Обретение Родины - Бела Иллеш

После двухсуточной передышки советские части вновь перешли в наступление, а немцы отступили. И дорога, ведущая из долины, проходила через тылы одной советской дивизии. Но и сама эта стрелковая дивизия уже целую неделю не получала никаких пополнений, и ее склады пустовали. Дальше дорога ответвлялась на северо-восток, где развертывались к бою еще две только что подошедшие сибирские дивизии. Связь тылов с передним краем осуществлялась по единственному узкому и длинному коридору, так что ни одна из трех дивизий взять на себя снабжение венгерских военнопленных не могла.

Шоссе было забито до отказа колоннами артиллерии, транспортами с боеприпасами и стремительно мчавшимися грузовиками, которые подбрасывали к линии фронта свежие войска, а обратным рейсом эвакуировали раненых. Галицийские дороги до того узки, что мимо рвущейся на запад колонны машин чуть ли не впритирку могли пройти машины, направлявшиеся на восток. Пехоте пришлось шагать по обочинам. В этих условиях нелегко было снабжать пленных продовольствием и совершенно невозможно переправить их в тыл.

В долине, куда военная буря загнала почти шесть тысяч венгров, до войны стояло украинское село. Жители его занимались преимущественно животноводством. В 1941 году немцы сожгли село, угнали все население на работу в Германию, а скот пустили на мясо. Судя по пепелищу, село было большое, зажиточное. Поповский дом и здание сельской управы, каменные, крытые шифером строения, остались в целости и сохранности.

Каким-то чудом почти полностью сохранился и еще один, довольно неуклюжий сарай из неоструганных бревен, с маленькими, густо зарешеченными оконцами. Сарай этот был построен еще при польских панах и служил острогом. Немецкие оккупанты тоже использовали строение по прямому назначению: польские жандармы держали здесь взаперти украинских крестьян, гитлеровцы бросали сюда украинских и польских патриотов. По склонам гор были разбросаны виллы, принадлежавшие местным богачам — жандармским офицерам, сборщикам налогов, крупным арендаторам и владельцам лесопилок. Сейчас эти постройки были без крыш и дверей. Но каменные стены стояли нерушимо.

В бывшей тюрьме разместили лазарет. В поповском доме расположились командование и охрана временного лагеря: молодой капитан-украинец, два младших лейтенанта, один сержант и восемь бойцов. Из пяти комнат поповского дома эти двенадцать человек заняли всего две. Остальные три были резервированы под провиантский склад.

Капитан разослал всюду, куда мог, телеграммы, прося помочь продовольствием. Ответ пришел только из штаба фронта, да и то малоутешительный. Отчаявшись придумать что-нибудь поумнее, капитан вышел с двумя солдатами на шоссе и начал останавливать все проходившие мимо машины, буквально вымаливая у них провиант для вверенных ему военнопленных. В большинстве случаев над ними только смеялись, и все же порой удавалось то тут, то там заполучить хоть по нескольку центнеров хлеба. Как-то при попытке остановить танковую колонну капитан чуть было не попал под танк, но успел отскочить в придорожную канаву. В другой раз, когда он вздумал остановить штаб какого-то артиллерийского полка, его немедленно взяли под арест в полной уверенности, что он пьян. Допрашивавший его артиллерийский подполковник даже потребовал, чтобы капитан на него дыхнул.

— Гм… подумать только, ни в одном глазу! — заметил он с удивлением.

Подполковник распорядился отправить с капитаном одного из своих политработников. В результате через несколько часов в лагерь прибыли девять грузовиков с продовольствием и медикаментами, а насчет положения военнопленных посетивший их офицер послал срочное донесение в политуправление фронта. Получив его, начал политуправления немедленно снарядил в дорогу Балинта, Олднера и Тольнаи. Одновременно была разослана соответствующая телеграмма всем политотделам воинских частей, продвигавшихся в районе горной долины.

Майор Балинт и его спутники отправились в путь на рассвете, рассчитывая к восьми часам утра добраться до места назначения. Однако прибыли они в лагерь лишь в сумерки. Весь день, как и предыдущие двое суток, непрерывно сеял мелкий неотвязный дождь. Дорогу развезло, обмундирование отяжелело. Казалось, что все тело пропиталось сыростью.

Спрыгнув с подножки, Балинт предъявил удостоверение и потребовал рапорта.

— Капитан Коваленко! — представился начальник лагеря.

