Скитальцы - Хао Цзинфан

системы можно было видеть до сих пор, а египетские пирамиды стали вершиной геометрии. Древние греки верили, что математика – это вселенная и что гармония чисел представляет собой истинную красоту космоса. Марс-Сити был мегаполисом, раскинувшимся на песке, мечтой, сотворенной из ничего, а геометрия, созданная на плоскости, представляла собой асимптотический подход к печенью Платона из «Мира Софии»[16].

Марс и древние цивилизации объединяла также важность астрономической науки. Находясь в непосредственной близости от открытого космоса, марсиане с самого начала обращали свое внимание к куполу небес. Ночное небо тоже было днем, а тьма тоже была светом. Марсиане понимали небо так, как понимают горы живущие на равнинах, как живущие на берегу понимают море.

Математика и астрономия были для марсиан маяками, и каждый марсианин осознавал их важность. Однако их духовные стремления отличались от таковых у древних людей. Они не пользовались астрономией для того, чтобы обожествлять волю богов, они не применяли математику так, чтобы снискать их благосклонность. Они просто любили точность, любили идеальное описание природы космоса. В этом тоже была своя божественность. Марсиане были атеистами, они верили только в объективное чувство точности, только ему доверяли.

Мало кто рассуждал о внутренней логике марсианской системы верований. А доктор Рейни рассуждал. Он был тем, кто писал историю.

* * *

При взгляде с Земли Марс не был чем-то реальным, а всего лишь абстрактной пустыней, сухие описания которой можно было найти в книгах. Люинь сумела найти такие книги только в библиотеке, куда никто не ходил. Бродя вдоль высоких стеллажей, она разыскала книги, в которых Марс был одной из многих тем, типа Большого взрыва, Римской империи, автомобилей на паровой тяге и так далее. В одной книге посреди плотной стены текста был помещен геологический срез планеты. Ее внутренние слои были помечены номерами, а к наружным кратерам тянулись стрелочки. Казалось, что видишь перед собой вскрытый труп, на котором видны все раны.

Перед Люинь лежали открытые страницы. В пространствах между стеллажами исчезало время, люди и народы мигрировали, словно дикие гуси. Бряцало оружие, вращались моторы, кипели битвы, предательства, вспыхивала слава, земля мешалась с кровью. Между строчек ревела история и в тихой, залитой солнцем библиотеке превращалась в хрупкую пыль – слабую, темную, нетронутую. Мелкий шрифт сокращал мир до чисел, абстракций, бесплотных иллюзий. Среди них находился и Марс Люинь. Она выросла в его объятиях, а в этих книгах он выглядел карикатурным шариком из пыли.

Тут было и поклонение объективному, холодной и дерзкой разновидности объективности. Бесстрастным тоном голос высказывал свое суждение, не оставляя места ни для возражений со стороны Люинь, ни даже для озадаченности. «Смотри, – говорил голос, – это твой мир, простое и пустынное место, уродливый кусок грязи».

Мало кто обращал внимание на такие повествования. А Люинь обращала. Она была человеком, искавшим историю.

* * *

В углу безлюдного дворца Люинь сидела в инвалидной коляске, словно птица, присевшая отдохнуть на величественную стену замка.

В каком-то смысле Люинь была принцессой Марса, но, в отличие от принцесс древних цивилизаций, у нее не было свиты. Она не жаловалась, как Амитис[17], на то, как скучна жизнь в пустыне, она не изнемогала, как Бао Си[18], наложница Джоу, от гор золота и жемчуга. Никто не создавал для нее прекрасный мир, никто не зажигал огонь на маячных башнях пограничных стен, не призывал полчища разъяренных принцев только ради того, чтобы она улыбнулась. Она была одинокой принцессой.

Ее брат и дед были поглощены жаркими дебатами в Совете по поводу инженерной политики, а друзья и подруги приспосабливались к жестким обстоятельствам существования в мастерских.

В древние времена она бы восседала в каком-нибудь залитом солнце розовом саду и с безмятежной улыбкой рассказывала бы своим верным рыцарям о чудесах, которые повидала за время своих путешествий. Но она жила не в легендарном прошлом. Она жила на Марсе, на весьма осязаемом и реальном Марсе. Перед ней блестел мелководный бассейн на больничной обзорной площадке. Площадка была замощена многоугольниками из гладкого, матового, бежевого и белого стекла. Большой стеклянный купол поддерживала толстая, три метра в диаметре, колонна. У подножия стены располагалась светильники. Люинь приходилось самостоятельно управлять яркостью освещения и температурой.

Рядом с ней не было никаких рыцарей. Время от времени ее навещал доктор Рейни. Каждый вечер Люинь добиралась сюда, чтобы полюбоваться закатом, и, если Рейни не нужно было заботиться о других пациентах, он присоединялся к Люинь.

Привычку любования закатом Люинь приобрела на Земле. Закаты на Марсе выглядели гораздо проще: ярко-белое солнце опускалось за линию горизонта на фоне темного неба. Здесь не было ни облаков, ни постепенного исчезновения красок в зависимости от температуры. Всё просто-напросто погружалось во тьму, а далекие горы превращались в черные силуэты. Да, зрелище сильно отличалось от земного, но всё же Люинь наслаждалась им. Наблюдая закат, она становилась спокойнее. Даже ее воспоминания приобретали более мирный характер.

Когда Рейни садился на пол рядом с ней и прижимался спиной к стеклянной стене, он слушал, как Люинь медленно и немного растерянно пересказывает ему свои воспоминания.

– Когда я впервые услышала, как на Земле дедушку назвали диктатором, я испытала шок и гнев. И это было не просто естественное инстинктивное желание защитить кого-то любимого. Главным для меня было то, что дедушка – герой Марса. Я могла понять, что земляне видят в нем врага, но что его считают хладнокровным тираном – это было непостижимо. Вот в чем разница: враг землян мог при этом оставаться героем для марсиан, но тиран и для марсиан мог быть врагом.

– И во что же ты веришь?

– Не знаю. С тех самых пор я размышляла об этом, но никого не смела об этом спросить.

– Почему?

– Боялась и стыдилась. Звучит глупо, но я боялась, что мне скажут правду, которую мне слышать не захочется. Я не могла этого отрицать, но не хотела признавать. Я опасалась собственной реакции.

– Это вовсе не звучит глупо, – сказал Рейни.

Люинь посмотрела на врача и благодарно улыбнулась. Она не очень хорошо его знала, но ей было легко и просто рассказывать ему об этих своих переживаниях, потому что она чувствовала, что он очень добрый человек. От него исходило глубокое спокойствие, которое ей самой хотелось бы обрести в один прекрасный день. Доктор Рейни крайне редко выказывал нетерпение и всё объяснял Люинь очень спокойно. Время от времени она страдала от приступов тоски или злости, и тогда Рейни старался объяснять ей причины тех или иных событий, и тогда у нее появлялась