Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2 - Сергей Кургинян

У кого учиться — сказано. Теперь надо сказать — чему. Ответ Пиамы Павловны привычен до тошноты.

Во-первых, пониманию того, какая же гадость этот хилиазм. Ранее нам говорили, что учиться у великого Ленина надо пониманию того, какая же гадость — царизм, самодержавие, капитализм. Теперь великим стал Августин. А гадостью — хилиазм (читай «большевизм»). Что в этом неизменно, так это методология. Есть великий. Есть нечто гадкое. У великого надо учиться ненависти к гадкому и опыту искоренения оного. Завтра будет другой великий, другое гадкое и другой опыт искоренения. Но схема останется. А в ней мало сказать, у кого и чему. В каноне это называется «во-первых».

А «во-вторых»… Во-вторых, надо сказать, чем вооружился… да не пугайтесь вы! не жуткий Ленин, а благолепнейший Августин!.. в своей благородной борьбе с хилиастической мерзостью. Вы не помните, чем надо вооружаться по канону? Ну уж! Так и не помните! Вооружаться надо передовым учением… Да не пугайтесь вы опять! Не «жутких изуверов» Маркса и Энгельса, а благостных философов — Платона и Плотина!

На первое, на второе… А на десерт? А десерта уже не надо! Кому по каким причинам… Меня уже… того… и мне, так скажем, не до десерта. А присутствующим на Рождественских Чтениях? В хрестоматиях по обществоведению количества «блюд» (во-первых, во-вторых и так далее) доходило иногда до восьми. Меня один экзаменатор так и спросил: «Что на такой-то странице сказал великий Ленин в-восьмых?» Когда я ему всю страницу (память была хорошая) воспроизвел наизусть, он очень обиделся. Но это когда было! В СССР! А нонче у нас все то же самое, но в регрессивном варианте. Тут и двух пунктов достаточно.

Туземцы, живущие в примитивных обществах, как считают? Правильно! Один, два, много. Ну так вот, не надо, чтобы было много! Один, два… Достаточно!

Может быть, участники Рождественских Чтений уже доархаизировались до того, чтобы воспринять лубок в духе «учиться платонизму-плотинизму» как высший класс интеллектуализма и духовности. Искренне надеюсь, что это не так, но кто знает!

Однако в России немало людей, которых (а) вообще тошнит от всяческих прописей и лубков, (б) особо тошнит от прописей и лубков, задаваемых в качестве нормы подхода к решению сложнейших политико-философских вопросов, (в) совсем особо тошнит тогда, когда они узнают в прописи и лубке вывернутую наизнанку советскую обществоведческую муть.

Вчера надо было учиться коммунизму у классиков в лице Маркса и Энгельса. Сегодня надо учиться антикоммунизму у классиков в лице Платона и Плотина… Ну, и конечно же, цинизму у тех, кто окормлял сначала советское обществоведение, а потом антисоветское как советское же, но вывернутое наизнанку. Когда я сказал, что в России немало людей, которых (а), (б), (в) и так далее, то знал, что неминуемо нарвусь на встречный вопрос: «Немало — это сколько?».

И ведь, согласитесь, вопрос не праздный! Как минимум, от ответа на него зависит правомочность обсуждения Блаженного Августина с широким (и отнюдь не обязательно религиозным) политизированным читателем, а как максимум… Как максимум, я убежден, что именно от ответа на этот вопрос зависит судьба России. А значит, и многое другое.

Людей, для которых важны общие, в том числе и философско-политические, проблемы и недопустима их редукция к «шиворот навыворот» в духе антисоветско-советской прописи, в России, по моим оценкам, не менее десяти тысяч. (Я исхожу из тиражей известной мне серьезной литературы, отражающих читательский спрос. Ведь сейчас не так уж много охотников просто купить высокоумное сочинение и поставить его на полку.)

Много это или мало? Ответ на такой вопрос лежит за пределами количественных оценок. Тут нужна «оценка качеств»… места и роли этих людей в данном обществе… остроты и типа фрустрации, вытекающей из сознания унизительности и бесперспективности этого места и этой роли… амбиций… социальной адекватности…

Да мало ли еще чего! Если десять тысяч — это интеллектуальные насекомые, забившиеся в свои маргинальные ниши, то это мало. А если это потенциальный актив, структуризирующееся сообщество, способное доструктуризироваться аж до системного контррегрессивного ядра, то это более чем достаточно. Ибо где ядро, там и периферия.

