Огненное порубежье - Эдуард Зорин

Летяга хмыкнул и приказал, оборачиваясь к мужикам:

— Вяжите его да в телегу. И ты, Прибыток, помоги.

Словишу связали, снова усадили на мешки с солью. Рядом, свесив ноги, присел Прибыток. Стараясь избегать укоризненного взгляда дружинника, сказал со вздохом:

— Служба княжеская — дело подневольное. Эх-ха!

— Иуда ты! — оборвал его Словиша и дернулся на мешке.

— Кому Иуда, а кому верный слуга, — тихим голосом объяснил Прибыток. — Мы ведь за тобой от самого, почитай, Новгорода следим. Все приглядывались, все промеж собой смекали: тот али не тот. Тот. Попался!..

Словиша сплюнул:

— Зря везете меня.

— Чего же зря? Все яснее ясного: меч-то Святославов, — значит, и ты Святославов гонец.

— Эка рассудил. Дурак ты, Прибыток. Будет вам с Летягой от Рюрика Ростиславича взбучка.

— А это ишшо поглядим.

Прибыток чмокнул и взмахнул над головой кнутом. Кони побежали быстрее, телегу замотало на рытвинах и на корнях деревьев. Словиша выругался, лег на спину.

Как и утром, по ясному небу плыли белые облака.

Допросив Словишу, Рюрик отпустил его. Да еще дал золота на дорогу, да еды, да коня. А Летяге велел проводить дорогого гостя.

— Передай Всеволоду от меня поклон, — сказал он на прощанье. — А на нас не серчай.

— Ну что? — спросил Словиша еще больше посмурневшего сотника. — Словили Святославова гонца?

— С кем беды не бывает, — ответил, избегая его взгляда, Летяга. — Все Прибыток наплел, от него и пошло. Ох, и достанется нам от князя.

— Прощай, Летяга.

— Может, свидимся…

Ускакал Словиша на солнечный восход. И, продираясь сквозь леса к Москве, не думал о том, какую добрую весть принес осторожному Рюрику.

Выслушав Прибытка с Летягой, побеседовав со Словишей, понял Рюрик, что самое время ему сейчас идти не мешкая на Киев. Еще не скоро соберется Святослав с силами, еще не скоро дождется ответа от Всеволода, а у Рюрика войско вот оно — под боком. Нет, не помирившись со Всеволодом, не пойдет старый князь в свой Киев. Осторожен Святослав, хитер и осторожен. Зато Рюрику другого такого случая, может, и до смерти не дождаться. И он не любит рисковать, и он живет с оглядочкой, да тут и оглядываться нечего — пора собирать дружину и идти на Днепр. Ни за что не опередить его Святославу: пока-то он еще переберется через волоки!

Сладко щемило сердце Рюрика, когда во главе своей дружины, восседая на высоком коне, приближался он к Киеву. Зажмурившись от счастья, со слезами на глазах вглядывался он в золоченые шеломы церквей, улыбался и гнал коня все быстрее и быстрее, подстегивая его крученой плеточкой.

Знал Рюрик — откроют киевляне ему свои ворота, не станут драться за бежавшего в Новгород Святослава, да и боголюбовский разор у них еще на памяти, но все же волновался.

Вот уже сколько лет грезился ему высокий киевский стол, ночами видел он, казалось, несбыточное: валит пестрый люд по улицам Киева, давят друг друга мужики, спешат взглянуть на молодого князя. А он стоит на паперти собора рядом с облаченным в торжественные ризы митрополитом и щедро дарит народ монетами. А подле него — княгиня вся в белом, в украшенном жемчугами кокошнике, а позади — верные отроки, как собаки, готовые ринуться за своим князем в огонь и в воду. Видел он себя молодым и стройным — и хоть проходили годы, а ни одна морщинка не оставляла следа на его лице.

Куда там! Нынче голубоглазого красавца Рюрика не узнать: обрюзг он, стал толст и неповоротлив, а морщинок столько легло под глазами, что и не сосчитать. Седина запорошила густым инеем его бороду, в голосе появилась хрипотца, глаза из голубых стали серыми — все это не только от забот (он и в Белгороде жил беззаботно), а от чрезмерного пития и несдержанности.

Жаден был до жизни Рюрик, все спешил ухватить, ничего не проходило мимо его жилистых, цепких рук, а главное упустил. Как промчались годы, он и не заметил — то в походах, то в пирах, — а спохватился: грести-то уж больше нечего, все загребли другие князья, те, что были его посноровистее.

Но нынче давней молодостью повеял на него днепровский свежак. Словно только что вернувшийся в мир из тьмы небытия, глотал он степной воздух, впитывал в себя цвета и звуки. Но слаще всех звуков был для него перезвон дивных киевских колоколов, краше всех красок — многоцветье торжественно стоящей у Золотых ворот толпы во главе с митрополитом. Словно ожили давнишние сны, а может, и это был сон?..

