На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

кухонного костра, расположенного на самом берегу Акдарьи, распространяли вокруг себя слабый красноватый свет. Черный закопченный котел, втиснутый в наскоро вырытую яму, навис над этою грудою золы и угля, и по ее раскаленным бокам, шипя, сползала грязная пена. Кругом была непроницаемая темнота, только поблизости огня можно было рассмотреть кое-какие предметы: ближе всего виднелись подошвы массивных подкованных солдатских сапог, за ними неясно рисовались бедро и часть спины спящего солдата, с головою завернувшегося в свою шинель; рядом видны были только лоб и рука другого солдата; белая косматая собака положила свою морду на щеку спавшего и дрыгала ногами во сне, глухо взвизгивая по временам. Немного подальше блестела шина тележного колеса; там слышно было, как фыркали и ворочались мордами в соломе ротные лошади; чуть-чуть, словно иголки, сверкали штыки ближайших ружейных козел и мелькала тряпка ротного значка, хлопавшая от ветра по своему тонкому древку.

С шумом и брызгами пенилась Акдарья, пробираясь по каменистому руслу, и сквозь этот шум неясно слышались храп и бред спавших, чьи-то тяжелые вздохи, жалобный стон раненого солдата, разметавшегося в горячечном бреду в телеге, и тихий говор молодого солдата, рассказывавшего соседу что-то про свою деревню.

– Ты, слышь, у нас церковь стояла на горе…

– Мины-мученика-то?

– Нет, Мины в Карбове-селе, а наша Егорья, то бишь Козьмы и Демьяна.

– Ну?..

– Поп-то и говорит: «Вы бы, православные…»

– Братцы, – стонет раненый, – водицы бы мне ковшик, так-то все нутро палит.

– Помрет, – шепчет на ухо тот, что про попа рассказывал.

– Может, и отдохнет…

– Фетисов, тот, фершал сказывал, уже помер.

– Вы бы меня, братцы, к самой реке положили, – мечется раненый, – то есть всю бы вылакал… Ох, батюшки, ой, смерть моя пришла…4 слышишь, дядя, там у меня ладонка… в жилетке рупь зашит…

– Ершов, буди смену в цепь, – мычит впросоньи кто-то, приподнявшись на локте.

– Потому как на новый престол ризу требовается.

– Это поп-то говорит?

– Ну да.

– Ротный сказывал: выступать еще до свету будем.

– Чего спешите: поспеем…

– Ему лучше знать. Цыц, куцый! Что-то он, братцы, нынче чует что-то – словно недоброе.

– А что?

– Возится все очень, опять блох что напускал мне под шинель.

– Это к морозу…

– Эй, скажи Андрей Ионычу, – кричит ротный конюх с телеги, – Богданов кончился, уж не дышит.

– А Назарка нынче что-то больно шибко напирал. Особливо с четвертого часу.

– Это когда к нему подмога пришла…

– Ну, завыли!..

Действительно, несколько ротных собак повыскочили из-под телеги и громко завыли… Далеко, в цепи часовых, поднялся яростный непрерывный лай… Несколько голосов кричали что-то: одни близко – так, что можно было расслышать слова оклика, другие голоса чуть слышно отвечали… Стукнул отдельный выстрел, и лай собак затих на одно мгновение, чтоб сейчас же разразиться с новою силою… По отсырелой барабанной коже глухо зарокотала дробь тревоги.

Сонный отряд суетливо поднимался на ноги.

X. Смерть Юсупа

Маневр Юсупа, сбивший с толку преследователей, был более чем прост, только темнота помогла им в бегстве. Днем положение их было бы безвыходно: к горам им нельзя было уйти: там рыскали садыковцы; скакать прямо к отступающему русскому отряду было бы чистым безумием: большинство Назар-куловых джигитов, благодаря Сафару, знали уже, что за птицы затесались в их шайки. Дело было бы совсем дрянь, если бы не стемнело и не затуманилось между буграми.

– Никто как Бог, – шептал Юсуп.

– Опять ва-банк со входящими, – бравировал Батогов.

Оба всадника, выбравшись из лощинки, видели, как скакали по кургану джигиты муллы Сафара. То обстоятельство, что они так скоро прекратили дальнейшие розыски, очень озадачило Юсупа и его товарища.

– Вон они в кучу сбились, стоят.

– Ничего не вижу.

– Да вон чернеют, смотри между ушей лошади, видишь?

– Ну, то, кажись, пригорок.

– Назад поехали.

– А мы что стоим?

– Погоди. В случае чего, нам, пожалуй, придется лошадей бросить, пеших-то нас не увидят в такую темь, а к утру мы, может, доберемся к русским.

– Только бы нам за Акдарью перебраться.

– И чего жгут задаром, смотри.

Над оставленными кишлаками поднимался густой красный дым, и по ветру летели огненные хлопья. Всадники пробирались шагом, держась одного направления, далеко впереди слышался шум, похожий на плеск водяной мельницы.

– Вот теперь холода настанут, – говорил Юсуп, – придут люди в свои сакли: крыши нет, корму нет, баранов угнали, есть нечего.

– Да кому прийти? Чай, почти все перебиты.

– Ну, не все. Да, прогневался на них пророк. Русские бьют их за то, что Назарке служат, Назарка бьет, что к русским льнут. Куда тут кинешься?

– На то, братец ты мой, война. Это что белеет?

Батогов указал на какую-то беловатую, дымчатую массу, чуть видневшуюся вдали.

– Скоро очень что-то – а, кажется, Акдарья.

Раза два они перебирались вброд через отдельные ручьи, пересекли вспаханное поле с торчащими стеблями прошлогодней джугары (род проса), наткнулись на глиняный забор, отыскали лазейку, перебрались. В стороне поднимались высокие стены какого-то двора, за запертыми воротами глухо лаяла собака.

– Мы теперь совсем спустились в долину, – говорил Юсуп, – мы идем как раз наперерез русским, если они будут на Дарье ночевать. Э, да вон и огни наши, видишь?

– Ты ничего не слышишь?

– Словно топочут.

Два парных часовых стали приглядываться к темноте.

– Смотри, как бы поганая орда не подобралась. Валетка, молчи!

– Науськай собак вон на те кусты, словно в той стороне что-то…

Послышалось злое рычание.

– Вот, лето-с, так же к Морозову в цепи подобрались: и не слыхал, как голову отрезали.

– Ну, не пугай – и так страшно.

Солдат вскинул ружье и взвел курок.

– Погоди, не пали: может, это так.

– А что его ждать-то?

Разом, с яростным лаем, ринулись несколько собак, до этой минуты совершенно неподвижных, и понеслись как раз к тому месту, где солдаты услышали подозрительный шум. Теперь ясно было видно, как две конные фигуры метнулись в сторону.

– А, черт бы вас драл! – донеслось из темноты.

Фраза эта была произнесена по-русски.

– Никак наши, что за леший! – засуетился часовой. – Постой, не пали, кто идет?

Блеснул выстрел и осветил испуганное, безусое лицо молодого солдата, наудалую пустившего свою пулю.

Человек пять солдат, лежавших в стороне, в так называемом секрете, бросились бегом к кустам, поднялась возня. В шуме свалки слышны были стон и русская ругань; голос Батогова, хриплый, взбешенный, кричал:

– Да что вы, дьяволы (следовала характерная русская фраза), говорят вам – свои. Да ну, не душите! А, ты вязать!

– Навались на них сразу, – командовал запыхавшийся голос.

– Я вот тебе навалюсь, к начальнику ведите!

Весь бивуак поднялся и стал в ружье.

Было солнечное, морозное утро, лужицы