Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века - Айрин Масинг-Делич

поэмы апостольский коллектив в богостроительском духе воскрешает Христа, доказывая, что Человек выше своих богов и, следовательно, потенциально сам есть Божество. Это осознание богоподобной сути человека указывает на подлинно универсальный характер нового Евангелия, так как боги меняются в зависимости от религии и истории, а человечество, осознавшее свою суть, везде одно и то же. Это также указывает на то, что само Время совершило решительный скачок вперед. Теперь воскрешение Христа открывает новую эру во всемирном масштабе, ибо воскрешает истинного Христа. Положено начало смелому эксперименту, чьи зачинатели, подобно библейским апостолам, сперва не полностью осознают смысл собственных действий, но тем не менее делаются освободителями всего мира. В стихотворении «Скифы», написанном вскоре после «Двенадцати», также провозглашается универсальная применимость русского эксперимента; поэт призывает все человечество объединиться в общем деле полного переустройства действительности:

В последний раз — опомнись, старый мир!

На братский пир труда и мира,

В последний раз — на светлый братский пир

Сзывает варварская лира!

В поэме «Двенадцать» энергия, высвобожденная динамикой истории, столь велика, что «невозможный» прыжок в эру Третьего Завета кажется очень и очень возможным. Время потеряло диахроническое измерение: прошлое уничтожено (хотя по-прежнему цепляется за настоящее и даже тщетно пытается проникнуть в будущее), а будущее проецирует себя «назад» в настоящее, вклиниваясь в него с «другого берега». Эта необычная синхрония придает убедительность поэтическому предсказанию Соловьева, согласно которому власть времени и пространства обречена на уничтожение: «Ты владыками их не зови» («Бедный друг! истомил тебя путь…», 1887). В метельном вихре распадающейся материи разрушающий конечность времени Христос, воскрешенный собратьями, зовет человека в царство, где больше нет смерти. Ниже будет рассмотрена цепочка событий, ведущих к этому новому бытию, где все «будет иначе» (Гиппиус).

Старый мир

В блоковской поэме погибший Старый мир, судорожно цепляющийся за свое существование, сосредоточен в одном из самых развращенных городов России — в Петрограде, бывшем Санкт-Петербурге, столице старой империи. Старый мир — это также деревенская Русь, «кондовая, избяная, толстозадая», при этом иронически называемая «святой» (350). Судя по этой характеристике, русская деревня остановилась в своем развитии на какой-то растительно-животной стадии и была населена не действующими, а прозябающими людьми. Вот для чего нужно «пальнуть бы пулей» (350) в инертную, бездумную и лицемерную Святую Русь — чтобы пробудить ее от сна в излюбленных ею мягких пуховиках. Но в первую очередь «пули» грозят самому Петрограду, где безнравственная праздность правящих классов выродилась в разнузданную развращенность и испорченность его населения.

В Петрограде пока еще остались буржуазные особняки и просторные квартиры («етажи»; 354), равно как и множество кабаков и борделей, работающих как в «доброе старое время». По улицам бродит целая армия проституток, и сам город превратился в гигантский бордель, открыто предаваясь разврату. Так было всегда, но ныне это происходит открыто и на глазах у всех. Проститутки промышляют повсюду: в публичных домах, кабаках и экипажах городских извозчиков. Так «сукин сын» и «буржуй» Ванька обнимает и «заговаривает» Катьку в летящем вскачь экипаже, украшенном «елекстрическим фонариком» (351), признаком «шика». Подобное, несомненно, происходило и раньше (хотя в более утонченных формах), но разврат старой столицы в теперешнем Петрограде стал наглее, чем когда-либо; его жители как бы предчувствуют грядущую гибель всего прежнего уклада жизни и предаются «пиру во время чумы». С другой стороны, жизнь в Петрограде стала более демократичной — проститутки низших классов, жертвы эксплуатации и разврата бывших высших классов, начали требовать, чтобы им стали платить по установленным тарифам.

Коммерческо-техническая цивилизация, вытеснившая в Старом мире подлинную культуру, создала эмоциональный климат, в котором любовь стала «товаром»: похоти предаются походя, но со всеми удобствами. Петроград, таким образом, остался верен привезенной с Запада «бордельной» культуре, служащей удовлетворению физических потребностей тех, кто может за это платить. Этот город всегда был местом заемной развращенности[131]. До революции любовь Катьки, героини «Двенадцати», можно было купить за шоколад «Миньон» и кружевное белье, а теперь ее обольщают атрибутами «шикарного разврата» — (т. е. пошлой похоти — poshlust[132]). Бывший Петербург обольщает таких, как деревенская девушка Катька, — наивных, доверчивых, склонных потакать собственным слабостям, доводя их до духовного, а зачастую и физического разрушения[133]. «Толстоморденькая» Катька обречена на гибель, как и «толстозадая» деревенская Русь, родина Катек, приехавших в столицу, чтобы найти «счастье». Параллель между «толстоморденькой» (351) Катькой и «толстозадой» (350) Русью указывает на их символическую карнавальную связь (см. [Гаспаров 1977: 125]). Судьба проститутки Катьки — это в каком-то символическом смысле и судьба старой России. Такое утверждение правомерно, так как Россия в творчестве Блока постоянно представлена женским образом — она, как известно, была названа «женой» поэта в цикле «Родина» (3:249). В революционной поэме «Двенадцать» она показана жертвой своего прошлого, Катькой, соблазненной чуждой ей культурой. Что же общего в судьбах Катьки и Руси, испорченных чуждыми для них влияниями и соблазнами?

Катька, наивная деревенская девчонка в большом городе, захвачена желанием «пожить» и жаждой «красивой жизни», которые толкают ее на путь проституции. Сначала она «обслуживает» офицеров — представителей высших классов (352), но они вскоре уходят на войну, и на ее долю остаются мещане, а после войны и совсем простой люд. К последней категории относится ее теперешний поклонник — страстный Петруха, который, по всей видимости, дезертировал с фронта Первой мировой войны и теперь состоит в Красной гвардии. Катька, однако, не ценит своего простоватого обожателя, ведь она уже привыкла к порокам и удобствам Старого мира. Она бросает Петруху и сходится с пошлым, но пригожим солдатом Ванькой, которого Петруха считает «буржуем», ожидающим возвращения Старого мира. Этот предатель своего класса и нарождающегося Нового мира водит Катьку по кабакам, катает ее на извозчиках-лихачах и платит за любовь керенками. Петруха, в отчаянии от Катькиной измены, решает вместе со своими одиннадцатью товарищами убить «Иуду», некогда входившего в их братство. Они преследуют Ваньку, продавшего за керенки интересы класса-избавителя, но вместо предателя поражают шальной пулей Катьку, и она умирает.

В символическом плане история Катьки прочитывается следующим образом: невинная, но склонная потакать своим слабостям старая Россия уступает обольщению западной городской цивилизации, сущность которой сводится к «проституции» того или иного рода. Простые люди, однако, по-прежнему любят Россию, даже «испорченную, и отдают ей весь пыл революционной любви. Но она отвергает подлинную любовь, напуганная угрозой насилия: ведь Петруха не раз поколачивал Катьку, на ее теле остались шрамы и царапины как напоминание о «возлюбленном», а Россию также нередко «избивал» любящий ее народ,