Рюрик рассмеялся, подергал себя за ухо — нет, не сон это; и впрямь встречает его Киев праздничным перезвоном колоколов, а церковные служки несут на золотом подносе святые дары. И рядом с ним жена его Анна в белом шелковом платье и кокошнике, осыпанном слезами крупного жемчуга, а позади дружинники — богатырь к богатырю, — все высокие и ладные, все в дощатой броне.

На радостях выставил Рюрик киевлянам несколько бочек вина и меда, сам со своею дружиной пировал на Горе.

Но за нежданной удачей да за пирами не забывал он о сидящем в Новгороде Святославе, ухо держал востро. Знал Рюрик — ни за что не уступит ему Святослав старшинства, за киевский стол и он много положил пота и крови. Вот замирится со Всеволодом — и придет под Киев. На горожан у Рюрика надежды нет, одна только своя дружина, да еще братья, да половцы, да берендеи. А что, как опередит его Святослав? Степнякам ведь все равно, чей князь, — лишь бы долю не уступить в добыче, лишь бы вернуться к себе с золотом и рабами.

Рано удалился Рюрик от своей пирующей дружины, кликнул Давыда. Брату не понравилось, что его оторвали от веселья. Пришел хмурый. В нетрезвых глазах прыгают шальные бесы.

Разговор с ним Рюрик начал издалека. Но пьяный Давыд, икая и ухмыляясь, никак не мог взять в толк, с чего бы так беспокоиться брату. Небось и сам раньше любил попировать, а нынче оставить дружину ради постной беседы и вовсе смешно.

— Не пойму я тебя, брате, — выслушав длинную речь Рюрика, сказал Давыд, — По моему разумению выходит, будто и не рад ты вовсе, что сел на Горе. Ежели боишься Святослава, уступи Киев мне.

— Язык говорит, а про что — голова не ведает, — оборвал его Рюрик. — Али позабыл, как ловил тебя Святослав на Днепре?

— Не дрозд я, чтобы лететь в его силки.

— А про то не знаешь, что сидишь на чужой ветке.

— Это как же? — встряхивая налитой хмелем головой, спросил Давыд.

— Ежели не поостережемся, не нынче, так завтра придет Святослав, спихнет нас с Горы — в степи уйдем к Кончаку?

— Святослав далече, — улыбнулся Давыд, — А дружина на тебя в обиде.

— Совсем тебе мед голову вскружил…

— На то он и мед.

— Взяли мы Киев, удержим ли?

Давыд поднялся с лавки, сладко потянулся. Не вовремя затеял с ним Рюрик свой разговор. Но брат подошел к нему вплотную, уперся настойчивым взглядом в его лицо, заговорил ласково, быстро, проглатывая слова:

— Единой мы крови с тобой, брате. И отступать нам друг от друга никак нельзя. С утра посылаю я гонцов за помощью к князьям луцким, Всеволоду и Ингварю, войско буду просить у Осмомысла, а тебя отпускаю в Смоленск к Роману. Без Романа Святослава нам ни за что не одолеть.

— Стар уж Роман, да и немочен…

— Войско даст.

— А ежели не даст?

— Знает Роман: и ему без нас в Смоленске не усидеть. Даст.

Давыд не любил Романа, редко встречался с ним, а встречаясь, дивился его мягкости. Много зла причинили брату смоляне, посмеиваясь над его набожностью. На старости лет окружил себя попами, с утра до ночи бьет поклоны перед иконами. Лучшие земли роздал монастырям. Жена его, Святославна, в доме хозяйка — не он. Сухая и скаредная баба.

Бывал Давыд у Романа в гостях, надивился вдоволь. Даже пира в честь приезда брата не справили, а уж из палат без жены — ни ногой. Всем заправляет в Смоленске Святославна: снаряжает дружинников, шлет гонцов, нос сует в каждый котел.

— Как хошь казни, не поеду я в Смоленск к Роману, — отводя глаза в сторону, проговорил Давыд.

— Не серчай на брата, — мягко упрекнул его Рюрик. — Старший он в нашем роду. Меня не послушается, Мстислава уж нет в живых. На тебя одного надежда.

Льстивые речи Рюрика поколебали твердость Давыда.

— Уговорил ты меня, — сказал он. — Только нынче уж боле не тревожь. Допирую я с дружиной, а там и в путь.

Прослезившись, Рюрик трижды облобызал его.

Но за полночь в ложнице, прижимаясь к мужу, Анна наполнила его новой тревогой.

Всегда спокойная и рассудительная, на этот раз она взволнованно и сбивчиво шептала:

— Страшно мне, ох как страшно. Не к добру оставил ты Белгород. Да и худо ли нам жилось?.. Неуютно на Горе, все чужое. Не верю я киянам. И Давыду не верю. Не поможет тебе Ярослав — у него, чай, и своих хватает забот. Рыскает сын его Владимир в чужих уделах, на Олега кует крамолу…

Рюрик молчал, уткнувшись лицом в подушку. Анна вздыхала.