По следам Карабаира Кольцо старого шейха - Рашид Кешоков

Знал о готовящемся празднике и бывший лавочник Хабо Цораев, чей полутораэтажный добротный домина стоял по соседству с латаной-перелатанной завалюхой шорника.

Хабо Цораев, самодовольный и толстобрюхий брюзга, весь день ворчал по этому поводу. Идти на торжество ему не хотелось, но нельзя было нарушить обычай.

— И чего ругаешься, старый? — спрашивала его жена.— Развлечешься хоть среди людей...

— Дура,— довольно громко говорил Хабо, зная, что суп­руга туга на ухо и все равно не услышит.— Дура беспросвет­ная... большая честь для меня идти к какому-то шорнику

Хабо был чванлив, о чем знал весь аул, но не в тем крылась причина его нежелания посетить дом соседа. Он вообще не хотел никуда уходить, опдсаясь за жеребца, кото­рого получил недавно от Балан-Тулхи-Хана.

Дело в том, что лавчонку свою Цораеву пришлось за­крыть, ибо слишком трудно стало объяснять властям проис­хождение тех или иных товаров, и Хабо вместо нее открыл случной пункт.

Новое предприятие работало ни шатко, ни валко: бары­шей особых не приносило, потому что все племенные жереб­цы и кобылы состояли на учете в колхозах и редко кто из частников приводил к нему свою животину в надежде полу­чить потом породистого жеребенка. Несколько же дней на­зад Цораеву привалило настоящее счастье: Балан-Тулхи-Хан самолично привел к нему племенного красавца с вызвездью на лбу и велел беречь его, как зеницу ока. Мулла пришел поздно вечером, когда на улицах уже не было ни души, и просил держать сделку втайне. Зв использование жеребца Хабо должен был платить эфенди определенную мзду.

Цораев осматривал коня в закрытой конюшне, освещен­ной «летучей мышью», и восхищенно причмокивал языком. Теперь-то дела пойдут иначе. Стоит аульчанам узнать, что у Хабо появилось такое чудо, как от клиентов отбоя не будет. Он пообещал мулле никому не говорить, откуда конь, и тут же отсчитал задаток.

Но не прошло и двух дней, как Балан-Тулхи-Хан явился снова. И опять вечером. Высохшее аскетическое лицо эфен­ди было злым и встревоженным.

—  Береги коня, Хабо,— сказал он, отказавшись войти в дом и остановившись у входа в конюшню. Из полуоткрытых ворот ее на муллу падал свет фонаря. Глаза его зло блесте­ли.— Его хотят увести...

—  Кто посмеет это сделать, эфенди? — испуганно спро­сил Цораев.

—  Только один человек, зная, что аргамак принадлежит мне, способен угнать его...

—  Кто же, эфенди?

—  Азамат...

Цораев чуть не проглотил язык. Он так и не нашелся, что сказать в ответ.

—  Днем и ночью стереги.его, Хабо,— глухо проговорил мулла.— Иначе от меня добра не жди...

—  Да я... да что ты, эфенди, я с радостью...

Балан-Тулхи-Хан ушел, даже не попрощавшись.

И вот теперь, зная, что вездесущий Азамат Мамакаев, гроза горных аулов Чечни, Ингушетии и Осетии,  дал слово угнать жеребца, Цораев должен был тащиться на ренчен фаршаг к какому-то безродному шорнику, оставив дом и ко­нюшню на попечение глухой жены.

Но делать было нечего. Ни один мусульманин не может позволить себе нарушить веками освященных традиций. И Хабо Цораев велел жене не давать собакам еды, запер конюш­ню на все запоры, покинул усадьбу и засеменил к дому шор­ника.

Когда Хабо вошел в комнату, где лежал сын шорника с ногой в лубках, перебинтованной не совсем чистой марлей, «веселение» больного уже началось. Обменявшись с хозяе­вами и болящим приветствиями, соответствующими случаю, Цораев постарался занять место поближе к окну, чтобы вре­мя от времени поглядывать на свою усадьбу.

Среди гостей на ренчен фаршаге были известные всему аулу люди, и только двух из них Хабо видел впервые. Один, с бритой головой и широкими скулами, был похож на тата­рина. Лицо его, грубое и неприветливое, было освещено слева, и Цораев не мог оторвать взгляда от его уха. Скрюченное, обезображенное, оно выглядело отталкивающе и зловеще. Второй стоял, опершись о притолоку двери. Черный, чубатый, он мог быть и осетином, и чеченцем.

На круг перед кроватью выскочил плясун и завертелся волчком. .Хабо увлекся, наблюдая за его ужимками, и раска­тисто хохотал, держась обеими руками за тугой живот.

Потом были песни, рассказы, опять танцы. Цораев уже забыл о необходимости посматривать в окно, предаваясь ве­селью вместе со всеми. Но вот, случайно бросив взгляд в сторону, он мигом перестал смеяться. Одноухий и его спут­ник исчезли.

Покидать подобное сборище незаметно, не дождавшись конца представления, не принято — недолго и оскорбить хо­зяина. Но если это сделали двое неизвестных, то почему не сделать и ему? Тем более, что ему вдруг показалось стран­ным одно обстоятельство: знаменитые волкодавы, которыми Хабо Цораев немало гордился, давно молчали.

