Есенин. Путь и беспутье - Алла Марченко

28-го всю ночь гуляли, теплынь, благодать, макушка лета, даже не перепились – излишка не было, недостаток был. И проснулись веселые. Алешка в лес по грибы засобирался, но Есенин его задержал:

– Какие грибы? Ты че? Мы же с Зиной завтра венчаемся, где у вас церковь, пошли с попом договариваться, скажем, так, мол, и так, война, батюшка, на фронт отправляют, невеста может другого найти, а жена ждать будет, молиться будет, авось жив останусь.

Говорил весело, а ждал взрыва, но Зинаида улыбалась, правда, одними губами, глаза были грустные.

Ни Есенину, ни дочери, ни Мейерхольду – никому никогда Зинаида Николаевна так и не сказала, зачем, по какой такой причине промолчала, когда надо было заявить: выхожу, мол, не замуж, а из игры, пошутковали, и будет. Впрочем, дочери кое-что все-таки попыталась объяснить, но очень уж по-есенински: легкокасательно. Рассказывая историю первого своего замужества, рассказывала так, чтобы Татьяна почувствовала: недаром все это, недаром! Вот ведь и бабке ее, Анне Ивановне, Николай Андреевич Райх предложение сделал тоже в поезде, когда она, двадцатидвухлетняя сирота и бесприданница, поссорившись со старшей сестрой, ехала из Орла в никуда. Ехала в никуда, а сошла в Ростове вместе с незнакомым человеком, выглядевшим ее в вагонной тесноте. Это ли не перст судьбы?

С Богом у Зинаиды Николаевны отношения были сложные, но что браки совершаются на небесах – в это она, провинциальная барышня, верила свято. Даже то, что непредвиденные обстоятельства застали ее почти в тех же местах, где ее отец отбывал ссылку, казалось тогда вещим знаком. Рассказывала, надеясь, что дочь, когда станет совсем взрослой, догадается: именно эта семейная история и оказалась той самой мышкой, что вытащила репку. Если б не странное совпадение, о котором всю дорогу только и думала, да разве пошла бы она под венец с малознакомым и ненадежным человеком? Вот так – в чем была, только плохонькую деревенскую фату да два дешевых позолоченных колечка и купили, а уж на цветы грошиков не было. Жених букетик из полевых колокольчиков да кашки розоватой сообразил. Букетик и до Питера целым доехал и потом с неделю в стакане стоял.

Но Татьяна Сергеевна, при всей ее чуткости, так и не сообразила, с чего бы умная ее мать рассказывает историю своего брака так, что она рифмуется с историей женитьбы ее деда да бабки…

Питер встретил путешественников по русскому Беловодью неласково, по-петербургски: серым скучным дождем. А на сердце, и кажется, у всех троих – еще скучнее. Разошлись, не сговариваясь о встрече. Ганин – к землякам, в ночлежку, Есенин – к неразговорчивым эсерам, на Литейный, Зинаида – к себе, на 8-ю Рождественскую. Так и прожили почти две недели. Есенин в редакции появлялся редко – вертел жернова поэм. Ганин вообще не заходил. По вечерам Зинаида читала Пушкина – славный суворинский фолиант, подаренный теткой за окончание гимназии. С этим «талисманом» Зинаида никогда не расставалась. Пушкин был исчитан вдоль и поперек, но на этот раз она не читала, а ставила пушкинскую «Метель», сама ставила, придумывая «в уме» декорации и костюмы, сама играла – как бы Марью Гавриловну, а вообще-то самое себя. Особенно удавался конец, не самый конец, чуть раньше:

«– Боже мой! – закричала Марья Гавриловна, – и вы не знаете, что сделалось с бедной вашей женой?

