Закон бабочки - Наталья Сергеевна Володина-Саркавази

– Не может быть, – не верит мама. – ты плохо посчитала. Иди ещё раз сосчитай.

А писк всё продолжается. Такой жалобный! Квочка собьётся с ног, собирая цыплят, а петух недовольно покрикивает на неё, призывая к бдительности. Только стали замечать, что крик слишком громкий для цыплёнка и раздаётся вроде бы сверху. Что за чудеса? Летающий цыплёнок?

То раздастся совсем невыносимый звук скребущего по стеклу железа.

– Ната, прекрати! – крикнет из кухни мать.

– Что прекратить-то? – обидится дочка.

– Прекрати немедленно! – рассерженная мать, войдя в детскую, замрёт на пороге: дочка, выпятив губу, готовится заплакать, а из окна доносится этот ужасный скрежет.

И совсем потеряла покой Киса.

Заслышав сладостное «вжжик» она распушит хвост, роняя на бегу слюни, влетит на кухню и завопит обманутым голосом: ммяусса… ммяусса…, а на кухне не то что мясом – хлебной коркой не пахнет.

Как-то вечером, закончив дневные дела, все сидели на крылечке, наблюдая, как тихо гаснет закат, как темнеют деревья, как громадный паук-кресовик плетёт под крышей сеть, готовясь к завтрашней охоте.

А вон и первая звезда. Зажглась и сразу попала в паучью сеть и паук, довольный добычей, оплетает, оплетает её, прекрасную небесную пленницу… Тишига зависла в воздухе.

И вдруг откуда-то сверху упало это ужасное, со скрипом и оттяжкой, – вжжик!

– Нет, это невозможно слушать!

Мама ушла в комнаты, следом ушёл отец. Вечер был испорчен. Наташа подняла голову, прислушиваясь: звук шёл от клёна. Она долго всматривалась в черноту, пока не различила тёмный силуэт на угасающем розовом. На ветке сидел скворец и самозабвенно натачивл: вжжик! вжжик!

Так выяснилось, что в скворечнике поселилась не простая птица, а скворец – пересмешник.

– Повезло нам, – ворчал отец. – У людей скворцы как скворцы. А у нас?

Чтобы не слушать очередной концерт, Наташе приходилось читать, заткнув уши, потому что для исполнения скворец подобирал исключительно разнообразный и приятный для уха – его, разумеется, – репертуар.

А приятными и милыми его сердцу были самые резкие, звеняще-скрипяще-скребущие звуки.

Каждый день артист выдавал что-нибудь новенькое: вдруг застонет старой берёзой. Или взвоет пожарной сиреной. Или стукнет топором. А однажды весь день напролёт все наслаждались, слушая, как скрипит и бухает заржавленная дверь: крррааа…бух! крррааа… бух! крррааа… бух! К концу сезона скворец выучился свистеть электричкой, лязгать железом и бухтеть паровозом, благо, дорога рядом, учись – не хочу.

Надоедал он за лето ужасно.

Но осенью, когда деревья роняли листья а трава, поникнув, жалась к земле, когда тоскливым клином пролетали над домом журавли и шумной, сварливой стаей грачи, когда линяли краски, запахи и звуки, и, проснувшись поутру, все понимали, что песен больше не будет – становилось как-то пусто и неожиданно выяснялось, что песни были не столь уж плохи.

– Пусть бы спел сейчас! – вздыхала Ната, глядя, как ветер, припечатав к стеклу зелёно-жёлтый лист, лупит его холодной кашей из дождя и снега.

Зато весной, когда вздохнёт окоченевшая земля и расправит морщины и складочки, когда поплывёт над садами густой и белый дым – как радостно услышать знакомое: крррааа…бух! крррааа… бух!

– Мам! – обрадуется Наташа. – Слышишь? Наш скворец прилетел!

А скворец, подтверждая, старается: крррааа…бух! крррааа. бух!

