Еретик - Иван Супек

Доминис рассеянно внимал неистовым спорщикам, сидя в кожаном кресле у камина, который только и мог еще согревать его застывшие члены. Пять лет тщетно стремился он привыкнуть к холодному и туманному Острову. Люди здесь казались ему ограниченными π хмурыми, полная противоположность широким и великодушным венецианцам. Купцы и ремесленники, заседавшие в парламенте, были религиозными и национальными фанатиками, подобно большинству лордов, и как бы ни ссорились они между собой, дебатируя о праве на привилегии π прибыли, которое небогатый Иаков сделал источником своих доходов, в главном они оставались единодушны: они не верили, что на континенте существуют силы, способные объединиться. Развитие «Ост-Индской компании» и заокеанских колонии куда больше волновало воображение британцев, нежели все европейские споры и альянсы, вместе взятые. Да и англиканская церковь, привыкнув к независимости, принимала лишь одну сторону концепции Доминиса, ту, что носила ярко выраженный антиримский характер, оставаясь при этом инертной к проблемам всеобщего единства. Реформа Унклифа, как и Лютера, разбивала на куски величественное здание средневековых верований, питаемая все более очевидной тенденцией к национальному сепаратизму и усилению единоличной власти монарха. Жизнь при английском дворе должна была неминуемо разочаровать противника церковного государства, который лишал власти церковь, дабы отдать ее в руки земных владык. Теперь он воочию убеждался, что Иаков Стюарт был таким же обожествляемым и абсолютным повелителем, как и римский напа. Приобретал ли папа светскую власть или король получал церковную, на деле различия оказывались ничтожными. Марк Антоний слишком рано выступил со своей проповедью против пирамиды власти со святым отцом на вершине, церковь и ее иерархия полностью овладели человеком, его имуществом, его творчеством, его душой; однако и светская власть была столь же догматической, насильственной, апеллирующей к идее таинства. Его книга «О церковном государстве», теперь он с ужасом начинал это осознавать, по существу означала отрицание и проклятие любой власти. Автору подобного сочинения не было места под солнцем. Состоять в приживалах у английского короля было ничуть не почетнее, чем служить римской церкви в Сплите. Напротив, в Далмации, пожалуй, сохранялось больше чистоты и изначальной цельности, да и окаменевшие сакральные церемонии, пожалуй, сильнее ограничивали римского первосвященника, чем британские традиции – болтливого и упрямого Стюарта.

Между тем к Доминису приблизился граф Гондомар; застигнутый врасплох, ничего не замечающий вокруг, архиепископ растерянно смотрел па пестро одетого испанского дипломата, на его пышные штаны в полоску, подхваченные под коленями подвязками и продолжавшиеся полосатыми же трико. На плетеном ремешке у пояса висел турецкий ятаган в золотых ножнах, которым он наверняка никогда не пользовался, нанося губительные раны своим ядовитым языком. На расшитом кружевами камзоле сверкали высшие ордена Ватикана, испанской и английской корон. Посланник учтиво поклонился.

– Надеюсь, вы не поняли меня превратно, монсеньор? – В тоне Гондомара как будто звучало желание оправдаться.

– Вы были слишком резки, – ответил равнодушно Марк Антонин. – Вы пытаетесь оклеветать меня при дворе.

– Боже упаси! – воскликнул испанец, точно защищаясь от удара сабли. – Я во многом полагаюсь на ваше посредничество.

– Мое посредничество?

– Разве вы не пользуетесь особой милостью английского суверена? И разве вас не почитают в курии?

– Да, мое имя стоит первым в Индексе.

– Вы слишком поглощены теологическими проблемами.

– Нет, не слишком.

– Не слишком?

Ловкого графа, казалось, обрадовало это открытие. Лицо его словно озарилось восторгом от того, что он видел перед собой не яростного фанатика, но протрезвевшего скептика, с которым можно вести дипломатический поединок. Дабы полнее убедиться в своей догадке, он осведомился с наигранным пониманием:

– Не правда ли, высокопреосвященный, чем дальше мы находимся от отечества, тем дороже становится оно нам?

– Особенно при этом дворе, – вырвалось у Доминиса, но он тут же поправился, – при этом тумане.

– Нигде не увидишь такого голубого неба, как на нашей Адриатике, хотя бы наверху находился и сам святой отец.

– Это верно! С тех пор как я переправился через Канал, мне ни разу не удалось отогреться.

– Я тоже промерз до костей в этих склепах.

