Огненное порубежье - Эдуард Зорин

Ратьшич тряхнул головой, засмеялся.

— Ты что? — удивился Словиша.

— Вот ведь какие чудеса случаются, — сказал Кузьма. — Скакал я нынче и думал: велико Ополье, а ни живой души на дороге. Хоть бы кто повстречался…

— Тебя тоже в ночь понесло.

— А! — Ратьшич махнул рукой.

Словиша достал из брошенной рядом с плащом сумы хлеб и кусок жареного мяса, разломил, половину протянул Кузьме, мясо разрезал узким засапожным ножиком.

— Видел я вчера на переправе через Нерль булгарских купцов, — сказал он, уплетая за обе щеки. — Едут не нарадуются: тихо стало, бояться некого. Не шалят на дорогах разбойнички, твердой рукой правит Всеволод.

— Он и зипунников с Волги потеснил, — согласно кивнул головой Ратьшич.

— А на юге все враждуют из-за Киева. Попал я по пути в Рюриков стан. Да, не скоро вернется Святослав на свою Гору. Объединятся Ростиславичи — не видать ему Киева.

— Зря старый князь поддержал Романа.

— Думал, силы за ним неисчислимые.

— На Новгород понадеялся…

Словиша хмыкнул.

— Новгородцам голову в костер совать ни к чему. Вон и нынче уже поговаривают: зачем нам Владимир, позовем другого князя. Не сядет Святослав в Киеве — не видать и сыну его новгородского стола, — сказал он.

— Умен князь Всеволод. Даром что молод, — кивнул Ратьшич.

— Умен, — согласился Словиша.

Небо на востоке начинало сереть. В траве вспорхнула и защебетала ранняя птаха.

Костер догорел.

Когда Ратьшич со Словишей подъезжали к Владимиру, солнце уже озарило купола многочисленных церквей.

У самых Серебряных ворот навстречу им попался юркий мужик с перекинутым через плечо мешком. Сзади плелась молодуха и что-то кричала ему вслед. Мужик сплюнул и остановился.

Ратьшич улыбнулся: от вчерашних пасмурных мыслей не осталось и следа. Молодец Словиша — сам бог послал его Кузьме.

Все вдруг высветилось вокруг: и сбегающие налево к Клязьме зеленя, и широкая речная пойма, и лес, укрывший сплошной стеной муромскую сторону, и крытые щепой беспорядочно раскинувшиеся на косогоре избы посада.

Кузьма пришпорил коня и нагнал Словишу под высокими сводами ворот.

— Ну скажи, ну что ты за мной увязалась?

— Захотела и увязалась, — бойко ответила Злата и, подоткнув сарафан, села с ним рядом.

Закончив роспись Успенского собора, — неделю тому назад это было, — Зихно снова загулял у клобучника Лепилы. Злата все дворы обегала, выплакала все глаза. Никитка, как мог, успокаивал ее:

— Да никуды не денется твой Зихно. Дорогу домой знает.

Зато Аленка подливала масла в огонь:

— У непутевого все по-непутевому. Поди, пристроился к какой вдовице под бочок.

Злата — в слезы. Едва успокоила ее Аленка.

— А не поискать ли богомаза у судовщиков? — предложил Никитка, вспомнив, как однажды рассказывал ему Зихно о знакомом своем Яшате.

Пошли к судовщикам. Нашли Яшату.

— Не, у нас его не было, — сказал судовщик. — А вы загляните-ка к златарю Толбуге.

Постучались к златарю. Толбуга, распухший с перепоя, с покорябанным лицом и подбитым глазом, шепнул Никитке, что Зихно был у него, пил, но жена проводила богомаза ухватом.

— Злючая она у меня, — сказал Толбуга. — Ну ровно пес цепной.

Сказал и опасливо нырнул за дверь. В горнице послышались возня и глухие удары.

— Я те покажу цепного пса! — слышался за дверью басистый женский голос. — Я те покажу!..

Перепуганные, Никитка со Златой выскочили за калитку. Отдышались. Постояв на солнцепеке, решили искать Лепилу. Едва достучались до клобучника.

— Чо грохочете, людям спать не даете? — спросил Лепила, отворяя дверь. Узнав Никитку, вымученно улыбнулся.

Из темноты раздался знакомый голос богомаза:

— Высока у хмеля голова, да ноги жиденьки.

— А ну-ка, покажись на божий свет, — просунулся в дверь Никитка.

Зихно выполз из-под рваной ферязи, уставился на него пустыми плазами. Никитка схватил богомаза за шиворот.

Лепила отступил за порог, завопил истошно;

— Режут!

Протрезвев от крика, Зихно уперся в притолоку обеими руками.

— Ты меня, Никитка, не трожь, — сказал он заплетающимся языком. Увидев Злату, осклабился. — Вот и голубка на порожек присела: гули-гули…

Злата заплакала, отвернувшись. Никитка упрекнул богомаза:

— Креста на тебе нет, Зихно.

