Гусман де Альфараче. Часть первая - Матео Алеман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жил бы я так и жил, но всесокрушающее время и коловратная фортуна не оставили меня в покое, согнали с насиженного места. Румяные мои щеки и проворные ноги стали уликами в том, что здоровье у меня отличное и вовсе я не страдаю от язв и недугов, как возглашал в своих причитаниях.
А случилось это так. Однажды я отправился просить подаяния в город Гаэту[188], любопытствуя, могут ли тамошние жители сравниться в милосердии и щедрости с римлянами. Усевшись на паперти храма, я снял шапку и запел Лазаря — пришел-де издалека и терплю нужду. Для начала и почина я пустил в ход паршу, которую превосходно умел подделывать. Как раз в храм входил губернатор; окинув меня взглядом, он подал милостыню, которой мне потом на несколько дней хватило. Но дело известное, от жадности мешок лопается; близился праздник, и мне захотелось испытать новую выдумку. Потрудившись на славу, я изукрасил себе ногу так, что она целого виноградника стоила. Отправился я с нею на паперть и затянул свое, умоляя сжалиться над моими язвами. Уж и не знаю, что меня сгубило — неразумие или злой рок, ибо невежду и глупца всегда стережет беда.
И зачем мне было мудрствовать, пересаживаться с одного осла на другого, да еще в таком маленьком городке? Прожил бы как-нибудь со своей паршой — она уже всеми была признана и неплохо меня кормила, — так нет, понадобилось, видите ли, опыты производить, новшества заводить.
В этот день губернатор снова пришел в храм к мессе. Он сразу узнал меня, велел подняться и сказал:
— Идем со мной, я дам тебе рубашку.
Я поверил и пошел. Кабы только я знал, что у него на уме, убежал бы от него за тридевять земель, ни за что не дался бы ему в руки.
Пришли мы к нему домой, и тут губернатор, посмотрев на мое лицо, сказал:
— Парень ты здоровый, крепкий, откормленный, румянец во всю щеку. Откуда же язвы на ноге? Одно о другим не вяжется.
— Не знаю, сеньор, — ответил я, смутившись, — видно, так богу было угодно.
Почуяв недоброе, я оглянулся на дверь — как бы улизнуть. Где там! Дверь была замкнута на ключ.
Губернатор приказал позвать хирурга. Тот явился и стал внимательно осматривать мои язвы. Сперва они, правда, показались ему настоящими, но он быстро раскусил обман и сказал:
— Сеньор, нога у этого парня такая же здоровая, как мои глаза. Коль желаете убедиться, сейчас сами увидите.
Лекарь принялся снимать намотанное тряпье, куски тухлого мяса, и нога моя вмиг стала здоровой, какой была.
Губернатор пришел в изумление от столь искусной подделки, а я обомлел, не зная, что сказать. Если бы не малолетство, одни господь мог бы спасти меня от сурового наказания. Меня пощадили: губернатор всего только повелел, чтобы в его присутствии палач вместо обещанной целой рубашки снял с моих плеч рваную и всыпал дюжину горячих, а затем мне было приказано немедля убираться из города. Можно было и не приказывать! Я не остался бы, хоть бы назначили меня правителем этой самой Гаэты.
Дрожа от испуга, уныло побрел я прочь, то и дело оглядываясь, — а вдруг моим мучителям покажется, что мало меня попотчевали, и они вздумают повторить угощение. Направился я обратно в папские владения, в любезный мой Рим, посылая ему тысячи благословений. Уж там не придираются к пустякам, не проверяют, у кого какой румянец; там каждый добывает себе пропитание, как умеет. Это целый мир, где можно промышлять на суше и на море; но хоть будешь ты плавать не по опасным проливам, а по надежному каналу, однако рано или поздно, после немногих поворотов и недолгих бурь, сядешь на мель и ладья твоя разобьется в щепы.
ГЛАВА VI
о том, как Гусман де Альфараче возвратился в Рим, где над ним сжалился кардинал и, взяв к себе в дом, приказал его лечить
Естественно, что в делах трудных, где надобны степенность и рассудительность, люди молодые поступают опрометчиво — не по скудости ума, но по недостатку благоразумия, которое дается опытом, а опыт дается годами. Как зеленый, незрелый плод не может иметь должного вкуса, но будет кислым и терпким, так же и юноша, пока не достигнет зрелости, не имеет должного понятия о жизни и далек от истинного знания. Не диво, что он делает промахи; напротив, было бы странно, если бы попадал в цель. И все же тот, у кого от рождения добрые задатки, более других склонен к размышлению.
О себе я знаю, что дух мой с юных лет не раз возносился к высотам, учил меня, как орлица своих орлят, не сводить глаз с солнца истины. Я понимал, что своими обманами и плутнями обкрадываю нуждающегося, увечного, неспособного трудиться, кому по праву принадлежит милостыня, и обманываю лишь самого себя. Ибо просящий никак не может обмануть даятеля, хотя в этом его цель: тот не смотрит, кому подает. Нищий — всего лишь подсадная птица у господа, к которой слетаются дикие птицы, тогда как сама она преспокойно сидит на шесте.