Это был долговязый молодой человек с бледным небритым лицом и ввалившимися глазами. Над левой бровью распушилась выбившаяся из-под фуражки темно-русая прядь.

Капитан начал свой рапорт, по-солдатски браво отчеканивая каждую фразу, но, дойдя до бедственного положения военнопленных и своих почти безрезультатных попыток исправить дело, заметно сбавил тон. В голосе капитана прозвучали нотки отчаяния. В заключение он яростно выругался, посылая всех как есть военнопленных прямиком в преисподнюю.

— Сколько вам лет, товарищ капитан? — спросил Балинт, когда этот горький поток иссяк.

Коваленко покраснел.

— Скоро двадцать… — ответил он в замешательстве и тут же добавил: — Двадцать девять месяцев на фронте, три ранения, две награды…

— Ну что ж, спасибо, товарищ капитан. Надеюсь, работой по спасению тысяч человеческих жизней вы заслужите и третью! А теперь давайте осмотрим лагерь.

Коваленко приставил к стене поповского дома лестницу. На ней не хватало одной перекладины.

— Пожалуйста, товарищ майор. С крыши вам все будет хорошо видно.

У Балинта на уме было совсем другое, ему хотелось лично побеседовать с военнопленными. Но, подумав, взобрался на крышу и, прислонясь к трубе, огляделся. Отсюда и впрямь можно было видеть, что делалось в долине, но сквозь пелену дождя все выглядело так, словно он смотрел сквозь густое сито.

Пленные находились под открытым небом. Одни стояли, натянув на голову кто одеяло, кто шинельку, кто вещмешок. Другие, расстелив на мокрой земле свои скудные пожитки, сидели или лежали, тесно прижимаясь друг к другу. Балинт не мог различить лиц измученных людей, но и того, что было доступно взгляду, оказалось более чем достаточно. Промокшая до нитки одежда пленных приобрела какой-то желтовато-зеленый оттенок и как бы сливалась с набухшей от дождя зелено-желтой травой.

Балинта передернуло.

— Замерзли, товарищ майор? — спросил Коваленко.

— Хватит! — буркнул лысый майор. — Пошли в дом.

Балинт разложил на столе у капитана привезенную с собой карту местности с нанесенным на ней расположением политотделов находившихся поблизости от советских частей. У Коваленко тоже имелась карта, на которой были помечены места ближайших продскладов.

— Лошади у вас есть? — спросил Балинт.

— Да, две.

— А верховой хороший? Такой, чтобы не сробел перед интендантским начальством?

— На одной лошади поеду я, на другой — младший лейтенант Мандельштам.

— Хорошо!

Балинт продиктовал текст донесения, в котором коротко сообщалось о положении военнопленных и содержалась просьба о немедленной помощи. Зато куда более обстоятельно и детально, чем это принято в скупых на слова военных донесениях, писал майор о венгеро-германских отношениях и о том, как, по его мнению, сложатся в будущем отношения между советским и венгерским народами.

— Но ведь…

Балинт так и не дослушал возражений Коваленко.

— Пишите, товарищ капитан! Готово? Тогда размножьте донесение в четырех экземплярах. По всей вероятности разыскать адресаты там, где они находились вчера, вам не удастся. Наша карта отражает лишь дислокацию на вчерашний день.

— Мы их разыщем, товарищ майор. Но…

— Но?.. Какие могут быть сейчас «но»…

После недолгого молчания Балинт продолжал:

— Пока вас не будет, я останусь здесь… Вы сегодня ели что-нибудь?

— Нет.

Из вещевого мешка майор извлек две банки консервов и полбуханки хлеба.

— Ешьте! — приказал майор капитану Коваленко и младшему лейтенанту Мандельштаму.

Через десять минут оба молодых офицера были на конях.

Балинт, Олднер и Тольнаи остались одни. В горнице долго царила тишина. Робко мигала лампадка, поставленная в углу прямо на пол. Общее безмолвие как бы подчеркивалось чуть слышным монотонным шелестом ленивого дождя.

— Ну, Володя, — заговорил Балинт, — придется нам опять начинать с того же, что мы делали полтора года назад в Давыдовке. Будем воевать с голодом…

Володя терпеть не мог поверхностных суждений. Каждый вопрос он старался уяснить себе досконально или, как сам выражался, «в исторической взаимосвязи».

— Тем не менее, товарищ майор, нынешнее положение совсем иное! — уверенно ответил он. — Там, в Давыдовке, оно было трагическим, а здесь просто скверное.