Гусман де Альфараче. Часть первая - Матео Алеман

Такова же суть прочих наших поступков. Богу свойственно давать, но отнюдь не просить, разве что для нас же самих; прося о чем-то у нас, он не о себе заботится: тому, кто радеет о нуждающихся и насыщает голодных, нужда неведома. Он всем владеет и всех наделяет. Достояние свое он раздает и расточает щедрей, чем ты раздавал бы воду морскую, и не твоему убожеству тягаться с милосердием божьим.

Но и в этом мы хотим походить на всевышнего. Он сотворил меня по своему подобию, значит, я должен быть подобен ему во всем, как оттиск — гравюре. Как мы безумствуем, как изводим себя, как суетимся и терзаемся для того, чтобы отдать свое достояние жадным наследникам! Скряга и богатей, ростовщик и нищий — все копят, чтобы отдать, но мало кто понимает, как это делать, и большинство отдает после смерти.

Спроси тех, кто копит и погребает деньги заживо, зачем они это делают; одни скажут — для наследников, другие — на помин своей души, третьи — чтобы оставить после себя память; никто не надеется забрать деньги на тот свет. Видишь, как всем хочется отдать свое добро, да только отдают они не вовремя, и даяние их, как выкидыш, несовершенно. Но в конце концов в этом наша цель, наше призвание.

Воистину подобен богу тот, кто, имея, что дать, дает щедро и от всей души! Как легка его рука, как радостен лик! Какое блаженство в его сердце, какая отрада в душе! Морщины на его челе разглаживаются, кровь в жилах течет быстрее, он молодеет, он счастлив без меры, когда знает, что может раздавать без страха.

Вот почему, желая поступать по примеру создателя нашего, мы так радостно даем и так неохотно просим; вот почему люди, коих божественная десница наделила не только жизнью, но и благородством — даром не менее драгоценным, готовы впасть в нужду, снести любые лишения, только бы не просить о помощи.

Таких людей надобно жалеть и помогать им не скупясь, — и тут-то сказывается, кто истинный друг и благодетель. Заметив человека в нужде, спеши помочь, не дожидаясь просьб; а те, кто ждет, пока у них попросят, за теми заслуги нет — они не дают, не ссужают, но возвращают долг, не дарят, но продают с прибылью и выгодой. Друг тот, кто помогает в нужде, а помогает тот, кто приходит вовремя. Не жди, пока попросят, сам предлагай, беги на помощь, не медли.

Разболтался я и, верно, наскучил тебе — прости меня, невежду, ради доброго моего намерения. Итак, привилегия просить дана только нищим. Сие исключительное право, замечу, равняет нас с королями — они, как и мы, не в пример всем прочим, могут просить, не унижая себя[186]. Но есть и различие: короли просят у общества, ради общего блага, чтобы избыть нужду, а нищие просят ради себя, чтобы жить в праздности.

Вторая привилегия — право пользоваться всеми пятью чувствами. Кто в наше время наслаждается ими откровенней и свободней, чем нищий? Кто, как он, живет по своему вкусу? И раз уж зашла речь о вкусе, начнем с него. Мы, нищие, со всякой ольи снимаем навар, пробуем от всякого блюда, на всяком пиршестве получаем свою долю. Пусть нынче ты вернулся с пустыми руками, что ж, тебе подадут завтра, не в этом доме, так в соседнем. Мы обходим все дома, всюду просим, всюду угощаемся и, не задумываясь, можем сказать, где вкуснее всего готовят.

А слух! Кто слышит больше разных разностей, чем нищий? При нем говорят без опаски, полагая, что нищему ни до чего нет дела. На улицах, в домах, в церквах — в любом месте народ без стеснения толкует при нищих обо всяких делах, и даже весьма важных. А сколько серенад мы выслушали, ночуя на улицах и площадях! Сколько любовных объяснений подслушали! Для нас не было тайн, и о делах государственных мы знали в тысячу раз больше, чем прочие жители, слушая разговоры о них в тысячах мест.

Что же до зрения, то им мы пользовались с величайшей свободой, а нас никто не замечал, не трогал, не прогонял. Часто я ловил себя на том, что, прося подаяния в храме, с вожделением гляжу на молящихся. Яснее сказать, на красоток с ангельскими личиками, на коих даже вздыхатели не дерзали взглянуть, чтобы себя не выдать; нам же это дозволялось.

Ну, а обоняние? Кому приходится больше нюхать всяческих запахов, чем нищим, которые шныряют из дома в дом — недаром нас прозвали «нюхалами». И если амбра и мускус пахнут приятно, потому что полезны, то чеснок, предохраняющий от заразы, уж, верно, приятней всего, а его у нас было сколько душе угодно. А захочешь понюхать чего-нибудь другого, пойдешь на перекресток, где торгуют благовониями, и простоишь там среди надушенных колетов и перчаток, пока весь не пропитаешься ароматами.

