По следам Карабаира Кольцо старого шейха - Рашид Кешоков

Все эти шайки, скрывающиеся в аулах и лесах Адыгеи, Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, Карачаево-Черкесии и Других местах, являлись своего рода осколками контррево­люционной и уголовной банды, возглавляемой бывшим кабар­динским князем Темирханом Шипшевым, которая долгое вре­мя орудовала в горных районах Кабардино-Балкарии и Чече­но-Ингушетии. Только в 1928 году удалось ее ликвидировать. Тогда же, и работники угрозыска это хорошо помнят, в газе­те «Молот» было опубликовано интервью полномочного пред­ставителя ОГПУ СССР по Северному Кавказу и Дагестану под названием: «Дворяне и помещики — организаторы банд в Кабарде».

В такой обстановке вопрос о том, следует или не следу­ет доводить до конца дознание даже по самому на первый взгляд пустячному делу, стоять не мог. Вот почему и после ликвидации унароковской банды угрозыск Адыгеи считал не­обходимым продолжать поиски небольшого табунка в два де­сятка лошадей, угнанного из Чохрака. Идя по следам исчез­нувших коней, Шукаев и Дараев могли выявить неизвестные ранее притоны конокрадов, скупщиков и других лиц, связан­ных с уголовным миром тех лет, и, таким образом, расши­рить фронт борьбы с бандитизмом. Наконец, по-прежнему ос­тавался на свободе опасный рецидивист Рахман Бекбоев

Работая над раскрытием бай-юртовского убийства, Шахим Денгизов не забывал следить и за тем, что делается за пределами Чечено-Ингушетии. Он, в частности, держал связь с Дыбаговым и знал о том, что его подопечному Жуниду Шу-каеву удалось положить конец «художествам» ротмистра Уна-рокова и арестовать еще одного гастролера —  Пашу-Гирея Ак-башева, связанного с белогвардейским поручиком Ивасьяном

Денгизов был доволен. Не зря он рекомендовал Дыбаго-ву поручить Шукаеву дознание по чохракскому делу. Скорей бы заканчивал, а потом можно было бы перевести его в кра­евой аппарат на более ответственную работу. Шахим Алиха-нович не любил откладывать своих решений в долгий ящик и, воспользовавшись присутствием в Грозном Колосунина, по­говорил с ним о Жуниде. Колосунин ответил, что он тоже наблюдал за работой Шукаева и доволен им. Таким образом, в принципе вопрос о переводе Жунида был решен

Помимо неотложных мер по раскрытию убийства пред­седателя сельсовета, Денгизов должен был выполнить еще одну важную миссию. Вокруг мамакаевской банды группиро­вались не только матерые уголовники, но и люди, сбитые с толку кулаками, муллами и их подпевалами, люди, совершив­шие незначительные нарушения, но скрывавшиеся в лесах и аулах из боязни расплаты. Всячески запугиваемые преступи никами и врагами Советской власти, они по инерции продол­жали оказывать поддержку Мамакаеву. Нужно было вернуть их любой ценой к нормальной и честной жизни, заодно вы­бив почву из-под ног у абреков и создав вокруг них полосу отчуждения. По согласованию с Москвой угрозыск объявил об освобождении от ответственности и о помиловании лиц, которые пожелали бы явиться с повинной. Денгизову и по­ручалось довести это решение до крестьян и скотоводов, пособничавших бандитам, и всячески содействовать их воз­вращению в лоно закона.

Так обстояли дела в Грозном, когда дневным поездом туда прибыли Шукаев и Дараев

—   Можно?

Денгизов поднял голову от стола и, разглядев вошедших, встал.

—  Разумеется. Рад вас видеть. Легки на помине.

—  Мы оказались в форменном тупике, Шахим Алиханович,— без предисловий начал Жунид.— Потому и приехали. Знакомьтесь, пожалуйста, это Дараев, мы работаем по делу вдвоем.

Пожимая руку Денгизова, Дараев с любопытством рассмат­ривал бибиста. Вадим Акимович немало хорошего слышал об этом человеке. Умный, дотошный, зря никогда не скажет лиш­него слова, смел до дерзости, перед начальством шапку не ломает, в общем,— чего только о нем не говорили.

—  Садитесь,— широким жестом пригласил их Денгизов к дивану и сам сел туда же.— В общих чертах я знаком с делом, так что сразу выкладывайте суть ваших затруднений.

