Скитальцы - Хао Цзинфан

со словом «чистота» и построить маленькую башню. Но когда он хотел построить башню побольше, оказывалось, что нужно положить «отвагу» в самый низ, иначе бы это слово мешало остальным блокам, другим словам. Рейни рассматривал очертания слов, пробовал разные сочетания, различное применение. Для ребенка это был просто чудесный, всепоглощающий процесс. Конструктору Рейни уделял почти столько же внимания, сколько школе и семье.

Занятия с конструктором превратились в независимую игру с отвлеченными понятиями. Даже повзрослев, Рейни периодически мысленно представлял себе детали со словами. К примеру, слушая лекцию, он представлял себе на сцене город, от которого тянулся шест согласия, а на этом шесте висели всевозможные насмешки, задача которых была в том, чтобы скрыть лохмотья паники внутри города и беспорядочные груды разрозненных знаний.

Когда Рейни стал старше, игры его разума сменились более глубокими раздумьями. Он стал размышлять о том, как записать и пересказать опыт своей страны, то, как она стала такой. Он думал об устных историях, о применении графиков и цифр для анализа и сравнения, о записи всех подробностей год за годом. Но в итоге он выбрал слова. По его мнению, только сосредоточившись на словах, можно было ясно увидеть борьбу и выбор каждого конкретного человека.

Можно ли, в принципе, написать историю – это был вопрос, по поводу которого Рейни свое суждение придерживал. Он знал, что любая написанная история зависит от того, чей взгляд в ней превалирует. Взгляд определял голос. Глаза руководили губами.

В книгах история всегда в чем-то походила на воду. Для тех, кто верил в линейную прогрессию, история была бурной, непрерывно текущей рекой – так, словно конечная точка будущего человечества определялась божественной волей. По их мнению, Марс представлял собой разновидность чистого социализма, беспрецедентного в истории человечества. Это был неизбежный результат революции на определенном уровне научного и технического развития, первая реализация утопизма, яркий, острый наконечник стрелы времени.

Но для других, придерживающихся точки зрения о циклическом развитии истории, она представляла собой нечто наподобие прекрасного фонтана. Грандиозный внешний вид этого фонтана прятал внутреннюю пустоту. Потоки воды взлетали в воздух только для того, чтобы возвратиться в фонтан, и одна и та же история попросту повторялась без конца. По мнению этих людей, история Марса была всего лишь возвратом сюжета, который прежде повторялся бесчисленное число раз: исследование новой территории, развитие, независимость, политическая консолидация. Всякий раз те, кто развивал новый мир, поднимали бунт, и всякий раз бывшие бунтовщики становились новыми угнетателями.

Были и другие – эти склонялись к нигилизму. Для них история была всего лишь легкой тенью реальности. Реальность представляла собой глубокое и обширное море. Нам была видна только пена на его поверхности, а невидимые подробности образовывали бурные водовороты в глубине, под волнами. Эти люди считали, что исторические события чаще всего случайны, непредвиденны, неожиданны. Они не верили в ретроспективные объяснения более поздних поколений. С их точки зрения, человек по фамилии Слоун совершил оппортунистическое убийство в непредсказуемый момент времени, а те, кто впоследствии повествовал об этом, решили рассказать историю про дальновидный план, осуществлению которого предшествовали годы подготовки, а в подоплеке лежала историческая необходимость.

И, наконец, существовали те, кто верил в закон джунглей. Для них история была всего лишь результатом столкновения между мощными пересекающимися подводными течениями. В борьбе за выживание сохранялись сильнейшие, а слабые исчезали. Эти люди верили в истинность истории, но отрицали высшие цели, целесообразность, регулярность. Для них существовала только конкуренция одной силы с другой, и это никак не было связано ни с философией, ни с социальными системами. Когда собственная военная мощь Марса возросла настолько, что превзошла военную мощь Земли, вспыхнула война. Сила определила исход.

Невзирая на форму истины, Рейни верил, что обособленной капле воды очень трудно объяснить, что такое вообще вода.

* * *

Рейни любил читать. Главным преимуществом чтения была помощь одинокому человеку не чувствовать себя одиноким.

В каком-то смысле одинокая жизнь Рейни не привела его к депрессии как раз потому, что, изучая историю, он видел в других историках собственную тень. Нет, он не имел в виду схоластически обученных классических историков, которые записывали деяния человечества ряди прославления единого Бога или сонма божеств. Он также не имел в виду поколения бардов, начиная с Гомера и заканчивая современными романистами, услаждавшими читателей романтическими эпопеями. Скорее, он отождествлял себя с рядом историков Древнего Китая, которые писали с единственной точки зрения. Они были одиноки и разочарованы, серьезны и объективны, но их писания были наполнены следами их индивидуального, уникального сознания.

Люинь тоже обожала чтение. Для нее в чтении было и одиночество, и его отсутствие.

Еще в детстве Люинь поняла, что ее имя будет навсегда связано с историей страны из-за кровного родства с дедом. Но она тогда не понимала, чем станет эта связь – честью или тяжкой ношей. Когда она читала в книгах истории о других принцессах, она видела, что они были более решительны, наделены целеустремленностью и жизнь у них была более радостная.

К примеру, Люинь читала про Гайде, невольницу графа Монте-Кристо. Ее отец был великим героем, и, несмотря на жестокость иностранных захватчиков и предательство трусов, ничто не смогло затмить вечную славу ее отца. Читала Люинь и о дочери Суллы. Римский диктатор был глуп и бесстыден, он жестоко эксплуатировал рабов. А вот вождь повстанцев, наоборот, был воплощением отваги и справедливости, поэтому дочь Суллы без растерянности встала на сторону бунтовщиков, восставших против тирана. Но о чем бы ни шла речь в рассказах об этих принцессах – о неослабевающей, непоколебимой вере или о непримиримом мятеже, эти девушки были страстными и решительными, и, конечно же, производили на Люинь сильное впечатление. Она даже могла представить написанные ими строки: «Отец, сколь ни трудна дорога впереди, моя любовь к тебе никогда не угаснет…», «Нет, тиран, сколь ни трудна дорога впереди, я убью тебя».

Но сама она не могла жить ни так, ни иначе. В отличие от принцесс древности, она жила на реальном Марсе в двадцать втором столетии. Люинь не была уверена в том, что представляет собой окружающий ее мир, и не могла понять, как к нему относиться. Эти чувства делали ее одинокой.

Она не сомневалась в том, что ее растерянный и озадаченный вид никого не обрадует, ни у кого не вызовет восхищения, но ей хотелось быть верной истине, и именно поэтому ее отношение к действительности не было четким и ясным.

Но хотя жизнь принцесс из книжек не находила в ней отклика, всё же ее сознание