— У баб у всех глаза на мокром месте, — буркнул богомаз, но заметно попритих и покорно поплелся за Никиткой. Злата, всхлипывая, шла сзади.

Встречные мужики на улице останавливались, узнавали богомаза, подшучивали:

— Снова взяли Зихно в полон.

— Ведут, как быка на поскотину…

Два дня богомаз отсыпался. На третий, попарившись в баньке, сказал, что сговорился с игуменом и идет в Суздаль расписывать монастырскую трапезную.

— Да что ж тебе во Владимире не сидится? — удивился Никитка.

— Скучно у вас, — виновато улыбаясь, сказал Зихно.

— А ты все веселья ищешь?

— Душа на простор просится…

Больше ни о чем его расспрашивать Никитка не стал. Ушел в свой сруб, заперся, до обеда не выходил. Днем, когда позвала Аленка, молча похлебал уху и снова исчез.

Зихно с вечера собрал краски и кисти, сложил в мешок. Злата незаметно сунула ему туда же кусок хлеба и две репы. Утром, ни свет ни заря, была уже на ногах.

— Ты куда это собралась? — спросила ее Аленка.

Злата, будто и не слыша, молчала.

— И не смей с ним ходить, — догадалась Аленка, — Ишь, чего выдумала.

В горнице появился Зихно, стал прощаться с хозяевами:

— Спасибо вам, добрые люди, за хлеб, за соль.

Никитка сказал:

— Моя изба — твой дом, Зихно. Ежели надумаешь, возвращайся. Всегда рады будем.

Зихно поклонился ему, поднял мешок, взвалил на плечо:

— Не поминайте лихом.

Только тут Аленка заметила, что Златы нет в избе. Туда, сюда сунулась, выскочила во двор.

— Ты чего суетишься? — спросил ее Никитка.

— Никак, ушла девка с богомазом.

Никитка засмеялся:

— А где же ей еще быть?!

Выбежала Аленка за ворота — ни души на улице…

…Ковыряя пальцем лапоть, Зихно сказал:

— Нет, не возьму я тебя с собой, Злата. Возвращайся лучше к Никитке. Пропадешь ты со мной…

Опустив взгляд, Злата молчала. Зихно поморщился, почесал со старанием пятерней в затылке. И с чего это вдруг она привязалась к нему — ну, словно собачонка.

Сроду не бывало такого с богомазом. Привык он жить сам по себе. Нынче в брюхе пусто, завтра — пир, нынче — сена стог, завтра — пуховая постель, нынче попадья, завтра — боярыня. Неужто пришел конец его привольной жизни?!

Из ворот, вихляя колесами, выползла телега. Понурая лошаденка мотала головой, отмахиваясь от мух, мужик, свесив ноги с передка, клевал носом.

— Тпру, — подошел Зихно к телеге.

Мужик проснулся, вскинул на него мутные от тоски глаза. Покосился на Злату.

— Не подвезешь ли до Суждаля? — спросил его Зихно.

— Отчего ж не подвезти, — сказал мужик, — Садись.

Богомаз бросил на дно телеги мешок, сел позади мужика. Телега тронулась.

Не оборачиваясь, мужик спросил:

— А девка не твоя ли?

— Тебе-то что? — сказал Зихно.

— Да мне-то ничего. Только девка, кажись, твоя.

— А хоть и моя?

Зихно осерчал. Мужик взмахнул кнутом, ожег лошаденку по тощему заду. Телега затряслась, затарахтела на выбоинах. Злата все так же неподвижно сидела на обочине. Зихно поморщился.

— Стой, — сказал он мужику.

Телега остановилась. Зихно спрыгнул с задка, подошел к девушке.

— Ты чего? — спросил, оборачиваясь, мужик.

— Пойдем, что ли, — сказал Злате Зихно и взял её за руку. Рука у нее была холодной и влажной. Богомаз улыбнулся, и лицо девушки медленно осветилось встречной улыбкой.

Держась за руки, они вернулись к телеге, сели спи ной к мужику, свесив ноги с задка. Сняв кафтан, Зихно набросил его Злате на плечи:

— Холодно.

Телега покатилась под уклон. За поворотом город скрылся из виду. От клязьминской поймы потянул свежий ветер. Серебряной лентой сверкнула за развесистыми ивами река. А там, где Клязьма сходилась с Нерлью, на низменном лугу, то исчезая, то снова показываясь из-за деревьев, открылась их взору нарядная, как невеста, белая церковь Покрова.

Сильно сдал за последние два года Чурила. Хвастался он могучим здоровьем, буйная сила была в его руках, да и сейчас гнул он подковы, но однажды, возвращаясь в свою келью с заутрени, вдруг почувствовал, как заволокло туманом монастырский двор. Остановился Чурила, протер глаза — думал, надуло ветром соринку, — но туман становился все гуще, и уж не мог он идти, а присел на дубовую колоду, удивленно поводя во все стороны большой кудлатой головой.