Огненное порубежье - Эдуард Зорин

— Про то, что между нами было, нам и судить, — сказала она, обращаясь к мужу. Владимир опустил взгляд — не выдержал, стыдно стало.

— Сына моего срамишь, — сказала Васильковна срывающимся от гнева голосом. Сжала в кулаки покоящиеся на коленях руки.

— Сам себя осрамил. Чего же срама ему бояться? — удивилась Пребрана.

— Ты что говоришь? Ты кому говоришь?! — привстал на стольце Святослав.

— Я мужу говорю — перед ним ответчица, — дерзко оборвала его Пребрана.

— Нынче снова шуму на весь Новгород, — сказал Святослав.

— Шум-то есть, да не я шумнула, — усмехнулась Пребрана. — Как унес ты, свекор, ноги из-под Переяславля, с тех пор шум и пошел. Послушали бы, что кончанцы говорят. Говорят, мол, не с руки нам ссору затевать со Всеволодом, а покуда ты, свекор, в Новгороде, ссоры не миновать…

— Отколь такое? — удивился Святослав. — Меня со святыми дарами встречали.

— А как проводят?

— Проводят, как повелю.

— Великий Новгород — не Киев, — сказала Пребрана. — Да днесь и в Киев вам дороги нет.

— Уймись! — вскочила Васильковна. — Совсем рехнулась. Как есть, выжила из ума. А ты, ты-то куды смотришь?! — набросилась она на сына. — Ты-то куды глядишь?!

Владимир задохнулся от страха, подался за отцов столец. Святослав посопел в бороду, но ничего не сказал. Васильковна снова села на лавку.

Тихо стало. Билась в стекло надоедливая муха.

— Ну, будя, — наконец проговорил Святослав, поднимаясь со стольца и разминая ноги. — Шибко хорошо поговорили. Повеселились.

— Нет уж, — вскинулась, вновь оживляясь, Васильковна. — Коли вышла такая беседа, то и мне, матери, слово дай молвить.

— Да уж молвлено, — прогудел старый князь.

— Как велишь, — побагровела Васильковна.

Святослав, помешкав, махнул рукой: ладно, мол, говори.

— Нынче яйца курицу учат, — наставительно сказала Васильковна, обращаясь к мужу.

Святослав крякнул и отвернулся. Владимир, подавшись к матери, вытянул шею. «Ишь ты, какой заморыш, — с тоской размышляла Васильковна. — А все из-за нее. Юрьево семя». О Пребране она не могла даже думать спокойно. Если Святослав такой простак, то уж она-то давно догадалась: пока Пребрана при сыне, ничего путного из Владимира не выйдет. Вон какая орлица — она и покрепче парня под себя подомнет.

С улыбкой наблюдая за свекровью, Пребрана дивилась: ну и баба!.. Свекор-то совсем скис. Ей было жаль Владимира. Не хотелось смотреть на мужа, такого хрупкого и несчастного. Зимой он больше нравился ей: была в нем и твердость, и настойчивость.

Слова Васильковны доходили до нее словно через туман:

— Красна пава пером, а жена нравом… А нрав-то у тебя, Пребранушка, весь в деда твово. Так то — князь. Ты же — мужнина жена. Отколь в тебе это?!

— Чем бог наградил.

— Не бог, а люди, — строго осадила ее Васильковна. — Отец-то, Михаил, и вовсе святым не был.

— Ты, свекровь, отца мово не тревожь, — сдавленным голосом предупредила Пребрана.

— Вот оно, вот! — обрадовалась княгиня. — Все наружу и вылилось.

— Кшыть ты! — оборвал ее Святослав.

Владимир отскочил от отца. Переведя взгляд на Пребрану, старый князь сказал:

— Ступай покуда. Жди к трапезе.

Пребрана поклонилась с улыбкой и вышла.

— Куды поворотила, — протянул Святослав, подходя к жене. — Прежде чем языком-то молоть, подумала бы — что.

— Аль не правду сказала? — удивилась Васильковна.

Святослав досадливо поморщился.

— Кому нынче твоя правда нужна? Чай, мы не на Горе. Чай, Всеволодовы-то уши — вот они, — и он ткнул пальцем в дверь, за которой скрылась Пребрана. — Нынче нам самое время замириться со Всеволодом, а на старые обиды вспоминать.

— Да ты, батюшка, что? — пошатнулась Васильковна. — Никак, от сына своего, от Глебушки нашего, отступился?.. А он-то, родненький, в сыром порубе мается, нас с тобой вспоминает, ждет не дождется.

Она хлюпнула носом, пожухнув, как лист, опустилась на лавку.

— Баба, она и есть баба, — смягчаясь, сказал Святослав. — Ничего твоему Глебушке не станется. А то, что в поруб угодил, — через свою же глупость, не через нашу. Неча было в Коломне сидеть, не за тем его к Роману отсылал. А нынче и Роман сгинул, и мне — вечный позор.