Он потихоньку подобрался к дверям и выскользнул на­ружу. К своему двору толстый Хабо почти бежал, отдуваясь так, что слышно было на соседней улице. А псы не лаяли.

... В ту ночь бывшего лавочника едва не хватил удар. Обе собакилежали посреди двора, вывалив языки, конюшня была открыта, жеребца Балан-Тулхи-Хана и след простыл..

Именно поэтому утренняя встреча Денгизова с Шукае-вым не состоялась. В угрозыске стало известно о ночном происшествии в усадьбе Цораева. Стиль ограбления выдавал руку Мамакаева: отравление собак, взлом замка на воротах конюшни — все это не оставляло сомнений в причастности к похищению коня главаря чечено-ингушских абреков.

И Шахим Алиханович, несмотря на свою занятость, вы­ехал вместе с опергруппой на место происшествия. Так или иначе, но сегодня он должен был быть в Докбухе. Балан-Тулхи-Хан вместе с советом старейшин аула ожидал прихо­да «заблудших» с повинной.

Добравшись до Докбуха на попутной машине, Шукаев сошел примерно в километре от селения. Ему хотелось поя­виться в ауле не раньше сумерек. Инструкции, которые ут­ром по просьбе уехавшего с опергруппой Денгизова передал ему начальник Чечено-Ингушского управления милиции, были не совсем обычными. Шахим Алиханович просил сказать, что точных и конкретных указаний по поводу местонахождения чохракских лошадей он дать не может, но советует испробо­вать зафесовский именной платок на мулле из Докбуха Ба-лан-Тулхи-Хане. Если эфенди клюнет на удочку, то Жунид сможет выяснить кое-что важное и для Денгизова. В частнос­ти, Шахима Алихановича интересовало, где сейчас скрывается матерый бандит и, вероятно, убийца председателя сельсове­та Азамат Мамакаев.

Начальник управления коротко информировал Шукаева и о подробностях кражи жеребца у Хабо Цораева. Узнав о при­метах похищенного коня, Жунид загорелся было стремлением тут же помчаться вслед Денгизову, не сомневаясь ни минуты, что речь идет о карабаире, но передумал. Совсем не обязательно им быть там вдвоем. Все, что нужно и можно сделать Шахим Алиханович сделает сам, а вот Балан-Тулхи-Хан...

Поблагодарив начальника, Жунид ушел в гостиницу го­товиться к предстоящей операции. Сначала они решили ехать в Докбух вдвоем с Вадимом, но замысел пришлось изменить после звонка из управления. Оттуда сообщили, что ищейка потеряла след украденного жеребца на пути к аулу Орюрт Опергруппа выехала туда уже без Денгизова, который остался в Докбухе, чтобы принять «заблудших»  Словечко это порядком смешило Жунида, но в управлении к нему уже привык­ли, называя так, с легкой руки Денгизова, обманутых пособ­ников Мамакаева.

Словом, Жунид решил явиться к Балан-Тулхи-Хану в единственном числе. Дараеву следовало побывать в Орюрте. .. Вадим Акимович не мог удержаться от смеха, разгля­дывая преобразившегося приятеля.

На Жуниде был довольно потертый бешмет, свалявшая­ся, видавшая виды бурка, ноговицы на ногах и лохматая чер­ная папаха на голове.

— Абрек! Ха-ха! Ты натуральный абрек. Вот где талант перевоплощения!..

— Брось зубоскалить,— добродушно отмахивался Жу­нид.— Лучше скажи, след от сбритых усов не слишком вы­деляется?

— Нет. Лицо-то у тебя не загорелое. Солнца мало было в последние дни. Да поглядись в зеркало.

Жунид последовал совету друга и в свою очередь расхо­хотался.

— А ты прав! Зверский вид у меня! Но ничего. Зато мама родная не узнает. Ну, счастливо, Вадим. Смотри там, в Орюр­те, разузнай все, что можно.

— Хорош,— тон Дараева стал озабоченным.— Ты, это ну  в общем, зря не рискуй..

— Ладно.

— Ни пуха, ни пера!

— К черту!

И Жунид Шукаев, переодетый и неузнаваемый, сунув в карман галифе заряженный пистолет, отправился к Балан-Тулхи-Хану

Горы уже задернуло вечерней мглой, и на Докбух осели влажные сумерки, когда он подходил к аулу По дороге ус­пел основательно запылиться и сейчас смахивал на челове­ка, которому пришлось преодолеть нелегкий и долгий путь.

Первый же встречный показал ему усадьбу Балан-Тулхи-Хана.

Обнесенный высоким каменным забором двор эфенди замыкал верхнюю окраину селения. Напротив кирпичного дома, крытого оцинкованным железом, красовались единствен­ные в Докбухе железные ворота. Сквозь решетку в их верх­ней части виден был просторный и уютный двор с многочис­ленными хозяйственными постройками. Саманный сарай-ко­нюшня, возле которого стояла коновязь, крытый загон для овец, курятник. За двором темнели деревья фруктового сада.