Манком своих просьб вымаливает нищий милостыню себе на пользу и, упоминая в своих мольбах имя божье, обязывает господа к уплате даятелю. Когда мне подавали, я радовался, но вместе с тем трепетал в душе, размышляя о своей жизни. Ибо я знал, что сей путь ведет к погибели и что я, как тот флорентийский калека, должен буду возвратить присвоенное. Но когда случалось мне видеть, как люди знатные и богатые начинают расспрашивать да проверять, прежде чем подать медную монетку, я прямо из себя выходил; при одной мысли об этом даже теперь я загораюсь гневом и такая бешеная ярость закипает во мне, что слов не нахожу.
Слушай, богач, неужто мало тебе толковали, твердили, долбили, что, подавая милостыню бедняку, просящему именем Христовым, ты подаешь самому господу, и он записывает этот долг на себя.
Мы, бедняки, нули. Сами по себе нули ничего не значат, но придают цену цифре, рядом с которой поставлены: чем больше нулей, тем больше она стоит. Хочешь стать десяткой, поставь рядом с собой бедняка; чем больше нищих поддержишь, чем больше милостыни раздашь, тем больше умножишь этими нулями заслуги твои перед господом. Зачем тебе допытываться, есть ли у меня хлеб, нет ли хлеба, много ли, мало ли мне подают? Подай мне то, о чем прошу, коль имеешь, что дать; и помни, что ты должен мне не только ради господа, который так велит, но и по природе нашей. Ибо имущество и почет даны тебе не потому, что кровь твоя голубая, а потому, что господь тебя приголубил, и он же, давший тебе и отнявший у меня, может поменять нас местами и благословить более угодного ему и достойного.
Не расспрашивай же и не придирайся к бедняку. Поверь, придирки твои от скупости, которую тебе желательно оправдать — уж я-то знаю, так что будь щедрей. А дабы ты убедился в великой силе милостыни, послушай, что рассказывает Софроний[189], а вслед за ним высокоученый Канизий[190].
У некоей вдовы была единственная дочь, прекрасная собою девица, которую полюбил император Зенон[191] и, насильно овладев ею, тиранством достиг удовлетворения своей страсти. Убитая горем, оскорбленная мать, горячо почитавшая одну статую пресвятой девы, возносила к ней мольбы и всякий раз говорила: «Дева Мария, молю тебя о мести и каре жестокосердому императору Зенону за насилие и обиду». И однажды она услышала голос: «Ты была бы давно отомщена, ежели бы император не связал нам руки щедрым подаянием».
Так развяжи свои руки для благотворения; оно тебе же пойдет на пользу, ибо тебе выгодней дать, чем нищему получить. Не богатого для бедного создал бог, но бедного для богатого. Не тщись рассудить, какой бедняк больше нуждается в помощи. Един бог в небесах, ради него у тебя просят, ему ты подаешь, это все едино, а тебе не понять, как горька чужая нужда, и не тебе, кому доступна лишь наружность, судить, кто здоров и не заслуживает помощи. Не ищи лазеек, не пытайся увильнуть и предоставь распорядиться всеведущему. Не твое дело вести следствие, на то есть иные судьи. А не веришь, взгляни на меня: ушел ли я от кары божьей? Не уйдут и другие.
О скряга, не прикидывайся, будто ищешь правды, я вижу тебя насквозь. Разумеется, в милосердии и благотворении есть свой порядок. Так и держись этого порядка, но давай, помогай и не доискивайся, кто нуждается, кто нет, кто что сказал, что сделал, что может, чего не может. Он дорого за это платит, твое же дело давать, и только, пусть рехидор и коррехидор, викарий и прелат глядят в оба, чтобы разоблачить и наказать обманщика. Это их дело и должность, их крест и труд. Не для того дана им власть, чтобы есть-пить всласть; не в сытости жить, но о народе тужить; не веселиться с шутами, но плакать горькими слезами; не почивать на пуховиках, но вздыхать и бодрствовать, подобно Аргусу, ни на миг не смыкая духовных своих очей.
Итак, твой долг всего лишь творить милостыню. Но не надейся его исполнить, отдавая вещь негодную, которой одна дорога — в мусорную яму. Этот хлам ты и швыряешь нищему, точно на свалку, — не из желания помочь, но чтобы очистить дом; такова была жертва Каина. А ты должен отдать самое лучшее, по примеру праведника Авеля, сокрушаясь и скорбя, что нет у тебя еще лучшего. Дабы жертва твоя была угодна небесам и принесла тебе награду, помогай от полноты сердца и из чистого милосердия, а не из тщеславия.