Ты, может, скажешь, что уж осязание-то не доставляло нам услады, ибо нищим не приходится держать в руках ничего приятного? О глупец, знай, что бедность не мешает наслаждаться красотой. Нам случается гладить и щупать вещи не хуже тех, что есть у богачей, хоть не всякий поймет, как это может быть. Иной христарадник при всей нищете и скудости содержит такую красотку, что и богач позавидует, но ей милее бедняк, который ее кормит и уважает, нежели богач, который станет ею помыкать. А сколько раз прелестные дамы подавали мне милостыню из собственных ручек! Не знаю, как поступают другие нищие, но я, юнец, хватал эту ручку обеими руками и под предлогом горячей признательности не выпускал, пока не поцелую.

Однако все это — вздор и ребячество. Истинное, высшее наслаждение, которое не могут доставить вкус, зрение, обоняние, слух, осязание, словом, все пять чувств разом, испытывали мы, созерцая румяные щечки горящих, как жар, дублонов и прелестных патаконов[187], этих кастильских красавчиков, которыми мы втайне обладали и любовались. Ибо владеть деньгами, чтобы их расточать или в оборот пускать, вовсе не значит наслаждаться ими. Лишь тот изведал блаженство, кто копил деньги ради удовольствия их иметь, и напрасно утверждают, что деньги приятны, лишь когда их тратишь.

Монеты мы зашивали в фуфайки, под заплатами, поближе к телу. За самую грязную и отвратительную заплату можно было купить отличное новое платье. Золота у нас было много — ведь кормились мы даром, а денежки получали да сберегали. У кого даровой кусок, у того денег мешок. Курица по зернышку клюет и зоб набивает. Кое-кто из наших имел такой капитал, что иному захудалому дворянину хватило бы стать на ноги и выбраться из грязи.

Теперь отдохни малость в этом трактире; впереди путь по следующей главе, где ты услышишь, что случилось в мое время во Флоренции с одним нищим, и сможешь заодно судить о том, вправе ли мы хвалиться тонким осязанием.

ГЛАВА V,

в которой Гусман де Альфараче рассказывает о том, что случилось в его время с одним нищим, скончавшимся во Флоренции

Если бедняк ловчит, ночи не спит, голову ломает, измышляя способы выбиться из нужды и прогнать беду, никому это не в диковину, это мы видим повсюду. И хотя говорят, что по части жестоких выдумок всех превзошла Италия, а в самой Италии — Генуя, думаю, что причиною тому не климат, а нужда и алчность. Такая уж слава пошла о генуэзцах, хоть они и богаты, что даже соотечественники прозвали их «белыми маврами». А те, чтобы отбрехаться, нашли козла отпущения и уверяют, будто не о всех генуэзцах, а лишь о купцах тамошних сказано, что они совесть в дырявый карман кладут и сразу теряют и потому ни у кого из них совести нет.

Мне объяснили эту поговорку по-другому. Когда генуэзцы отдают детей в школу, те уносят с собой совесть, забавляются ею, проказничают, а уходя домой, одни забывают ее в школе, другие во дворе теряют. Служители, убирая школу, находят эти потери и отдают учителю. Тот заботливо прячет их в сундук, чтобы снова не запропастились. А кому из учеников понадобится совесть, он приходит за ней, ежели вспомнит, где оставил. Но у учителя очень много этого добра накопилось и свалено оно в кучу, так что ему не отличить, где чья совесть. Вот он и дает первую попавшуюся; ученик уходит, полагая, что при нем его совесть, а на самом-то деле он взял совесть приятеля, знакомого или родича. Оттого и получается, что ни у кого нет своей совести, но всяк блюдет и сторожит чужую. Таков смысл этой поговорки.

Ах, Испания, Испания! Любезная моя родина, неподкупный страж веры, да хранит тебя господь! Немало у тебя всякого добра, найдутся и учителя, которые подменят совесть, и ученики, которые возьмут себе чужую! Сколько испанцев думают не о своих делах, но поглощены тем, что их не касается: поучают, попрекают и осуждают ближних своих.

Эй, брат, на себя оборотись, изобличи подмену! Не ищи сучка в чужом глазу, убери бревно из собственного. Тебя ввели в заблуждение. Ты думаешь, что, клеймя чужие грехи, очищаешь свою совесть. Глупец, сам себя обманываешь! Не пытайся утаить свой барыш, сказав: «Ростовщик имярек берет еще бо́льшие проценты». Не воруй и не утешайся тем, что другой ворует еще больше. Оставь в покое чужую совесть, — за своей последи. Забудь о соседе, отврати взор от чужого греха, ибо ни идолопоклонство Соломона, ни предательство Иуды не обелят тебя, но каждому воздастся по его делам.