На вопрос: «Для чего достаточно?» — я развернуто отвечать не буду. В двух словах — для того, чтобы стать субъектом развития в движущейся по траектории регресса России. Я не буду спорить с теми, кто на мой ответ по поводу десяти тысяч разведет руками и скажет про неадекватный ситуации оптимизм. Во-первых, у меня есть основания для такой оценки. Во-вторых, «воюй не числом, а качеством», а в-третьих… В-третьих, в России, может быть, в большей степени, чем где-либо, есть странный слой людей, желающих войти в стан названных мною десяти тысяч.

Они, возможно, не читали «О Граде Божьем» этого самого Блаженного Августина. Но если им определенным способом разъяснить смысл осуществляемых подмен, то они прочтут. И Августина, и много кого еще. Они не в Институте философии работают, но прочтут…

Ну, так я и постараюсь разъяснить, не превращая разъяснения эти в пропись (она же — обществоведческая инструкция по сборке «интеллектуального автомата Калашникова» с «надежно заклиниваемым затвором»).

Начну с признательных показаний. А как без них-то в подобном, по сути абсолютно инквизиторском, случае? Каясь, признаюсь в том, что Блаженный Августин — один из моих любимых авторов. И я у него учусь. Но не искоренению еретиков, а тому, какая странная, трагичная, атипичная, величественная и хрупкая это «вещь» — история. История вообще и осознание истории тем более. При том, что нет истории без ее осознания в качестве таковой теми, кто ее, так сказать, волочет на своих плечах.

Когда говорят о тонкой пленке культуры на теле собственно природного человечества, то под культурой имеют в виду не неолит и, уж тем более, не палеолит. Хотя и неолитическая революция — это колоссальный культурный взрыв, швырнувший человечество в неведомое, оборвавший его связи с собственно природной нишей и так далее. И все же культура — это не обработанные орудия и не фигурки богинь матриархата. Культура — это Шумер, Египет, праКитай, праИндия… Что еще? Ну, Иерихон. Ну, Чатал-Гуюк… Все остальное — мифы. Атлантида, Лемурия и так далее… Оставим эти проблематичности в сфере проблематичного. Сколько тысячелетий такой — достоверной и непримитивной — культуры за спиной человечества? Пять? Шесть? Ну, хорошо, десять! Это, что называется, уже «с перебором». А сколько человечество жило как человечество без этого всего, но уже в оформившемся виде? Ну, двести тысяч лет… Хотя, на самом деле, больше. Вот сколь тонка собственно культурная пленка.

А теперь постарайтесь увидеть на этой пленке совсем уже тонюсенький и локальный очажок исторического человечества.

Ведь историчность человечества определяется не тщательностью, с которой фиксируются деяния фараонов и императоров. История — это способность двигаться, руководствуясь компасом под названием «Великая Новизна». Впереди есть то, чего не было… И это, грядущее, заслуживает того, чтобы бросить имеющееся и двинуться в путь… Бодлер писал в своем «Плаванье»:

В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,Не вынеся тягот, под скрежет якорей,Мы всходим на корабль, и происходит встречаБезмерности мечты с предельностью морей.

Но это XIX век… И кто-то скажет, что это Великое Беспокойство — свойство перехода от традиционного общества к обществам иного типа (индустриальным, модернизированным). А как же Святой Христофор, несущий на своих плечах младенца по имени Грядущий день? Готовность человеческих сообществ двигаться в сторону нового, понимаемого как Идеал, не имеющий отношения к опыту («этого не было, но это будет!»), очень нетривиальна.

Столь же нетривиальна и готовность выйти за пределы циклического, «природоподобного» времени. Природоподобное время оперирует аналогией между тем, что происходит в Природе («зима, весна, лето, осень… опять зима… и так всегда было и всегда будет»), и тем, что происходит и с человечеством, и с иными, надчеловеческими, «инстанциями». Нил разливается регулярно… Есть и более сложные циклы… Благоприятные, неблагоприятные… Но неблагоприятный период сменится благоприятным… Змей съест солнце… Но произойдет битва, солнце освободят… Так было и так будет… После ночи наступит день, а после дня — ночь.

Культурные герои, божественные вестники Великой Новизны, преодоление страха перед неизвестным, которое с собой эта новизна приносит. Ведь в самом деле… Только-только освоили культуру как аккумулятор опыта… И вдруг надо отказаться от опыта во имя какой-то там новизны! Ну, придет она, катастрофа какая-нибудь, например, — будем приспосабливаться! Но чтобы ждать ее, звать, видеть в ней спасение и избавление… К этому человечество приноравливалось с трудом. И — неравномерно. Кто-то был первопроходцем. А кому-то это все было чуждо; «Ишь ты, свет в конце туннеля!»