В это лето он прилетел уже в третий раз.

– Мам, – доедая борщ, интересуется Ната, – а где наш скворец зимует?

– Наверно, в Испании.

– В Испании… как? Откуда ты знаешь?

– Помнишь, в газете писали. Скворцов, окольцованных в нашем районе, нашли именно там. В Испании. Наташа, ты куда? А чай? А коржики?

Какие коржики! Новость бурлит и распирает, как газировка. Донести бы до Люськи!

– Люсь! – кричит она с крыльца. – Иди сюда. Скорее! Что я тебе скажу!

– Что? – Люськины глаза горят от любопытства.

– Наш скворец зимует в Испании!

– А наш? – недоверчиво спрашивает Люська. – У нас тоже скворечник. Даже два.

– Ну и что же, что два. У нас один, зато поёт как красиво!

– А наш… а наш чернее!

– А у нас кукушонок!

– Нет, правда, – в Испании? С ума сойти. Так далеко! Они летят, наверно, вместе – наши скворцы и ваши.

– Ну конечно! Они же соседи. И, представляешь, в Испании какие-нибудь синьоры…

– … и синьориты, – перебивает, хохоча и кривляясь, Люська.

Она задирает край юбки, и, трепеща воображаемым веером, прохаживается по крыльцу, изображая синьориту.

– Синьоры и синьориты, – захлёбывается от восторга Ната, – слушают, как свистит наша электричка…

– … и как бухтит наш паровоз! И как твоя мама, – пищит Люська, – ой, не могу… как твоя мама…

– … точит нож!

Подруги без сил падают на траву и хохочут.

В трудах и заботах шло время.

Кукушонок рос на глазах. Киса дни и ночи сидела в чулане.

Лишь трижды в день её, как заключёную, выводили на обед и прогулку. По утрам подруги стелили в саду карту Европы и ползали по ней, прокладывая маршруты птичьих перелётов.

– Наш скворец здесь не полетит! – Люська тыкала пальцем в север Италии.

– Да где ж им лететь-то? – спорила Ната. – Вечно ты! Тебе лишь бы поперёк сказать.

– Сама ты такая… поперечная! – обиделась Люська.

Дело пахло ссорой, и, чтобы не заводить подругу, Ната предложила:

– Пошли смотреть кукушонка!

– Пошли.

– Тише только. Спугнёшь ещё.

С таинственным видом погрузив руки в листву, она раздвинула ветки. Столбик был пуст.

– Может, не этот?

– Этот! Я же знаю, он сидит всегда здесь!

Подруги продрались сквозь кусты и оглядели забор. Страшная догадка молнией пронзила их: где кошка?!

Дверь чулана была раскрыта, и кошки в нём не было.

– Мама! – закричала Наташа. – Иди сюда. Скорее!

– Кошки нет! И Чапы! И кукушонка! – наперебой кричали подруги.

– Как же так? – Мама обошла все кусты, проверила все столбики забора. Птенца не было нигде.

– Эх, девочки… Не уберегли мы кукушонка. Кроху нашу маленькую…

Подруги ревели в голос. Обняв обеих, мать задумчиво гладила их по острым вздрагивающим лопаткам. Что тут скажешь?

– Я убью её! – зло сказала Наташа.

– Кого?

– Кошку эту проклятую!

– Что ты Наташа! Что ты говоришь? Кошка не виновата.

– Как это не виновата? Как?

– Да так. Она ведь хищница. Ей инстинкт велит охотитиься. Это мы с вами виноваты. И больше никто.

Мать замолчала.

И в эту самую секунду – эта золотая секунда много раз потом вспоминалась и обсуждалась на сто ладов – в это самое мгновение откуда-то сверху раздался глухой и ухающий крик. Все разом подняли головы. Прямо над ними, на ветке клёна сидела молодая красивая птица.

– Ой, мамочки… – не веря глазам своим, шептали девочки. – Это же он. