Всё, кроме любви - Марианна Красовская

сквозь модифицированное стекло и понимал, что действительно сожалеет. Он привычно уже слегка удивлялся, вспоминая, словно смакуя на вкус давно позабытое ощущение жалости. Хотя нет, скорее не жалости, а именно настоящего, глубокого сожаления — ему не было жаль Пеппи, он именно сожалел о своём поступке. Она ведь просто побоялась сказать ему заранее, опасаясь, что он откажет. Именно заставив её себя бояться, он сам толкнул девочку на глупости.

Хурт расслабил кулаки. Надо же, он ОЩУЩАЛ разницу между жалостью и сожалением, а не просто понимал её.

Надо же. После Элли, променявшей его на сенатора Дэйлиса, и операции он ощущал что-то подобное только с Катариной, но совсем не так. Намного легче, те ощущения были легко различимы именно на фоне её отстранённости, так сказать, на контрасте. Там он решил не просто не причинять вреда, но и делать для Кэт всё, что в его власти потому, что ясно понял — она Дар Божий, посланный ему за верное служение. А с Божьими дарами нужно обращаться бережно.

Здесь же, с Пеппи, всё было совсем иначе. Он вспомнил, как в первый раз наказал её, и снова сам себе удивился. А ведь он тогда был ЗОЛ, действительно зол на неё за тот плевок, и ведь не прибил же на месте! Видимо, уже тогда он почувствовал, что она тоже — Дар Божий, только не сразу это понял.

Хурт резко развернулся, и подошедшая к нему девушка отпрянула, но не назад, от него, а в сторону, вжавшись в стенку у окна между шкафом и самим Хуртом.

— Что, девочка, опять отрезаешь себе пути к отступлению? Не стоит, я же уже сказал, что ничего тебе не сделаю.

Голос его звучал холодно, впрочем, как всегда, но накрутившая себя Пенелопа услышала в нём отражение своих страхов.

— Хурт, ну пожалуйста, — голос сорвался на умоляющий, а на щеках появились две влажные дорожки. — Я сильная, я потерплю, я честно-честно взрослая! И сделаю всё, что ты скажешь, только не уходи! Не бросай меня, Хурт, не бросай меня опять одну!

Контрабандист и убийца достал платок, протянул руку и мягко вытер слёзы на её щеках, а потом, приставив платок к её носу, сказал.

— Сморкайся.

Пеппи округлила глаза.

— Ты же сказала, что сделаешь всё, что я скажу. Сморкайся.

Пенелопа со всей силы дунула в ткань, Хурт вытер ей нос и, свернув платок, положил в карман.

Вновь возникшим удивлением, смешанным с каким-то новым, тёплым чувством он насладится позже, распробовав все его оттенки. Она, больше него самого — убийцу, боится, что он уйдёт.

Спасибо, Всевышний, это очень… приятный подарок.

Пеппи не понимала. Она совершенно не понимала этого странного страшного человека. Такого нужного и близкого. А больше всего она не понимала себя.

Он обходился с ней грубо — но с другими был просто жесток, ей же всеми силами старался не причинять боль и постоянно об этом напоминал. Он пугал её до чёртиков, но при этом защищал от всего мира. Он говорил прямо, что использует её, но при этом решал её проблемы.

Он в розыске. Он убийца. Он сделал её соучастницей.

Он сказал, что они поженятся. И после этого поговорят о детях.

Она чувствовала себя загнанным в угол мышонком, понимая, что теперь он её просто так не отпустит, и при этом едва не умирала от страха, решив, что он её бросит.

Хурт Вагнер. Человек в рабском ошейнике, которому она готова беспрекословно подчиняться. Что он с ней сделал?

Пеппи сказала ему правду — она действительно готова на всё, только бы он не бросил её одну. А он просто вытер ей нос, хмыкнул и развернулся к двери.

— Нет! — выкрикнула девушка, кинувшись в ту же сторону, обогнала его, едва не сбив с ног, захлопнула дверь и дважды повернула в ней старомодный железный ключ — символ аристократизма и приверженности традициям. Такие были здесь в каждой двери — просто потому, что ее покойный отец любил антиквариат.

Хурт легонько приподнял брови. Это означало удивление.

— Ты меня заперла? — уточнил он.

— Нет конечно, — почти прошептала Пенелопа. — Я же не активировала магнитные замки. А этот тебе — на один удар.

— Тогда что это за цирк?

— Это символ. Ну, как этот ключ. Я не хочу, чтобы ты уходил.

— Прикажешь жить в кабинете?

— Хурт, пожалуйста. Ты же всё понимаешь. Я не могу так. Скажи, что простил меня. Или накажи. Но только не уходи так, пожалуйста. — Пеппи подошла к нему и, глядя в глаза — причём неожиданно сразу в оба — медленно опустилась на колени. Её руки потянулись к поясу его брюк.

Мужчина перехватил их.

— Тянешься к бластеру? Это опасная игрушка, девочка, можно пораниться.

— Что? Нет! Я…

— Пеппи, я пошутил. Вставай давай.

— Но почему? Мужчинам ведь это нравится. Тебе тоже ведь понравилось? Там, на балконе. Я буду стараться, тебе снова понравится…

— Вставай, я сказал, ну! — Хурт потянул её за руки, поднимая. — Что за склонность к драматизму? Я же сказал, что не буду тебя наказывать. Это всё равно бессмысленно, ты делаешь глупость за глупостью, совершенно не отдавая себе в этом отчёт. Чтоб усвоенный урок работал, нужно о нём помнить, а у тебя от страха память становится как у глубоководной рыбки.

— Это очень плохо, да? — дрожащим голосом спросила перепуганная “рыбка”.

— Да, девочка. Ну а сейчас чего ты боишься?

Он знал. Но хотел услышать ещё раз. Отчего-то ему было приятно это слышать.

— Что ты уйдёшь. И… я хоть всё ещё не такая красивая, как Гвен, но стараюсь… Просто скажи, что делать, чтоб тебе понравилось…

— Всевышний, если бы мне нужен был просто секс, я бы пошел в бордель. Так что прекрати зацикливаться. Никуда я не уйду. И не уйду я потому, что ты — моя, независимо от того, насколько ты хорошая любовница. О-о, — простонал он, увидев, как вытянулась её заплаканная мордашка, — да хорошая ты любовница! Я просто пытаюсь донести до тебя, что это не самое важное…

Он