Подмены - Григорий Ряжский

– Ну, тебе видней, – согласилась мачеха, – вы воевали, вам и дружить, если что. – И ушла на кухню, домывать посуду.

Он же прямиком направился в ванную, где, запалив газовую колонку, напустил горячей пенной жижи и, забравшись в неё по самый подбородок, стал в подробностях восстанавливать события этого неправдоподобного дня.

«Так, выходит, сегодня я убил человека, – думал Моисей, медленно отмокая и распаривая тело докрасна, – и дальше, хочешь не хочешь, мне придется с этим жить, а я ведь даже не знаю, были ли у него дети или, быть может, имелись даже и маленькие внуки, как у меня. И как, интересно, поведёт себя жена, когда увидит мёртвое тело своего мужа, Изряднова, успешного киношного директора, валяющегося на холодном асфальте и найденного кем-то из ранних жильцов поутру в арке с простреленной грудью и с кровавой лужей вокруг. Но с другой стороны, – продолжал размышлять Моисей Наумович, – его ведь и похоронят как человека, не ведая о его же страшном грехе, и будет у него законное место, в земле или погребальной урне, где его смогут навестить родные и близкие, в отличие от несчастных, кому такое не будет позволено уже никогда по его же проклятой директорской милости».

В общем, в итоге взвешиваний «за» и «против» получалось то на то. С одной стороны, убийство всё ещё мешало расслабить тело до конца, с другой – оно же было вполне объяснимо и оправдано самим же собой. И нужно было жить дальше. Он выдернул затычку, и мыльная вода, сворачиваясь в узкую воронку, устремилась в преисподнюю – ту самую, где, наверно, покоился уже и наган М-1895 с опустошённым барабаном.

Ночью Дворкину приснилось, как они с уже подросшим Гарькой весело поливают из детской лейки землю у корней бесприютных деревьев в том самом дворе. «Зачем мы это делаем, дедушка?» – спрашивает его любимый внук, на груди у которого в вырезе летней маечки виднеется маленький серебряный крестик. «А смотри для чего», – отвечает он, дедушка, и указывает пальцем на траву у корней. И тут трава поднимается вместе с верхним слоем рыхлой земли, и оттуда, из открывшейся глуби земной, медленно вырастая у них на глазах, поднимается его родная артиллерийская гаубица, та самая, тяжёлая, 203-миллиметровая, имевшая обозначение Б-4 образца 1931 года. «Что это, дедушка?» – спрашивает его Гарька, с изумлением рассматривая чудовище. «Это наша с тобой тайна, Гаринька, – отвечает он внуку, – потому что лишь мы с тобой знаем, что только она может пройти по заболоченным и мягким почвам, а другие не могут, так как нет у них этих широченных гусеничных тракторных шасси, как у этой, и когда я командовал расчётом, то придумал, как сделать, чтобы разбирать её на два узла не только на коротких переходах, но и на длинных – для транспортировки на тракторных прицепах вместо разборки на шесть узлов. Ведь я уже тогда был умён и даже талантлив – не чета обыкновенным артиллеристам, не гаубичным, типа Кольки Фортунатова». Гарька понятливо кивал и изучал гаубицу оценивающим взглядом.

Утром объявилась Вера. Позвонила сама и сразу же, миновав слова взаимного здравия, перешла к делу.

– Хочу увидеть внука, – сообщила она, – и мама желает. Как это можно сделать и когда?

– В любое время, – так же сухо и по-деловому среагировал Моисей, несколько раздражённый подобной категоричностью бывшей супруги. – Внук – дома, дом – по адресу, адрес известен, я матери твоей давал. Предварительно позвоните, как соберётесь, и милости просим. На час, на два – на сколько?

– На сколько надо, на столько и будет, – выдала в ответ, будто отрезала, Вера Андреевна, видно, мня себя равной по части Гарькиной опеки.

– Я понял, – коротко отозвался Моисей, – тогда сделаем так: вы с мамой пока определяйтесь, а я подумаю. Вполне возможно, что вообще не сочту нужным позволить вам свидание. А не нравится – вольному воля: у меня на руках правоустанавливающий документ, а у вас с Анастасией Григорьевной одни лишь амбиции с потугами на благородство по родственной линии. Ещё один такой разговор, Вера, и можешь не звонить сюда вовсе – надеюсь, это понятно?

Это было жестоко, и он об этом знал, но сам Верочкин тон и эта её безапелляционность, взявшаяся ниоткуда, к тому же резко за последние годы усилившаяся, уже раздражали настолько, что, произнося слова, Моисей даже не хотел думать о последствиях. Впрочем, они и так были известны: спать с ней больше не придётся по-любому, до конца общих дней, так что и кручиниться особо не о чем. Зато сам урок окажется сильный, и, по-видимому, его будет вполне достаточно, чтобы организовать остаток жизни с положенной тому обходительностью и ненавязчивым взаимным интересом при негромком вежливом голосе приятного по возможности тембра.

