Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 16. Анатолий Трушкин - Анатолий Алексеевич Трушкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот эта — сто рублей, эта — сто тридцать.
У них там тоже рубли. Интересно как!
Они все насквозь видят, они — телепаты. Я иногда начну что-нибудь говорить, он сразу посмотрит так! — я понимаю: не надо говорить… вообще ни слова… надо принести что-нибудь покушать.
Ест много. Он говорит:
— В вашем мясе мало наших элементов.
Им надо много съесть нашего мяса, чтобы наесться. Он не обманывает — так много ест и все равно слабый очень. Конечно, все чужое.
Из нашей пищи в чистом виде им подходит только коньяк. Я верю. Как-то вызвала врача, взяли у него кровь на анализ — ни лейкоцитов, ни кровяных телец — ничего нет, один коньяк.
Пьет каждый день. Говорит:
— Мне за вредность дают, что не на базе живу, а у тебя.
И все равно плохо себя чувствует. Мне помочь ничем по дому не может. А когда ему чуть лучше, тоже не может помочь — ему их религия запрещает помогать.
У них, знаете, такая религия — он должен днем час лежать неподвижно… с закрытыми глазами. Один час в день обязательно! Иначе бог накажет. И чтобы ничего лишнего рядом, только подушка и одеяло.
Такая вера у них. И еще три часа должен провести перед телевизором… каждый день. Я верю. Я вижу, не в передачах дело, потому что он смотрит все подряд.
С ним вообще так интересно! Он все знает, они же обогнали нас в развитии.
Вот он говорит, что мы все несколько жизней живем. Правда. Он очень многих встречает, узнает их по прежней жизни, говорит:
— Я его в гробу видал.
А имена у них сложные. Он сказал:
— По-нашему тебе никогда в жизни не выговорить моего имени, у вас даже букв таких нету. А чтобы по-вашему тебе привычно было, зови меня Борисом Николаевичем.
Обещал с собой взять, познакомить с мамой. Долго разрешения не давали, потом принес «Вечернюю Москву» с портретом Чумака, говорит:
— Держи, это — твоя виза.
Сейчас он улетел по делам, сказал:
— Вернусь, заберу тебя.
Нет, он, правда, с неопознанной тарелки. Ко мне даже участковый приходил, показал фотографии, спросил:
— Никого не узнаете?
Я Бориса Николаевича сразу узнала, но ничего не сказала, он не велел.
Он все наперед знал. Правда. Предупреждал, что участковый придет, научил, что сказать.
Женщины, если не веришь, никакой любви нет.
А если любишь, то и верить не обязательно.
Я еще могу поверить, что инопланетянин, что денег не дают, что вместо крови коньяк. Но что я похожа на Чумака — никогда'
Обманул, конечно, насчет визы.
Женщины милые, все мужчины одинаковые. Но это неважно… если любишь.
В целом
(сценка)
Выходят он и она.
ОНА. Товарищи, разрешите собрание считать открытым.
Он аплодирует.
Спасибо. Товарищи! Соревнующееся с нами объединение выполнило план на сто шестьдесят процентов, мы в этом году опять идем на восемьдесят пять процентов. Это досадно, потому что в целом, как мне кажется, наш коллектив сильнее. В чем же дело? Какие есть предложения, пожелания, критические замечания по работе?
Он молчит.
Кто желает выступить?
Он отворачивается.
Только, пожалуйста, не все сразу, чтобы у нас был порядок.
Он не шевелится.
Слово имеет Петров.
ОН. Чего я-то?
ОНА. Люди ждут.
Он сокрушенно поводит головой, обходит ее, встает с другой стороны, молчит.
Неформально. Честно, открыто — все, что наболело.
ОН. Воруют.
ОНА. Расскажите о дисциплине.
ОН. Тащат все подряд, понимаешь.
ОНА. Все ли вовремя приходят на работу?
ОН. Вовремя.
ОНА. Ну вот.
ОН. А глядишь, все равно чего-нибудь уже сперли.
ОНА. Вот вы утром встали к станку, что вас волнует?
ОН. Где станок?
ОНА. Времени у нас, товарищи, немного, давайте выступать по делу.
ОН. Станка нету, делать нечего.
ОНА. У каждого из нас могут быть личные неприятности. Нужно быть выше их, думать о заводе в целом.
ОН. И уже думаешь о заводе в целом — не сперли бы.
ОНА. Мы забыли определить регламент выступлений. Предлагаю три минуты. Кто — за?
Он поднимает руку.
Единогласно.
ОН. А самое главное!..
ОНА. Ваше время истекло.
Он обходит ее, встает на прежнее место.
Кто еще желает выступить?
Он молчит.
Не все сразу, чтобы у нас был порядок.
Он отворачивается.
Слово имеет Сидоров.
Он сокрушенно поводит головой, обходит ее.
Неформально, честно, открыто — все, что наболело.
ОН. Я не согласен с предыдущим оратором.
ОНА. Очень хорошо.
ОН. Нарисовал какую-то мрачную картину, когда в целом на предприятии все нормально. Нельзя так.
ОНА. Вот именно.
ОН. Скажем, у нас в отделе народ замечательный!
ОНА. Расскажите о своем народе.
ОН. У нас просто замечательные люди! У нас ни у кого еще ничего не пропало!
ОНА. Видимо, все зависит от того, какой климат сложился в коллективе?
ОН. Все зависит от того, какой климат сложился в коллективе. Вот у нас в коллективе, например, сложился хороший климат. Мы все как один! Например, в девять часов садимся пить чай. Есть у тебя дело, нет его — все побоку! Садись пить чай!
ОНА. Простите…
ОН. Иначе это неуважение к коллективу! Это вызов всем своим товарищам!
ОНА. Простите. Но у вас не только эта традиция?
ОН. Но у нас не только эта традиция. (Удивленно смотрит на нее.) Что же, у нас всего одна традиция?
ОНА. Вот я и говорю.
ОН. Так не может быть!
ОНА. Не может.
ОН (обиженно). Ну а зачем тогда говорить?
ОНА. Расскажите, пожалуйста, о других традициях.
ОН. Другая традиция. Ровно в двенадцать часов, минута в минуту, мы все садимся пить чай. Есть у тебя дело, срочное, сверхсрочное — гори оно огнем!
ОНА. Простите…
ОН. Работа не волк!
ОНА. Простите!
ОН (в сторону). Так что не надо так мрачно обо всем! В целом коллектив у нас хороший! Еще скажу…
ОНА. Регламент!
ОН. У меня все. (Обходит ее.)
ОНА. Кто хочет выступить?
Он молчит.
Не все сразу.
Он отворачивается.
Слово имеет Иванов.
Он сокрушенно поводит головой, обходит ее.
Неформально. Честно, открыто — все, что наболело.
ОН. Я не согласен с предыдущим оратором.
ОНА. Очень хорошо.
ОН. Что это?! Зачем? Как можно?.. Нарисовал какую-то мрачную картину. Можно подумать, что у нас все только и делают, что чай пьют, можно подумать, что никто пальцем о палец не ударит, что всем на все наплевать, что
