Еретик - Иван Супек

– Император Фердинанд – фанатичный крестоносец, свихнувшийся на этой почве еще в иезуитской школе. Если Мадрид поддержит его походы против еретиков, то это ввергнет Европу в пучину кровавых бедствий. Единственное спасение – в соглашении между Испанией и Англией о прекращении религиозных войн. Без лишней скромности, вдвоем мы сумеем воспрепятствовать самой страшной катастрофе в истории христианства, сумеем сообща!

– Если бы в курии поняли… – безнадежно вздохнул гонимый отступник.

– Я уполномочен сообщить, что в Риме вам будут выплачивать двенадцать тысяч скудо ежегодно, помимо обычных доходов с вашего нового, более крупного диоцеза. Вам предлагают кафедру в Салерно, высокопреосвященный, а также красную шляпу. Неплохо, да? Когда вы окончательно решите, мы договоримся о путешествии. Положитесь на меня, дорогой монсеньор! А сейчас я спешу на королевскую охоту. Охота за инфантой! До свидания, будущий кардинал! Надеюсь, английские джентльмены не станут стрелять мне в спину!

Болтливый кавалер сгинул, точно провалился в адское пекло, но слова его упали на вспаханную ниву, мысль о возвращении часто посещала Марка Антония, раз возникнув, она уже не. оставляла его. Мимолетные настроения как бы обрели плоть, сконцентрировались, сгустились, питаемые тоской по родине. Находиться в Англии, когда Иаков кокетничает с иезуитским Мадридом, означало смириться со своей политической, моральной и даже физической гибелью. В создавшемся положении, в круговороте династических комбинаций и пуританских конфликтов обратный путь в Рим казался Доминису меньшим злом и был для него, вероятно, последней возможностью уцелеть. И король, и римская курия хотят использовать его, но он достаточно искушен, чтобы в этой их игре не утратить свою собственную первоначальную цель. Умеренный католический центр возмущен злодеяниями императорских полководцев, но, с другой стороны, и бюргеры – сторонники реформации стремятся поскорее вернуться к своим мирным занятиям. Копыта бешеной конницы безжалостно топчут поля Европы, повсюду дым пепелищ, повешенные на деревьях, запустение и нищета. Пылают чешские села, горит Мангейм, в огне древние оплоты культуры, а воспитанники иезуитов, граф Тилли и Валленштейн, соперничают между собой в грабежах и убийствах. Разгул религиозного фанатизма породил банды озверевших разбойников, вот он – эпилог церковного раскола. Посреди повсеместного уничтожения пророк миротворческого единства не мог оставаться безучастным. Он должен сказать свое слово, он должен найти тот единственный путь, который выведет раздираемый противоречиями мир тиранов на стезю спокойствия. Взывая к Священному писанию, уповая на милость государей, пользуясь поддержкой веротерпимых бюргеров, он будет латать изодранную ткань и накинет белую тунику на изувеченное тело Европы…

Необходимость выбора – оставаться в Лондоне или возвратиться в Рим – сломила его внешне как будто обретенную умиротворенность, с установившимися привычками, которые, подобно уютному дормезу, приближали его к смертному часу. Оставшиеся годы жизни он собирался посвятить изучению таинственной силы притяжения, с помощью которой уроженец Задара Грисогоно[68] объяснял приливы и отливы; об этой силе смутно догадывался его земляк с соседнего острова Црес Франьо Петришевич, выделяя ее особо среди прочих, пока непонятных, явлений Вселенной. Трезвые и практичные англичане выказывали больше интереса к его научным работам, чем к теологии, где король и епископы считались непогрешимыми авторитетами.

Распространение новой науки шло быстрее, чем борьба со схоластическими и евангелистскими догматами и менее угрожало неприятностями. И вот теперь, когда хорватский примас и дипломат уже примирился с тем, что окончит свои дни в тиши кабинета, мадридский интриган разворошил его честолюбивые мечты. Тихий Виндзорский замок снова заполнили образы родины. Да, выходило, что его отъезд из родного края ничего не решил и ни к чему не привел. Пять лет убеждал он себя, что солнечные берега навсегда потеряны для него, и вот по первому зову он выскакивает из своего укромного уголка. Научные трактаты и хитроумно сконструированные приборы не удерживали его здесь; предвкушаемое вторжение в космос не состоялось. Давление, многие годы ощущаемое изнутри, прорвалось в страдальческом вопле об утраченной родине.

Он шел вдоль стены Виндзорского замка и смотрел на Темзу. Холм, на котором стоял замок, окружали угрюмые леса. Мерцающая река устремлялась вдаль, спеша к морю. Мысли его уносились к теплым заливам, где благоухали сосны и лимонные деревья. Там его ждала дочь… Он знал ее лишь по рассказам, в которых она так походила на свою мать. Теперь, когда пришла старость, ему до боли хотелось отдаться неге и заботам своих детей. Одиночество в неприступных суровых камнях становилось все более невыносимым.