Уроженцы солнечного юга нашли общий язык под угрюмым и холодным северным небосводом. Проклятая влага! Она пропитывает одежду. Она сопутствует нам в постели. И даже любовницы здесь, сетовал мадридский кавалер, подобны холодным компрессам.

– Увидеть бы еще раз наше солнце, прежде чем нас сокрушат эти камни, – вздыхал сплитский беглец.

– Да, возвращайтесь, архиепископ, – поймал его на слове испанец, – в солнечный Рим!

– Вы шутите, дон Диего!

– Ничуть!

Поединок завязался, и угрюмое настроение Доминиса стало рассеиваться. Испанский щеголь сделался вдруг серьезным, суждения его как бы приобретали материальную весомость, точно он выступал теперь глашатаем некой таинственной силы. Исчезла свойственная ему легкость в движениях и словах, мгновенно и неожиданно он превратился в дальновидного и целеустремленного дельна. Неподвижное и спокойное выражение лица графа, его проницательный взгляд убеждали собеседника в том, что слова свои он тщательно взвешивал. Но вернуться в Рим, после всего? Непостижимо!

– Поймите, святой престол уполномочил меня всячески содействовать вашему возвращению…

– После моего бегства, приказа об аресте на границе, после торжественного приема в Вестминстере…

– Архиепископ, вы отправились в путь, чтобы поглубже изучить движение реформации…

– Вовсе не для этого, – смятенно бормотал ученый, – просто я…

– Будьте дипломатом, прошу вас! В этом качестве вы скорее добьетесь своего. Новый папа, ваш старый товарищ, был бы вам благодарен, если б нашлась причина как-то оправдать ваш отъезд, чтобы не смущать низший клир.

Неожиданно установившиеся контакты между английским двором и габсбургским Мадридом почти лишали всякого смысла миссию Доминиса, а теперь вдруг возникала ослепительная возможность стать посредником между папой и королем в деле примирения враждующих церквей. В качестве автора книги «О церковном государстве», как точно отметил, посмеявшись над ним, Гондомар, он не сдвинул ни одного пограничного камня в Европе. Послания апостолов творили чудеса во времена распада Римской империи; при нынешнем положении вещей они могли лишь кружить наподобие голубей возле неприступных каменных башен, открытые стрелам придворных охотников. То, чего не удалось осуществить с помощью книги, могло быть достигнуто посредством договора между папой и королем. Стать дипломатом, как подсказывает представитель курии? Может быть, в роли посредника он сумеет найти выход из окружающей его изоляции. Королю Иакову крайне необходимо согласие папы на брак инфанты Марии Анны, так пусть этого добивается он, Доминис! Да, король Иаков желает оказать поддержку попавшему в переплет зятю, так, так, король Иаков нуждается в религиозном мире. Так, так, все это он, Доминис, достаточно аргументировано сможет изложить перед папой Георгием XV и конклавом, исполненный святого христианского усердия. Если с этой точки зрения взглянуть на его пребывание при английском дворе, то окажется, что он непрерывно действовал в качестве беспристрастного миротворца. И, окинув мысленным взором прошлое, он смог ответить испанскому посланнику:

– Воистину, я никогда не порывал с католической церковью.

– Тем более, – оживленно поддакнул граф, – вы и здесь продолжали служить церкви, по-своему…

– Может быть, наиболее полезным образом…

– Увенчайте же теперь эту службу! Сближение папы и короля, ликвидация последствий раскола, длительный мир – это стало бы блестящим деянием, о чем, впрочем, и идет речь в десяти книгах вашего сочинения.

В самом деле, таков был его девиз. Он всегда желал воплотить абстрактные теории в конкретных политических акциях. Два с половиной десятилетия назад состоялась его дипломатическая миссия к императору, дожу и папе, затем все свои надежды он возложил на далеких, незнакомых читателей, чтобы теперь, разочаровавшись, вернуться к более результативной роли посредника в переговорах между правительствами. Посланец папы был, очевидно, взволнован его колебаниями и раздумьями, однако выглядело это как-то слишком нарочито, и в душе Доминиса ожили подозрения. Граф суетился, хватал его за пуговицы и пряжки, улыбался, заманивая глубже в ловушку.

– Император Фердинанд – фанатичный крестоносец, свихнувшийся на этой почве еще в иезуитской школе. Если Мадрид поддержит его походы против еретиков, то это ввергнет Европу в пучину кровавых бедствий. Единственное спасение – в соглашении между Испанией и Англией о прекращении религиозных войн. Без лишней скромности, вдвоем мы сумеем воспрепятствовать самой страшной катастрофе в истории христианства, сумеем сообща!