Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века - Айрин Масинг-Делич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В последний раз — опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз — на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!
В поэме «Двенадцать» энергия, высвобожденная динамикой истории, столь велика, что «невозможный» прыжок в эру Третьего Завета кажется очень и очень возможным. Время потеряло диахроническое измерение: прошлое уничтожено (хотя по-прежнему цепляется за настоящее и даже тщетно пытается проникнуть в будущее), а будущее проецирует себя «назад» в настоящее, вклиниваясь в него с «другого берега». Эта необычная синхрония придает убедительность поэтическому предсказанию Соловьева, согласно которому власть времени и пространства обречена на уничтожение: «Ты владыками их не зови» («Бедный друг! истомил тебя путь…», 1887). В метельном вихре распадающейся материи разрушающий конечность времени Христос, воскрешенный собратьями, зовет человека в царство, где больше нет смерти. Ниже будет рассмотрена цепочка событий, ведущих к этому новому бытию, где все «будет иначе» (Гиппиус).
Старый мир
В блоковской поэме погибший Старый мир, судорожно цепляющийся за свое существование, сосредоточен в одном из самых развращенных городов России — в Петрограде, бывшем Санкт-Петербурге, столице старой империи. Старый мир — это также деревенская Русь, «кондовая, избяная, толстозадая», при этом иронически называемая «святой» (350). Судя по этой характеристике, русская деревня остановилась в своем развитии на какой-то растительно-животной стадии и была населена не действующими, а прозябающими людьми. Вот для чего нужно «пальнуть бы пулей» (350) в инертную, бездумную и лицемерную Святую Русь — чтобы пробудить ее от сна в излюбленных ею мягких пуховиках. Но в первую очередь «пули» грозят самому Петрограду, где безнравственная праздность правящих классов выродилась в разнузданную развращенность и испорченность его населения.
В Петрограде пока еще остались буржуазные особняки и просторные квартиры («етажи»; 354), равно как и множество кабаков и борделей, работающих как в «доброе старое время». По улицам бродит целая армия проституток, и сам город превратился в гигантский бордель, открыто предаваясь разврату. Так было всегда, но ныне это происходит открыто и на глазах у всех. Проститутки промышляют повсюду: в публичных домах, кабаках и экипажах городских извозчиков. Так «сукин сын» и «буржуй» Ванька обнимает и «заговаривает» Катьку в летящем вскачь экипаже, украшенном «елекстрическим фонариком» (351), признаком «шика». Подобное, несомненно, происходило и раньше (хотя в более утонченных формах), но разврат старой столицы в теперешнем Петрограде стал наглее, чем когда-либо; его жители как бы предчувствуют грядущую гибель всего прежнего уклада жизни и предаются «пиру во время чумы». С другой стороны, жизнь в Петрограде стала более демократичной — проститутки низших классов, жертвы эксплуатации и разврата бывших высших классов, начали требовать, чтобы им стали платить по установленным тарифам.
Коммерческо-техническая цивилизация, вытеснившая в Старом мире подлинную культуру, создала эмоциональный климат, в котором любовь стала «товаром»: похоти предаются походя, но со всеми удобствами. Петроград, таким образом, остался верен привезенной с Запада «бордельной» культуре, служащей удовлетворению физических потребностей тех, кто может за это платить. Этот город всегда был местом заемной развращенности[131]. До революции любовь Катьки, героини «Двенадцати», можно было купить за шоколад «Миньон» и кружевное белье, а теперь ее обольщают атрибутами «шикарного разврата» — (т. е. пошлой похоти — poshlust[132]). Бывший Петербург обольщает таких, как деревенская девушка Катька, — наивных, доверчивых, склонных потакать собственным слабостям, доводя их до духовного, а зачастую и физического разрушения[133]. «Толстоморденькая» Катька обречена на гибель, как и «толстозадая» деревенская Русь, родина Катек, приехавших в столицу, чтобы найти «счастье». Параллель между «толстоморденькой» (351) Катькой и «толстозадой» (350) Русью указывает на их символическую карнавальную связь (см. [Гаспаров 1977: 125]). Судьба проститутки Катьки — это в каком-то символическом смысле и судьба старой России. Такое утверждение правомерно, так как Россия в творчестве Блока постоянно представлена женским образом — она, как известно, была названа «женой» поэта в цикле «Родина» (3:249). В революционной поэме «Двенадцать» она показана жертвой своего прошлого, Катькой, соблазненной чуждой ей культурой. Что же общего в судьбах Катьки и Руси, испорченных чуждыми для них влияниями и соблазнами?
Катька, наивная деревенская девчонка в большом городе, захвачена желанием «пожить» и жаждой «красивой жизни», которые толкают ее на путь проституции. Сначала она «обслуживает» офицеров — представителей высших классов (352), но они вскоре уходят на войну, и на ее долю остаются мещане, а после войны и совсем простой люд. К последней категории относится ее теперешний поклонник — страстный Петруха, который, по всей видимости, дезертировал с фронта Первой мировой войны и теперь состоит в Красной гвардии. Катька, однако, не ценит своего простоватого обожателя, ведь она уже привыкла к порокам и удобствам Старого мира. Она бросает Петруху и сходится с пошлым, но пригожим солдатом Ванькой, которого Петруха считает «буржуем», ожидающим возвращения Старого мира. Этот предатель своего класса и нарождающегося Нового мира водит Катьку по кабакам, катает ее на извозчиках-лихачах и платит за любовь керенками. Петруха, в отчаянии от Катькиной измены, решает вместе со своими одиннадцатью товарищами убить «Иуду», некогда входившего в их братство. Они преследуют Ваньку, продавшего за керенки интересы класса-избавителя, но вместо предателя поражают шальной пулей Катьку, и она умирает.
В символическом плане история Катьки прочитывается следующим образом: невинная, но склонная потакать своим слабостям старая Россия уступает обольщению западной городской цивилизации, сущность которой сводится к «проституции» того или иного рода. Простые люди, однако, по-прежнему любят Россию, даже «испорченную, и отдают ей весь пыл революционной любви. Но она отвергает подлинную любовь, напуганная угрозой насилия: ведь Петруха не раз поколачивал Катьку, на ее теле остались шрамы и царапины как напоминание о «возлюбленном», а Россию также нередко «избивал» любящий ее народ,