—  Последней надеждой был Салим Суншев из Тамбуково,— продолжал Шукаев,— но он три дня назад погиб, схва­тившись за оголенный провод на гидростанции. Погиб по собственной небрежности. Как раз под праздник. Карабаира в селении нет, других лошадей — тоже. Имеются сведения, что они — за Тереком. Охтенко удалось выудить у Зафесова имя еще одного конокрада, монограмма которого вышита вот на этой штуке...— Жунид вытащил из сумки фуляровый пла­ток Хахана и положил перед Денгизовым.— Я проверял по­завчера: в Докбухе нет никакого Ляляма Бадаева, о котором телеграфировал мне Охтенко. Видно, он переселился куда-то и новое его местожительство не известно Зафесову, так как виделся старик с ним около десяти лет назад.

— Я думаю, горю вашему помочь можно,— перебил Денгизов.— Но мне надо навести кое-какие справки   Отложим-ка мы разговор на завтра. А пока вот что как вы устроились?

— В гостинице «Грознефть»,— ответил Вадим Акимович

— Что ж, отлично. Тогда...— Денгизов посмотрел на часы.— Ого! Половина третьего... Пошли-ка, братцы, обедать. Я угощаю. Тут есть один сносный ресторанчик. Хорошие котлеты подают. Нечего, нечего, знаем, как вы поели.   Оде­вайтесь и — шагом марш.

Денгизов не случайно предложил перенести беседу о де­лах на следующий день. Чтобы дать совет Шукаеву, как дей­ствовать дальше, он должен был выяснить, при каких обсто­ятельствах совет старейшин аула Докбух намерен осуществить возвращение невольных и вольных пособников Мамакаева к «легальной» жизни. Церемония приема тех, кто захочет явить­ся с повинной (Денгизов их окрестил «заблудшими»), назна­чалась на десятое ноября, то есть на другой день после при­езда в Грозный Жунида и Вадима. Причем, судя по послед­ним известиям из Докбуха, важную роль в этом предприятии должен был сыграть местный эфенди [33] Балан-Тулхи-Хан. До сих пор человек этот был не очень понятен Денгизову. Ша-хима Алихановича не покидала, подозрение, что почтенный эфенди говорит гораздо меньше, чем знает, и не показалось бы ему удивительным, если бы вдруг обнаружилась связь Балан-Тулхи-Хана с самим Азаматом Мамакаевым

Видимых оснований для такого предположения пока не было, но слишком уж близко к сердцу мулла принимал мно­гое из того, что делалось в ущерб мамакаевской шайке

И вот вечером девятого ноября работники Чечено-Ингуш­ского угрозыска доложили Денгизову, что Балан-Тулхи-Хан вызвался предоставить для приема «заблудших» свою усадьбу и намаз [34] в честь такого события.

А наутро, после некоторого справить специальный размышления, Денгизов окон­чательно решился предложить Шукаеву пойти на необычный и рискованный шаг. Но встретиться утром в управлении милиции им не удалось. Помешало происшествие, случивше­еся в доме бывшего лавочника Докбуха Хабо Цораева, у ко­торого похитили лошадь дорогой породы и редкой красоты. Почерк был явно мамакаевский. И Денгизов отправился с опергруппой. Уезжая в Докбух,он оставил сотрудникам угро инструкции для Жунида.

В Докбухе же произошло следующее. ... С давних вре­мен у горцев Кавказа бытует любопытный обычай. Если джи­гит нанес себе увечье на скачках, невзначай вывалившись из седла, получил ранение в стычке с кровником или абреком, если просто одолела его какая-нибудь неприлипчивая бо­лезнь,— соседи и другие аульчане устраивали ему вечер уве­селения. Называлось это у разных народов по-разному У кабардинцев, например,— шопшако, у осетин — ренчен фар-шаг [35] К постели увечного, раненого или заболевшего явля­лись все, кто хотел и мог выразить ему свое сочувствие и уважение Самыми желанными гостями были, разумеется, лучшие певцы и танцоры, завзятые балагуры и признанные острословы. Шутки, игры, смех, песни, ряженые, долгие рас­сказы о нартах[36] — все это продолжалось нередко до самого утра. Причем больной, если даже он чувствовал себя плохо, должен был, как настоящий джигит, скрывать недомогание и боль и отвечать гостям доброй улыбкой.

Так вот, вечером девятого ноября в ауле Докбух в доме местного шорника, у которого сын, вылетев из седла, сломал ногу, затевался ренчен фаршаг

Знал о готовящемся празднике и бывший лавочник Хабо Цораев, чей полутораэтажный добротный домина стоял по соседству с латаной-перелатанной завалюхой шорника.

Хабо Цораев, самодовольный и толстобрюхий брюзга, весь день ворчал по этому поводу. Идти на торжество ему не хотелось, но нельзя было нарушить обычай.

— И чего ругаешься, старый? — спрашивала его жена.— Развлечешься хоть среди людей...

— Дура,— довольно громко говорил Хабо, зная, что суп­руга туга на ухо и все равно не услышит.— Дура беспросвет­ная... большая честь для меня идти к какому-то шорнику