Она не ответила, положила трубку. Через час перезвонила княгиня. Мягким голосом поздоровалась и, не дав толком ответить, с налёту вбросила вкрадчивую идею, что, скорей всего, он просто не понял её дочь, которая в наилучших намерениях пыталась установить контакт, удобный всем, и при этом никоим образом не собиралась ущемить Моисеева самолюбия. Верочка знает, что частично виновата, но в то же время никто не отнимал у неё права видеться с Гарольдом, единственной после Лёки живой кровиночкой. Добавила ещё, осторожно подбирая слова и выверяя интонацию, словно пробуя на вкус то и другое, что имеется такое право и у неё, Анастасии Григорьевны, несчастной и всеми брошенной ребёнковой прабабушки.

«Что ж, были когда-то при нём две женщины, – думал Дворкин, внимая словам вкрадчивой тёщи, – а стали две чужие тётки: одна – действующая стерва, другая – хабалка с опытом, но не у дел».

Получалось вполне неплохо, но для полного удовольствия чуть не хватило.

– Пусть она меня наберёт, – выслушав бывшую родственницу, подвёл итог Моисей, – только я просил бы, чтобы на этот раз её пожелание имело конкретный характер и были соблюдены приличия. Иначе – сами знаете.

– Конечно, Моисеюшка, конечно, – с облегчением затараторила княгиня, видно уже приготовившаяся к худшему из возможных вариантов, – она наберёт, сейчас прям и скажу ей. Ты не подумай чего, это ж она не со зла, просто соскучилась по маленькому незнамо как, вот и бесится теперь, как ехидна ненормальная.

Вера перезвонила, и они снова поговорили. На этот раз бывшая подруга жизни была вежлива и старалась держать себя в рамках.

– Просто по работе полный замот, ты пойми, – она пыталась подобрать слова поубедительней, – хоть ложись да умирай раньше срока.

– Я знаю, – перебил её Дворкин, – как обычно, ревизия сидит и всё на нервах – угадал?

– Так и есть! – с горячностью поддержала его Грузинова, ухватившись за примиряющую стороны версию, и заново попросила о встрече с внуком, но уже в приемлемо мягких выражениях.

Они приехали в то время, когда Анна Альбертовна отсутствовала. Собственно, обе вообще о ней были не в курсе, полагая, что в доме имеется няня с проживанием. Мачеху на период свидания из квартиры убрал сам Моисей Наумович, даже в мыслях не желая допускать, что, уйдя, отлучённые родственницы станут обсуждать ещё и её, между делом не скупясь на новые гадости. Хотелось, как и до этого дня, иметь возле себя хотя бы одну зрелую, ничем не замутнённую человеческую душу, какой, начиная с первого же дня появления в доме, стала для него отцовская вдова.

Сначала ему показалось, что Гарька с трудом узнал обеих визитёрш, но по тому, как уже с первой минуты отказался капризничать и пошёл к ним на руки, Моисей сделал вывод, что родственная связь, кажется, неистребима и потому следует быть готовым к любой непредсказуемости судьбы по части взросления внука. В виде гостинца княгиня оставила котлеты, наверченные ею из парной, как она сообщила, телятины Верочкиной поставки, и пару среднеразмерных плюшевых безделушек. Вера же Андреевна перед уходом просто молча вынула из сумки отруб тамбовского окорока, палку сырокопчёной колбасы микояновской выделки и взвес свежайшего творога. Сказала, как распорядилась:

– Для моего внука.

Принять фабричную еду в виде дара означало признать не просто новый мирный договор, но и аннексию долевого права на Гарьку, на что Моисей Наумович пойти не мог. И потому плюшевое и котлеты принял, остальное с невозмутимым лицом вернул. После ухода женщин ещё какое-то время сидел, размышляя над тем, рад ли он тому, как всё получилось, или, кроме лишнего беспокойства и вреда, ничего хорошего это непредсказуемое соединение с роднёй Гарьке не добавит. И всё же разум победил: пусть ходят, в итоге решил он, когда нагулявшаяся по магазинам мачеха вернулась домой и собрала на стол, разогрев в числе прочего княжьи телячьи котлеты.

– Сами съедим, – хмыкнув, указал на них Дворкин, – не хочу, чтобы они моего внука подкармливали, мы тоже в состоянии прокормить. Больше от них ничего не возьму, а это будем считать одноразовой акцией благотворительности, просто чтобы не забылся вкус немороженого мяса. А вообще, лучше и не привыкать, а то сегодня Вера Андреевна на своём месте, а завтра, глядишь, по результатам ревизии её вообще не будет, и что тогда делать прикажете? Самим, что ли, телят на котлеты выращивать?