– Не знаю, – отвечал Бурмин, – не знаю, как зовут деревню, где я венчался…»

Ни Есенин, ни Райх не умудрились узнать название села, к которому была приписана церковь, где они так легкомысленно и странно обвенчались. Приехали к венцу уже с вещами и на той же телеге отправились на вокзал. Имя церкви, однако, запомнили: Кирика и Иулитты, а про деревню не спросили: опаздывали на поезд, не до мелочей было. И вдруг недели через две Зинаида Николаевна пришла на работу, а Есенин уже там – ждал:

– Пиши отцу, что скоро приедем, деньги я получил, вон сколько (бумажник и впрямь раздуло), и у «Скифов», и здесь, в газете, за поэмы, долг вернем и на прожиток хватит. Я и с квартирой договорился, там же, на Литейном, две комнаты и все удобства. Уже и задаток дал. Пока еще прежний квартирант доживает, счет по сентябрь оплачен, вернемся из Орла, переедем. А в Орел и Ганина надо взять, он с горя запил. Не на свои, конечно, ужас как отощал, смотреть стыдно. Я и Разумнику все сказал, имей в виду. Он нас поздравил и тебе неделю отпуска дал. Чтобы в Орел съездить и родителям в ноги бабахнуться, простите, дескать, что без вашего благословения.

Зинаида не верила ни своим ушам, ни своим глазам: голос властный, хозяйский, и сидит, развернув плечи.

– Сережа, а я и не замечала, что у тебя широкие плечи!

– Вот так папаше и разъясни: вышла, мол, замуж за известного поэта, и сам он красавец писаный, косая сажень в плечах.

– Так и писать – косая сажень?

– Так и пиши.

«С косой саженью, – рассказывал Николай Андреевич Райх внуку, – смешно получилось. Приехали втроем: Зинка с мужем и с ними какой-то белобрысый паренек. Муж – высокий, темноволосый, серьезный, смотрится. И вообще смотрится, а рядом с нашей бой-девкой особо глядится: хорошая пара. Подходящие. Ну, конечно, устроили маленький пир. Время трудное было, так ведь и дочери замуж не каждый день выходят. Посидели, выпили, поговорили. Ночь пришла. Гляжу, Зинаида не к мужу, а к белобрысенькому подходит. Я ничего не понимаю, писала же: «косая сажень в плечах». А она не с мужем, с мальчишечкой в новобрачную комнатуху идет. Только тогда и сообразил, кто муж, а кто приятель».

Как в воду смотрел Николай Андреевич Райх: не вышло настоящего мужа для Зинаиды из белобрысенького. В первую же брачную ночь семейный кораблик трещину дал. «Зачем не сказала, что я у тебя не первый, зачем обманула?» Громко не скандалили, стены дощатые, ругались шепотом. «Это когда ж я такое тебе говорила?» – «Да когда я к тебе целоваться полез, помнишь, на дне рождения? Когда за околицу вышли?» – «И что же я говорила?» – «А ты не говорила, ты пропела: “Мой совет: до обрученья не целуй его”». – «Так ты пьяный был, и огурцы с чесноком ел, и вообще, с какой стати первому встречному про это рассказывать?» – «Это я-то первый встречный? Я же тебе предложение сделал!» – «Сделал? Ляпнул сдуру, а потом сам не свой ходил: а вдруг эта толстуха поверила». – «А если не поверила, зачем в церковь пошла?» – «А ты?» – «Я – так, а вдруг что-то получится…» – «Вот и я так…» Впрочем, препирались они недолго, и первые недели их сожительства и впрямь были медовыми, даже в прямом смысле. Николай Андреевич съездил в деревню и в обмен на простынную бязь привез горлач цветочного меда. Анна Ивановна, теща, не отходила от плиты, Зинка крутилась на подхвате, Ганин, отъевшись, повеселел и запойно писал. А Есенин, бездельничал. Валялся на траве, помял грядку с астрами, играл со щенком… И ждал ночи. Зинаида, выскочив на крыльцо, бросала в него яблоко, удивляясь тому, как ловко он его ловил. И кажется, ни он, ни она, оба никак не могли сообразить, продолжают ли «ломать комедь» или меж ними и впрямь начинается что-то серьезное.