По следам Карабаира Кольцо старого шейха - Рашид Кешоков

После ухода Шебзухова Бацев повел себя еще развязнее. Сел без приглашения на стул, закинул ногу на ногу и поп­росил закурить.

Дараев побелел от негодования. Жунид успокоил его взглядом..

—   На   Кури. Кстати, привет тебе от ПашиТирея...

Бацев поперхнулся дымом и закашлялся. Кашлял он до­лго, надрывно. «Да, туберкулезник,— подумал Жунид.— Вот почему он такой серый»

Уняв кашель, Бацев застыл на стуле, с затаенным стра­хом глядя на Шукаева.

—   Что ж ты молчишь? Боишься его?..

—   Кто его не боится,— хрипло прошептал заключенный. Дараев хотел что-то сказать, но Жунид предупреждаю­ще тронул его за локоть.

—   Так вот слушай, Бацев. Я знаю — ты ничего не опа­саешься сейчас. Получил, мол, под завязку, больше все рав­но не дадут. Можно, стало быть, куролесить. Но вот Пашу-Гирея ты боишься. Он ведь везде тебя достать может. Так?

Глаза Бацева злобно заблестели.

—   А хоть бы и так? Вам-то что?

—  Видишь ли, я не имею права сказать тебе то, что ска­жу сейчас, но у меня нет выбора. Мне нужен карабаир пле­менной жеребец, которого ты получил от Паши-Гирея за один­надцать кенженских лошадей. Видишь, мы знаем, что ты учас­твовал в кенженском деле...

—  И что дальше?

—  Паша-Гирей арестован. Пойман с поличным. И для об­легчения своей участи он дал правдивые показания. Он же назвал мне твое имя. И еще просил передать — я этого, ра­зумеется, в протокол не внес,— что, если ты не поможешь мне найти карабаира и других чохракских лошадей, то этим повредишь ему. Словом, думай.

—  А если вы врете, гражданин начальник? Не верю я.

—  Придется поверить,— зевнул Жунид.— Д в общем — твое дело. Доказательства я тебе приводить не намерен. Хотя могу сказать, что знаю один подвал в Абухабле..

—  Ладно,— прервал Бацев.— Я скажу.

С лица его слетела вся наигранность и наглость, перед Жунидом сидел теперь больной, неприятного вида человек, угрюмый, озлобленный.

—  Жеребец и весь косяк у Салима Суншева. В селении Тамбуково... Дайте еще закурить, гражданин начальник!

—  Держи.

—  И передайте Паше-Гирею, что я.

—   Ладно. Можешь идти.

Вацев, сгорбившись, вышел.

— Тебе повезло,— ухмыльнулся Вадим.— Бацев клюнул на твою удочку  Видно, Паши-Гирея он действительно боится

— На это я и рассчитывал,— отозвался Жунид.— Идем, сейчас как-нибудь доберемся к моему старику, а потом — в Тамбуково. Кстати, надо позвонить туда, узнать, живет ли там Суншев. Бацев ведь мог и обмануть.

— Там торжество сегодня,— сказал Вадим.

— Какое?

—   Пуск колхозной электростанции. Пришла лампочка Ильича в ваши горы...

Начальник местного управления милиции принял их еще более радушно, чем утром. Пока они были в тюрьме и зани­мались Бацевым, дело об угоне лошадей с Кенженского руд­ника, имевшее почти трехмесячную давность, «завертелось» полным ходом. Уже арестовали какого-то подозрительного дружка Бацева, а следователь прокуратуры выехал в тюрьму для повторного допроса Мухтара.

В управлении Жунид получил не слишком подробные, но достаточно определенные сведения о Салиме Суншеве. Ста­рик действительно жил в Тамбуково. Звонить не пришлось. В прошлом Суншев судился, как барышник и скупщик кра­деного скота, отсидел свой срок и вот уже год, как ни в чем не был замечен. Работал подсобником на недавно закончив­шемся строительстве колхозной ГЭС.

Начальник сам предложил Жуниду и Вадиму машину для поездки в Тамбуково и, узнав, что в пригородном селении, в пяти километрах от Нальчика, живет семья Шукаева, дружес­ки посоветовал ему проведать родных, тем более, что это по дороге, а утром отправляться в Тамбуково. Суншев за пол­дня никуда не уйдет.

Если бы Жунид знал, как обернутся дальнейшие собы­тия и что может произойти за эти полдня, он отложил бы поездку к семье!

Шофер попался словоохотливый и болтал с Дараевым, а Жунид молчал, рассеянно вслушиваясь в их разговор. Мыс­ленно он был уже дома.

Своего отца, мать, брата и сестер он не видел два года. Как-то они живут? Мать, наверно, совсем постарела...

