Еретик - Иван Супек

Сумасшедший дом! Эти лендлорды и процентщики поглощены своими мелкими расчетами, а ведь пора наконец им понять, что происходит на континенте. Скоро, очень скоро, вдосталь побесновавшись, Иаков распустит Палату общин, довольный по уши самим собой и своей «львиной лапой».

Поздним зимним утром Ламбетский дворец выглядел еще более угрюмо. Угрюмость эта исходила не столько от потемневшего камня и кирпича, сколько от монастырской отчужденности здания. Дворец как бы отталкивал от себя. Придя ранее назначенного часа, Доминис бродил по берегу под окнами резиденции архиепископа Кентерберийского. Пусть его увидят и пригласят! Однако в окнах не показалось ни одного лица, из-за ограды не донеслось ни звука. Внимание всех, видимо, сосредоточилось на Главном зале, где собирались иерархи. Это сводчатое помещение в готическом стиле со стрельчатыми окнами и белыми опорными столбами между арками тянулось от каменной трехэтажной пристройки к двуглавой башне темно-красного кирпича. Здание грубого белого камня перестраивалось в течение столетий, точно так же возводились и башни. Несмотря на различия в стилях и многочисленные безвкусные добавления, вся группа строений сохраняла некое строгое единство и производила внушительное впечатление. Часовню увенчивала башенка с крестом, рядом развевался штандарт архиепископа Кентерберийского. Окна первого этажа и башен были забраны простыми металлическими решетками, короче говоря, Ламбетский дворец выглядел довольно скромно. Всячески подчеркиваемый пуританизм англиканской церкви нашел наиболее яркое воплощение в резиденции ее примаса и вполне соответствовал характеру самого Эббота.

Иерархам двух враждующих церквей суждено было вступить в конфликт между собой. Георг Эббот, истовый и убежденный пуританин, лицо которого неизменно сохраняло суровое и серьезное выражение, был не из тех людей, которые стали бы слишком угождать своему гостю. Пиршества, на которые не скупился Доминис, поначалу вызывали у него гнев – до тех пор, пока в конце концов чужеземец не подыскал себе другое жилье вместе со своей беспокойной дружиной. Различия в образе жизни отражали и коренные теологические противоречия между ними. Будучи человеком незыблемых консервативных убеждений, Эббот в отношении далекой и непонятной ему Европы со всеми ее сложными перипетиями придерживался принципа: чья власть, того и религия; поэтому любой бунтовщик или еретик по ту сторону пролива был для него столь же подозрителен, как и Доминис.

Уважая монарха, давшего ему приют, Доминис в течение пяти лет умалчивал о своих тревогах, и вот сегодня он выступит открыто. Им не избежать нелицеприятного разговора. Сплитянину нечего скрывать. Его карты на столе. Ход принадлежит архиепископу Кентерберийскому.

Темза странным образом всколыхнулась, прежде чем обратиться вспять: не море и не река. Мутная вода наступала из Канала, как бы смывая желтовато-зеленую краску реки. Несколько кораблей стояло на якорях, парусник покрупнее швартовался у самого здания Парламента. Отсюда, издали, Парламент со своими ровными очертаниями и аккуратными башнями, в правильном чередовании стекла в желтого камня, казался еще более величественным. Позади него выглядывали две тупые башни Вестминстерского аббатства. Теперь, в минуту прощания, когда Доминис твердо решил покинуть Британию, душу его всецело подчинила красота этого старинного квартала. Сколько здесь несокрушимого достоинства… Взгляд его рассеянно скользил по мутным волнам реки. Одна за другой они катились навстречу ему; столь же мутной виделась ему и собственная судьба. Река вдруг представилась неким маятником неведомого таинственного мира. Непознанная пока сила притяжения Луны и океана, похожая на магнит, управляла ее суточным пульсированием, уподобляясь часовому механизму. Не разумнее ли заняться изучением этого явления, чем отдать себя на растерзание фанатикам? Пусть он благополучно пройдет через англиканский суд, жизнь рано или поздно приведет его в руки римской инквизиции; все идет к тому.

Он пытался угадать, какое обвинение ему предъявят, когда герольд пригласил его в замок. Ужас вдруг охватил его. Большие, тяжелого дуба двустворчатые ворота в стене между мрачными башнями, перекрытые угрюмым сводом, поглотили его. Войти можно свободно, но выйдешь ли? Справа оставался храм святой девы Марии, как бы робко жавшийся к резиденции епископа. Было тесно и по-тюремному угрюмо. Знакомым коридором Доминис направился к Главному залу – там собралась назначенная королем комиссия, которой надлежало заслушать его объяснения.