— Сердце у тебя каменное…

— Ты лучше умом пораскинь, — не слушая ее, продолжал Святослав. — Не замирившись со Всеволодом, ни Киева, ни Глеба нам не видать. За Глеба воевать не пойду, войско мне против Рюрика сгодится.

Не было рядом с Васильковной Кочкаря, не у кого было ей спросить совета. Растерялась она. И хоть болело у нее сердце за Глеба, а перечить разгневанному князю она не решилась.

Владимир, глядя на ссору родителей, боялся вставить слово. Так и промолчал он все утро. Молчал и за трапезой. Ел мало, много пил. Лишь удалившись в покои жены, дал волю накопившейся обиде:

— И за князя меня не почитаете. Ровно не я в Новгороде хозяин. Мало мне Боярского совета.

— Сам виноват, — сказала Пребрана. — Доколе будешь чужим умом пробавляться?

— А ты почто сердила батюшку? С добром он к тебе…

— Не в ту сторону батюшка твой глядит.

— Умна больно.

Пребране стало жаль Владимира. Сидит потерянный, не знает, руки куда деть, тискает тонкие пальцы. Подошла к нему, провела ладонью по темечку, поцеловала в лоб.

— Ровно с покойником прощаешься, — отстранился от нее Владимир. Но голос его смягчился.

Пребрана села рядом, обняла мужа за плечи.

— Чего уж там, — сказал, не подымая глаз, Владимир. — Нынче правда твоя. Велел батюшка звать Словишу.

Сидя в порубе, Словиша многое успел узнать. Охранники были добрые, с тоски заговаривали с ним, даже угощали медом. Рассказывали о походе Святослава на Переяславль, о приезде в Новгород. Чуял Словиша — ветер подул в другую сторону. Скоро и про него вспомнят.

Будто в воду глядел. Вспомнили.

Пришел веселый Широнос, длинный, скуластый и курносый вой, отомкнул решетку.

— Вылезай!

Пока Словиша отряхивал приставшую к кафтану солому, торопил его:

— Не гомозись. Аль приглянулось в норе?

— Сам с мое посиди, — отвечал Словиша, подымаясь по спущенной в поруб лестнице.

— Ишь, медведище какой, — сказал Широнос, разглядывая обросшего волосами, растрепанного Словишу.

— Не у тещи был на блинах, — дерзко ответил Словиша.

— Язык-то укороти, — посоветовал Широнос и шмыгнул.

Словиша расчесал пятерней свалявшуюся бороду. От яркого света, ударившего в лицо, закружилась голова.

— А белый-то, — удивился Широнос. — Всего насквозь видно.

— Добрый ты…

Глаза стали привыкать к свету. Приставив ко лбу ладонь козырьком, Словиша разглядывал воя.

Широнос смущенно переминался с ноги на ногу.

— Аль вовсе от людей отвык? — спросил участливо. Покашлял, перехватил осклепище копья:

— Пойдем, коли так…

Они пересекли заполненный людьми двор, поднялись на крыльцо княжеского дворца. В сени Широнос входить не стал, пропустил Словишу вперед и закрыл за ним дверь.

Войдя, Словиша огляделся: все, как прежде, все, как и раньше было. Не раз пировал он за этими широкими дубовыми столами, не раз держал с Пребраной совет. Много воды утекло в Волхове с тех пор — вон уж и снега стаяли, и деревья распустились, за окном — зеленый пойменный простор.

В порубе всегда было темно и холодно.

Вошел Кочкарь, неодобрительно оглядел Словишу, не сказав ни слова, вышел. В дверях снова появился Широнос. Поманил дружинника пальцем:

— Подь сюды.

— Никак, Святославову милостнику не приглянулся? — удивился Словиша.

— В баньку велено тебя сводить.

— Ишь ты! — с удовольствием крякнул Словиша. — Гляди, Широнос, нынче я у князя в почете.

— На меня обиды не держи, — попросил его вой.

— А мне на тебя обижаться нечего, — успокоил его Словиша. — Кабы не ты, сдох бы я в своей норе.

— Человек ведь…

— Бросали — не спрашивали.

— Воля князева.

— А печаль наша.

В баньке Словиша совсем отошел. Широнос похлестал его веником, постриг бороду и усы, сам удивился:

— И не узнать тебя ноне.

В предбаннике уже лежал на лавке бережно сложенный новый кафтан — точь-в-точь на Словишу, словно по мерке шит. Штаны — тоже новые, новые сапоги.

— Нет, не в обиде я на князя, — шутливо говорил Словиша, перетягивая тонкую талию шелковым пояском — живота у него не было, совсем провалился, как у борзой.

— Грех обижаться на князя, — поддакивая ему, льстиво сказал Широнос. — Князь на то и князь.

— Да и мы с усами! — отозвался Словиша. Радовался дружинник, что на воле, что дорога ему лежит не иначе как во Владимир.

Святослав принял его ласково, указал садиться на лавку. Сметливые отроки налили в чаши вина. Исчезли тихо, как тени.