Мир, которого не стало - Бен-Цион Динур

Я получил приглашение от арендатора имения, зятя арендатора из Рудовки, который пригласил меня работать у него в имении Тополи домашним учителем. Так как я уже был научен горьким опытом, я подробно отписал ему, что мне требуется отдельная комната, ежемесячная выплата зарплаты и аванс в размере 15 рублей – чтобы заплатить долги… Владелец имения, еврей невысокого роста, с волосами неопределенного цвета – не то желтыми, не то рыжеватыми, с водянистыми глазами, с хитроватой кривой усмешкой не вызвал у меня особого доверия, особенно после того, как я познакомился и с остальным семейством. Но я согласился. Имение располагалось в шести километрах от города Прилуки. Ближайшая деревня находилась в двух километрах, а между имением и деревней был лес. Имение славилось своими плантациями табака. В разгар табачного сезона там работало около тысячи рабочих. Арендатор прислал повозку, и меня вместе с моими пожитками отвезли в имение. Приехал. Мне выделили отдельную комнату. Всю ночь я не мог уснуть. Оказалось, что раньше в этой комнате был табачный склад… Когда я утром встал, голова болела невыносимо. Я пошел к хозяину и сказал об этом. Он ответил: «Ты просил отдельную комнату – ты ее получил. Разве ты просил меня, чтобы в комнате не было запаха табака? А сейчас самый табачный сезон. В разгар сезона везде полным полно табака!» В итоге через несколько дней меня положили ночевать в комнату бухгалтера, который выплачивал жалованье рабочим. Каждое утро, еще затемно, при свете маленькой керосинки, в комнату входили рабочие, один за другим, и бухгалтер рассчитывал их: сколько было рабочих дней, какое жалованье кому полагается. Он спорил с рабочими, добивался их согласия и сразу выплачивал им жалованье. Слыша их споры, я чувствовал, что рабочие не доверяют этому человеку. Как-то раз я повнимательней прислушался к этим расчетам, и они показались мне крайне странными. Тринадцать плюс пятнадцать – это двадцать семь, семнадцать умножить на три – сорок девять, и все в таком духе. Окончательная сумма жалованья зависела от самого рабочего. Иногда рабочий говорил: «Господин, мне кажется, тут что-то не так! Что-то здесь не так, как надо». И иногда тот отвечал: «А! Ошибся!» Но бывало, что и начинал упрямиться. Однажды во время расчета я подмигнул рабочему, намекая, что счет составлен неверно. Этот случай стал известен рабочим. И когда приходили составлять счет, смотрели в сторону учителя, лежащего на узкой железной кровати рядом со столом… Я был практически уверен в том, что бухгалтер составляет счета по своему усмотрению. Я потребовал отдельную комнату, но хозяин сказал: или комната с табаком, или комната с бухгалтером. А если я не хочу – то могу вернуть ему задаток и убираться восвояси.

Тем временем прошло три недели. Подошел срок призыва в армию. Моего брата должны были призвать, и он подал прошение, чтобы его освободили от призыва, обосновав свою просьбу таким образом: отец болен и не может обеспечить семью, а младший брат «нетрудоспособен», ибо слеп на правый глаз и не может работать. Поэтому он остается единственным кормильцем в большой семье, и ему полагается освобождение от армии. В связи с этим я должен был поехать домой, предстать перед армейскими чиновниками и лично убедить врачей в том, что я действительно совершенно «нетрудоспособен»… Не могу сказать, чтоб эта перспектива доставляла мне большое удовольствие. Но во всяком случае я пообещал брату приехать. Однако арендатор, мой квартирный хозяин, заявил, что у меня нет права ехать домой: я получил от него 15 рублей – жалованье за полтора месяца, а не отработал еще и трех недель… и он подозревает меня в том (и он был прав в своем подозрении), что я не собираюсь возвращаться, потому что требую условий, которые они не могут мне обеспечить. Я должен был явиться в призывную комиссию в понедельник; для этого я должен был, конечно, поспеть на поезд, отправляющийся из Прилук в воскресенье утром. Арендатор заявил, что не даст мне повозку, и я вернулся к себе в комнату рассерженным. Вскоре ко мне пришел один из рабочих и сказал мне:

– Господин учитель, я советую вам немедленно уехать отсюда.

– А что такое?

– Хозяин сообщил окружным властям, что господин ведет антиправительственную пропаганду, и ночью вас придут арестовывать, – в те дни в округе было очень много крестьянских бунтов. – Я советую господину тотчас же идти в деревню, нанять повозку и ехать в город.

Было уже довольно поздно, почти 11 часов вечера. Я решился идти. Прошел в одиночку через лес, пришел в деревню; жители уже спали, и деревенские собаки подняли страшный лай. Жуткий собачий лай! По счастью, в одном доме неподалеку горело окошко. Я подошел поближе. Передо мной была убогая избенка. Я постучался и сказал, что мне нужна телега. Хозяин избы внимательно посмотрел на меня: «Уже поздно, но ты не беспокойся, для тебя найдем телегу хоть сейчас. О тебе говорят, что ты из наших, что ты честный человек, стоишь на стороне угнетенного народа. Наши учителя говорили, что тебе покреститься только – и у нас будет священник получше нынешнего…» Крестьянин пошел, запряг телегу и за полтора рубля (которых у меня не было) согласился довезти меня в Прилуки. Мы заехали в имение, быстро взяли мои вещи и поспешили в город. Добрались до города уже после полуночи, я зашел к моим друзьям Хаймовичу и Гогилю, взял у них взаймы, заплатил крестьянину – и вздохнул с облегчением. Но что это – странное дело, мой деревянный ящик, служивший мне чемоданом, почти ничего не весил, а там ведь должно было быть множество книг. Я распутал веревку, открыл чемодан и обнаружил, что замок сломан, а книги вынуты. Арендатор набрал себе русских книг, в том числе два тома Белинского и Добролюбова и несколько томов других писателей. Взял книги известных критиков, которые надо было изучать для получения аттестата! Стоимость книг была гораздо выше, чем та сумма, которую он от меня требовал… На следующее утро я покинул город и поехал домой.

Так завершились пятнадцать месяцев моего пребывания в Прилуках – переломная пора, время моих первых шагов в сфере светской учебы, преподавания и общественной деятельности – и всего, что с этим связано.

Глава 16. Десять месяцев учебы: история и сионистское движение

(хешван – элул 5664 (1904) года)

На следующий день после моего возвращения домой мой брат должен был явиться в «воинское присутствие» (так в те дни называлась армейская призывная комиссия). Я тоже обязан был, как я уже говорил, явиться в комиссию, которой предстояло рассмотреть прошение моего брата: познакомиться с отцом и со мной и понять, способны ли мы обеспечить семью.

Что касается меня, то брат утверждал, что я не вижу правым глазом, а также болен легочной болезнью и по состоянию здоровья отношусь к инвалидам. После небольшой медицинской проверки – врач проверил мне только глаз – комиссия единогласно вынесла решение о моей нетрудоспособности. Отца вообще не проверяли: его внешний вид – кожа да кости, согбенный и выглядит как горбун – все это подтверждало правоту слов брата. После освобождения брата от армии я решил остаться на зиму дома. Этому способствовали и праздники. Один из моих знакомых, учитель иврита, у которого изучали иврит почти все женщины нашей семьи, должен был в ближайшее время жениться и переехать в другой город. Он пришел ко мне и сообщил, что, если я останусь в городе, он отдаст мне всех своих учеников: ему нужно будет только сказать родителям учеников, что я согласен, и дело будет сделано. Я согласился и уже через несколько дней начал вести уроки.