За длинным и широким столом расположилось двенадцать епископов и деканов во главе с Георгом Эбботом, примасом, архиепископом Кентерберийским. Непроницаемое выражение лица его не допускало мысли о каком-либо понимании. Холод стиснул сердце Сплитянина, когда он увидел эти ледяные глаза. Остальные его знакомые, кое-кто считался даже приятелем, вели себя так, словно никогда прежде не встречали Доминиса, не сиживали с ним за совместной трапезой. Король Иаков поставил во главе собрания самого убежденного противника брака с испанской принцессой, должно быть желая отвести от себя подозрения, будто по его высочайшей воле отправляется Доминис в Рим, дабы испросить благословение папы на брак. Любой ценой успокоить волнующийся сброд! Ведь повсюду толкуют, что далматинский епископ хочет обратить в католичество набожных последователей Уиклифа. Гнусный римский шпион, подлый предатель… что за чушь! Георг Эббот зачитал королевский декрет. О, лицемерный монарх! Вместо того чтобы предоставить гостю охрану от лондонского плебса, король поносит его, называя неблагодарным безбожником за то, что он, Доминис, настаивает на возвращении в Рим, а теперь его отдают на суд епископов, одно неосторожное заявление, и Сплитянин может угодить в Тауэр. Не вмешивайте в свои дела короля, предостерегает его доктор Уилльямс, и счастливого вам пути! И этот негодяй и беззастенчивый льстец наследует после Бэкона должность лорда-канцлера. О, гнездо ехидн и аспидов! Они презирают и опасаются друг друга, а их суверен, Иаков Стюарт, ведет себя как капризный мальчишка. Вот почему никто из них толком не знает отведенной ему роли в этой придворной игре; всемогущий и нелепый случай может привести к неожиданному концу. Между тем архиепископ Кентерберийский оглашал эпистолу под названием «О религиозном мире», которую Марк Антоний 16 января 1622 года направил королю. Настроенные агрессивно епископы хмурились при чтении этого призыва к единству. Объединить англиканскую церковь с римской? И затем, по всей видимости, обратить в католичество Великобританию?… Та часть послания, где свой отъезд он объяснял личными мотивами, встретила большее понимание. Суровый климат разрушал его и без того подорванное здоровье; на родине он мог бы пользоваться негой племянников и племянниц. Сие означает, как водится у итальянцев, прокомментировал Эббот без ехидства и даже, пожалуй, доброжелательно, епископских детей. Другие также проявили сочувствие к отцу, желающему остаток дней своих провести в кругу сыновей и дочерей, которых, однако, он я своими детьми-то назвать не смел.

– …и подписано – архиепископ Сплитский, – закончил примас. – Верно ли это, декан Виндзорский?

– По обычаю, – сдержанно ответил Доминис, – употребляется наивысший титул.

– А декан Виндзорский оказался для вас слишком низок и ничего не стоил?

– Я – архиепископ и примас…

– …примас неведомой страны, – иронически заметил лондонский епископ.

– Эта неведомая страна была королевством еще до того, как… – Доминис умолк, судьи за столом зашумели, а епископ Лондонский закончил его мысль:

– …Великобритания стала им? Вы не признаете, милостивый государь, что ветвь Стюартов восходит к царям Израиля?

Глупо было бы признавать генеалогию, которую даже англиканские иерархи считали королевской выдумкой. Коварный вопрос не встретил одобрения даже у Георга Эббота. Повелительным жестом он прервал готовую вспыхнуть дискуссию:

– Обращаясь к королю, вы использовали титул, дарованный вам римским папой. Это оскорбление Его Величества!.. Вез ведома нашего государя вы вступили в переписку с папой… Это государственная измена!

Государственная измена? Значит, Тауэр? Архиепископ говорил о переписке Марка Антония и курии, которая шла через графа Гондомара и в которой папа Григорий XV и кардинал Меллино требовали, чтобы беглец раскаялся в содеянном, обещая ему свою наибольшую милость. Теперь эти письма испанский посол предъявил Иакову I, кто знает, зачем? Чтобы окончательно погубить острого на язык прелата, или, может быть, они сообща разработали план, как использовать в своих целях друга юности нового папы? Все варианты вполне соответствовали характеру крохобора Иакова Стюарта. А он, Доминис, ни в коем случае не смел ссылаться на какую-либо договоренность π осторожно старался отвести от себя обвинение в государственной измене: