Ночные ведьмы - Раиса Аронова

Едем по Школьной улице. Высматриваем, конечно, старожилов. Из дома № 11 выходит немолодая полная женщина, глядит из-под ладони на машину. Останавливаемся, здороваемся.

— А я дывлюсь, к кому ж это «Волга» приихала? — с мягкой улыбкой говорит Мария Емельяновна Мотуренко.

— К вам приехали, ко всем жителям Карловки. Помните, в войну здесь женский полк стоял?

— Как же не помнить? Вон там был аэродром, — обрадовала она нас. — Теперь-то он засеян. А у меня в доме жили две летчицы, кто-то из начальства.

Она упомянула и про налет на наш аэродром.

— Ранило у вас тогда одну девушку, — со вздохом говорит Мария Емельяновна.

Подошла соседка — Китаева Екатерина Ивановна. Высокая, худощавая, с живыми молодыми глазами, хотя лет ей, наверно, побольше, чем нам. Охотно вступила в беседу.

Женщины вспоминают те годы с большим волнением. Чувствуется, все сохранилось в памяти, только острота горя о погибших сменилась глубокой затаенной печалью.

Муж Марии Емельяновны погиб в партизанах. Четверых детей вырастила одна.

— Ох, как трудно приходилось! Самой старшей-то дочке, было 14 лет. Теперь мне полегче живется, дети давно встали на ноги.

Екатерина Ивановна Китаева тоже немало пережила в годы войны. Когда все мужчины села, в том числе и ее муж, ушли в горы, у нее дома сделали пункт сбора продовольствия для партизан. Женщины незаметно сносили к ней продукты, а по ночам связные приходили и забирали. Она вывешивала для них в окне белую тряпочку — немцев, мол, в доме нет. Нашелся предатель, донес. Вместе с грудным ребенком Екатерину Ивановну повезли в Балаклаву.

— Оказывается, нас, целую машину женщин, хотели сбросить в море. С впереди идущей машиной так и сделали. Но тут налетели самолеты, стали бомбить. Охранники разбежались по укрытиям. Мы тоже попрыгали с машины и спрятались. А потом начался артобстрел, наши пошли в наступление. Немцам было самим до себя. Так вот и спаслись. Но дочка умерла у меня на руках от истощения…

Екатерина Ивановна смахнула краем фартука слезу и умолкла. Мы тоже молчали — слова утешения теперь ни к чему.

Я вспомнила про одно свое письмо, которое писала домой из Карловки. В Саратовском музее мне теперь показывали его — выпросили, говорят, в свое время у мамы. Письмо это мне не отдали, но копию сделали. Вот отрывок из письма:

«…Люди рассказывают о том, как они жили при немцах. О, сколько черных дел натворили здесь фашисты! Сколько проклятий шлют жители на их головы! Еще хорошо, что немцы в этом районе быстро отступали и не успели перед уходом совершить всего того, что делали в других деревнях. Например, в одном селе вырезали 800 человек, большинство детей и стариков. А младенцев они брали прямо за ноги и били головками о стены».

— Когда я вернулась в село, — продолжала Екатерина Ивановна, — то пошла было напрямик, через площадку, где стояли ваши самолеты. Меня остановили и попросили пойти другой дорогой. Смотрю — а возле самолетов девчушки ходят… Удивилась я тогда…

— А вот один житель вашего села был страшно огорчен, когда увидел нас, — говорю.

И рассказала такой случай. Заместитель командира полка Амосова, приняв все наши самолеты на площадку в Карловке, зашла в одну хату напиться воды. В этот момент во двор вбежал мальчуган лет пяти, сынишка хозяйки. Он уже успел побывать около самолетов. «Ну, как, видел летчиков?» — спрашивает мать. «Яки там летчики! — разочарованно махнув рукой, проговорил сын. — Там сами бабы!..»

— Глупенький, — улыбаются женщины, — ему, конечно, хотелось увидеть орлов, богатырей, советских асов, а тут… «сами бабы»!

— А начальники у вас тоже женщины были? — интересуется Екатерина Ивановна,

— У нас в полку не было ни одного мужчины. Странно, почему-то бытует такое мнение, что сколько бы ни работало женщин, а начальником над ними обязательно должен быть мужчина.

Женщины с какой-то особой теплотой говорили о летчицах, которые все ночи кружились над ними шумной каруселью. И они, пережившие мрачные дни оккупации, с откровенным удивлением задавали вопрос: «Как же вам не страшно было летать по ночам?» Между прочим, нас об этом почти везде спрашивают. Я уже начинаю задумываться — может, и в самом деле страшно?

— Где же вы потом-то, после Крыма, воевали?

Руфа рассказала о дальнейшем пути полка, о некоторых наших девушках.

— Вот тебе и девчонки! Ну и молодцы! — восклицали женщины.

Они и сейчас молодцы, мои однополчанки. Какими вышли из огня военных лет, такими и продолжают идти по жизни — сильными духом, выносливыми, настойчивыми в достижении цели.

Ведь известно, что именно в детстве и юности формируются и определяются основные черты характера человека, его убеждения, идеалы, взгляды. Человек не рождается ни героем, ни трусом, ни добрым, ни злым. Маленький ребенок это лишь бесформенный материал, из которого можно слепить что угодно. Много рук трудится потом над ним. Среди них — заботливые, любящие руки матери, сильные руки отца, неустанные руки учительницы. И вот годам к восемнадцати основная форма слеплена. Теперь человек должен пройти через горнило жизни. Если форму лепили чуткие, добрые руки, то закалка жизнью пойдет человеку только на пользу, из него получится хорошая скульптура. Если же материал попал в неряшливые, злые руки, то он потом или рассыплется или из него выйдет уродец.

Мое поколение прошло через высокий накал войны. Не все выдержали это испытание. Кое-кого война изуродовала морально. Я смотрю иной раз на наш полк как бы со стороны, глазами постороннего, и задаю себе вопрос: почему так получилось, что собрался целый полк таких замечательных, хороших девчат? (За исключением, может быть, нескольких человек, но при общем количестве двести с лишним — это не в счет.) Наверно, в основном потому, что все они были добровольцы. Когда у человека возникает порыв добровольно идти во имя любви к Родине туда, где можно умереть — на фронт, — это, по-моему, говорит о многом. И еще, наверное, потому, что многие из них стремились жить по принципу, по которому жил великий летчик Чкалов: «Если быть, так быть лучшим». Эту фразу он написал однажды на своем портрете, который протянул ему какой-то мальчишка для автографа. И еще, наверное, потому, что над их характерами трудились в свое время добрые руки.

Мы в свою очередь поинтересовались жизнью села, делами в колхозе.

— Колхоз наш, правда, не самый лучший в районе, но дела идут неплохо. Основной доход дают виноград, розы, табак, лаванда.

— Село здорово разрослось, — отмечаем, — едва узнали его.

— Да, новых построек много: большая ферма, магазин, целая улица для переселенцев…