С грустью провожал он вдаль тихие воды Темзы. Прошло столько лет, а голоса с того далекого берега доносятся сильнее колоколов святого Георгия, заглушая звуки охотничьих рогов Иакова Стюарта и его присных. Работая над книгой, он готовил себя к казни, к отлучению, ссылке, пусть к пожизненному заточению. Однако принимать почести английского двора в качестве бунтовщика оказалось куда более жестоким испытанием! Нет, он предпочитает рискнуть, даже имея в виду встречу с Замком святого Ангела… Он вернется. Что ему еще терять, кроме последних иллюзий, кувшина тошнотворного эля и милостивой улыбки короля? То, что в Сплите наполняло гордостью сердце, здесь заставляло Доминиса краснеть; понурив голову, точно преступник, он спешил отойти в сторону, когда вслух начинали хвалить его книгу. Он вернется. Слишком высокой ценой заплатил он своему августейшему издателю. Его призыв не проник за железные ворота церковного государства. Надо начинать по-другому, без гордого вызова, неспешно и неслышно; надо взмыть в высоту на крыльях архангелов.

XVI

Темза остановилась. Наступило время прилива, и река вспенилась и помутнела. Округлые и бесформенные волны ее, резко отличавшиеся видом своим от морских, никуда больше не стремились. Каждая из них, словно ничем не связанная с окружающей водной стихией, вздымалась кверху и вновь опадала на том же месте. И если на морской берег волны набегали чередой, разбиваясь о камни, то река стояла как бы в растерянности. И цвет ее был странным, напоминая некую субстанцию голубовато-зелено-желтого цвета.

– Все здесь перемешалось, все выродилось, даже не поймешь, то ли море, то ли река, – ворчал Марк Антоний, шагая по Вестминстерскому мосту. Никогда еще Британия не казалась ему столь вероломной и подлой, как сейчас. Взгляд его остановился на величественном здании с тремя длинными рядами окон. Ламбетский дворец был первым его убежищем на английской земле и, по всей вероятности, последним. Он больше не надеялся на великодушие английских епископов, как шесть лет назад, когда король поселил его в резиденции архиепископа Кентерберийского. Как часто его тогда посещали и одаривали! Тихий монастырь вдруг превратился в оживленное подворье, и это восстановило против него серьезного и надменного архиепископа Эббота. Давняя обида явилась зародышем гнева, обрушившегося теперь на ни в чем не повинного гостя. Чего только ему не приписали! Что он корыстолюбив должно быть, потому, что не удовлетворялся скудной королевской милостыней. Что он тщеславен – должно быть, потому, что считал себя ровней им. Что он двуличен – грех заключался в непонимании того, что он иностранец, которому надлежит благодарить своих хозяев и восхищаться их образом жизни.

Морская стихия побеждала, однако встревоженная река продолжала сопротивляться. Да, следовало завершить свою теорию суточной пульсации моря, вместо того чтобы препираться с упрямыми англиканцами. Университеты этого изолированного от мира острова открывали двери для его исследований. Здесь знали о падуанском оптике. И с интересом внимали его теории о силе притяжения, которая является причиной возникновения приливов и отливов. Геометрия прямого луча и сила притяжения были теми принципами, на которых можно обосновать новую натурфилософию… Проклятие! Именно теперь ему должно отвечать перед судом епископов, кто есть наместник божий на земле: король или папа? В первых четырех книгах, напечатанных здесь, он уже сделал уступку в пользу короля; этого показалось мало; издателя для остальных книг пришлось искать в других местах. Даже теперь, когда религиозные раздоры угрожали существованию всех, англиканцы не принимали его воззрений… Мимо промчалась карета лондонского епископа. Он даже не остановился, не пригласил Доминиса сесть. Значит, дела обстоят скверно. Что же его ожидает? Темница? Нет! Нет!.. Ведь его не арестовали. Однако это обстоятельство не придало ему бодрости, равно как и, впрочем, убеждение в собственной правоте. Чем ближе подходил он к Ламбетскому дворцу, тем сильнее сжимала неведомая боль его сердце. Он шел пешком, дабы подчеркнуть свою скромность, непритязательность, даже униженность; заметят, оценят ли это судьи? Спустившись с моста, он направился вдоль берега, бросая тревожные взгляды на противоположную сторону реки, где высился парламент. Длинный фасад с четырехугольниками окон и вертикалями колонн, украшенный прелестными башенками, сейчас оставил его равнодушным, ему уже не было дела до этой полной достоинства неповторимой архитектуры.