Семья Шукаевых принадлежала к числу тех счастливых кабардинских семей, верных национальным традициям, где родители смотрят на каждого вновь родившегося ребенка, даже если живется им трудно, не как на лишний рот, а как на продолжателя рода, как на будущего человека, который обязательно прославит свою фамилию. Два брата и пять сес­тер, кроме отца с матерью, садились к очагу в небольшом турлучном домике Шукаевых. И с детства между ними цари­ли" дружба и взаимное понимание

Жунид был старшим и, как издавна повелось у горцев, самым уважаемым в семье. Его примеру следовали остальные, к его советам прислушивались. Но положением своим он никогда не злоупотреблял.

Отец Жунида, потомственный коневод, весь свей век трудился и воспитал детей в духе несложной, но справедли­вой морали, которая вся умещалась в рамки мудрой посло­вицы: «Береги честь смолоду».

Постигнув уже при Советской власти азы грамоты, Ха-лид Шукаев видел честь и славу своих детей в ученье. И всех сумел «вывести в люди». Среди братьев и сестер Жунида были врач, учительница, агроном. А младшие еще учились в горо­де — в ЛУГе, как называли тогда Ленинский учебный горо­док. Сейчас старики, скорее всего, жили одни: из писем отца Жунид знал, что одна из сестер в командировке, а другая приезжает только, на каникулы, она учительница и живет с мужем в другом селении.

... Прежде чем выехать на шоссе, они остановились воз­ле старенького кирпичного здания вокзала, где оставили свои немудреные пожитки. Приезжая домой, Шукаев никогда не забывал о подарках. Отцу — четверть хлебной водки, к кото­рой он не то чтобы имел особое пристрастие, но предпочи­тал всем иным напиткам, исключая разве что медовую кабар­динскую махсыму, матери — большой флакон одеколона и шерстяной платок, сестрам — отрезы на платья, брату — городские туфли, книги и недавно появившуюся в продаже, но еще дефицитную наливную ручку. Словом, никто не был забыт.

—  Волнуешься? — участливо спросил Дараев, когда, про­ехав по обсаженной тополями дороге к мосту, они поверну­ ли на проселок.

—  Понимаешь,— простодушно ответил Жунид.— Каждый раз, как приезжаю,— волнуюсь... Мать уже немолода... да и отец тоже. Хотя оба они крепкие, на здоровье не жалуются...

Дараев вздохнул с затаенной завистью. Жунид тотчас же понял состояние своего товарища, который вырос без роди­телей, и сконфуженно сказал:

—   Они тебе понравятся, вот увидишь.

... Селение было небольшое, дворов на сто или чуть боль­ше. Машина остановилась возле чисто выбеленного домика с навесом, разделенного на две половины. В левой жили ста­рики, в правой — молодые и гости, в которых у Халида Шукаева никогда не было недостатка. Недаром старик любил повторять, добродушно усмехаясь в усы: «Если у тебя нет гостей, плоха твоя судьба».

Вокруг дома тянулась изгородь из жердей акации. В глу­бине двора стояли коровник, курятник и небольшой плете­ный ду[30] под кукурузу.

На шум мотора вышел высокий худой старик в черкеске и коричневой барашковой папахе. Он сразу узнал сынй, но не бросился, всплеснув руками, ему навстречу, как ожидал Ва­дим, наблюдая их встречу, а остановился, исполненный достоинства, поджидая, пока подойдет сын. Они обменялись сдер­жанным рукопожатием, и Жунид тотчас же обернулся, подо­звав Вадима и шофера и представляя их отцу.

Халид поклонился и протянул Дараеву руку.

— Салам алейкум, дорогой гость,— с едва уловимым ка­бардинским акцентом сказал он.— Мой дом — твой дом, друг моего сына — мой друг.— Потом пожал руку шоферу и при­гласил всех в комнату.

Здороваясь и глядя в глаза старика, Вадим все понял. Внешняя холодность встречи вовсе не означала, что отец не­доволен приездом сына. В глазах у Халида блеснули слезы радости. Но, верный стародавним кабардинским обычаям, он не должен был обнаруживать своих чувств при посторонних. То же самое повторилось и в доме, когда появилась мать. Она подавила светящуюся в глазах нежность к сыну и только не­надолго прижалась седой головой к грубому сукну его пальто. И тут же смущенно отпрянула, бросив извиняющийся взгляд на мужа.

Когда закончилась веселая церемония раздачи подарков, прерываемая восклицаниями и одобрительными возгласами, мать исчезла на кухню стряпать, а мужчины уселись в комна­те на тахте и на стульях — вести свой мужской разговор. Хозяин из уважения к гостям говорил по-русски, ни разу не позволив себе перейти на кабардинский язык.

Из младших Шукаевых дома оказался только Аубекир, колхозный агроном, очень похожий на старшего брата, разве что немного плотнее его.

Кунацкая, в которой они сидели, была обставлена просто, но уютно. У стены — тахта, над ней — ковер, увешанный ору­жием, в углу, у небольшого окна, до половины задернутого белой занавеской,— шкаф для посуды, этажерка с книгами и журналами, над ней — круглый черный репродуктор, посреди­не комнаты — прямоугольный стол и венские стулья.