Лимеренция - Х. К. Долорес

экране. — В раковине есть посуда. Было бы здорово, если бы твоя мама пришла в чистый дом, тебе не кажется? — Он открывает банку пальцами и делает большой глоток.

Я скрещиваю руки на груди, приступ разочарования, такой же знакомый, как этот дом, раздувается у меня под кожей.

Не вступай в бой.

Ты только что приехала сюда.

Не…

— Это не моя посуда.

— Это также не твой дом, не так ли? — Начинается прогрессивная реклама, и Рик указывает мясистым пальцем в мою сторону. — Ты должна считать, что тебе повезло, милочка. Если бы ты выросла с моими родителями, они бы отправили тебя платить за квартиру или выставили на улицу в ту же минуту, как тебе исполнилось восемнадцать. Твоя мать слишком мила для ее же блага. — Он с трудом встает с дивана. — Я иду в гараж.

Мне физически приходится прикусить язык, чтобы не огрызнуться в ответ, но, когда Рик топает к двери, я все равно выдыхаю себе под нос:

— Ты все еще за квартиру не платишь, придурок.

Тем не менее, в конечном итоге я выливаю свое недовольство Риком на гору посуды, громоздящуюся в раковине, потому что он прав в одном: для мамы было бы здорово вернуться в чистый дом.

После мытья посуды я перехожу к уборке пылесосом.

Затем вытереть пыль.

К тому времени, как я начинаю стирать, еще одно требование Рика прорывается сквозь легкую музыку, гудящую у меня в ушах.

— Поппи! — Орет Рик из гаража. — Мне нужно еще два пива!

Я вздыхаю, захлопываю дверцу холодильника и топаю к сараю.

— Еще даже не два часа дня.

Нависая над спасенным грязным мотоциклом, покрытым коррозией, Рик хмуро смотрит на меня в полутемном, тесном пространстве.

— Не говори о моем пьянстве, милочка. — Он выжидающе протягивает руку. — Дай их сюда.

Когда я оставляю банки, он поворачивается к заднему выходу из сарая и насвистывает.

— Эй, Йен! Возьми одну с собой!

Мгновение спустя лохматая голова с грязными светлыми волосами просовывается в отверстие, и я чувствую, как у меня сводит живот.

Что за хуйня?

Йен Кризи, по крайней мере, на три-четыре дюйма выше, чем я помню.

Инстинктивно я делаю шаг назад, но Йен даже не удостаивает меня взглядом, забирает у Рика канистру и исчезает обратно через выход, вскоре после чего раздается пронзительный вой двигателя мотоцикла.

Срань господня.

Срань господня.

Срань господня.

Только когда я перестаю слышать грохот мотоцикла по гравийной дорожке, мне кажется, что я снова могу дышать.

— Что, черт возьми, с тобой не так? — Рик ворчит после особенно большого глотка пива.

Я сглатываю, и мне удается достаточно долго сохранять дар речи, чтобы спросить:

— Почему Йен Кризи в нашем гараже?

— В моем гараже, — ворчит он. — И он помогает мне с мотоциклом. — Он небрежным жестом указывает на внедорожник, стоящий в центре гаража, прежде чем повернуться и переставить инструменты на верстаке.

Я смотрю на покрытый пятнами пота затылок Рика.

— Как долго?

— Пару месяцев.

— Как часто он здесь бывает?

— Несколько раз в неделю.

— Почему он?

При этих словах Рик останавливается и снова смотрит на меня, с подозрением прищурившись.

— Почему ты задаешь так много чертовых вопросов?

Я резко вдыхаю. Не так часто мне нужно, ну, что-нибудь от Рика, что делает ситуацию еще более неприятной.

— Он спрашивал обо мне? Ты говорил обо мне? Просто скажи мне это.

Рик, должно быть, слышит панику в моем голосе, потому что приподнимает густую бровь.

— Какого черта мы должны говорить о тебе, детка?

Я оцениваю Рика в течение нескольких долгих, затянувшихся мгновений, выискивая на его лице какой-либо обман или злой умысел, но он выглядит только раздраженным моим ответом на вопросы, а не двуличным.

Я качаю головой и бормочу:

— Неважно. Я поговорю с мамой.

Прежде чем Рик успевает задать мне вопрос, я бегу обратно в дом и запираюсь в своей комнате.

Срань господня.

Святой.

Черт.

Мне требуется по меньшей мере две минуты, чтобы усмирить скачущие мысли в моей голове, и даже тогда я знаю, что мне пиздец.

Из-за всего того, к чему, как я думала, я возвращаюсь домой, мальчик, чью жизнь я разрушила, не является одним из них.

Глава двадцать пятая

В доме больше не чувствуешь себя в безопасности из-за того, что поблизости может ошиваться Йен Кризи, вот почему я не выхожу из своей комнаты, пока не слышу, как открывается сетчатая дверь и по кухонному полу шуршат мягкие стоптанные кроссовки.

Мамочка.

— Поппи. — Она заключает меня в объятия, и даже восемь часов использования масла для жарки и жира от бекона не могут полностью заглушить аромат ее ванильных духов, которыми она пользуется, потому что они нравятся Рику. — У тебя получилось.

— В целости и сохранности.

Она отстраняется и убирает волосы с моего лица, из нее вырывается тихий смешок.

— О, посмотри на это! У тебя появляются морщины.

— Морщины?

Она хлопает меня по лбу.

— Ну, если ты и дальше будешь так морщиться, ты только сделаешь хуже.

— Мне восемнадцать, мама. Не думаю, что у меня есть морщинки, — парирую я, но мне все равно приходится подавлять инстинктивное желание броситься в ванную и посмотреть, права ли она.

Прошла минута, а она уже нашла, что критиковать.

Она пожимает плечами в ответ, но ее губы растягиваются в веселой улыбке — такой, какая, кажется, появляется у нее всегда, когда она знает, что задела меня за живое.

— Эй, это не моя вина, милая. Ты можешь поблагодарить за это своего отца. У тебя определенно его кожа.

Я чувствую, что разговор заходит на опасную территорию, поэтому переключаю передачу.

— Мам, ты выглядишь усталой, — говорю я. — Ты высыпаешься? — Это даже не должно было быть шуткой — ее карие глаза потускнели, а кожа приобрела землистый оттенок, но настоящим показателем ее истощения являются темно-каштановые корни, спускающиеся вниз по ее голове.

Потому что, как только я стала достаточно взрослой, чтобы получать комплименты по поводу пепельного оттенка моих волос, моя мама начала обесцвечивать свои. Она узнала это от меня, она рассказывала людям. Мой маленький близнец.

Ее или нет, но она никогда не гнушалась приписывать мне лучшие физические данные, оставляя все остальное моему отцу.

— Ну, в последнее время я подрабатываю в закусочной. Один из поваров уволился несколько месяцев назад, так что у нас не хватает персонала, — вздыхает она. — И чаевые были ужасными. Никто не хочет быть щедрым, когда время ожидания превышает тридцать минут.

— Прости, мам. Может быть, я смогу купить что-нибудь…

— Нет,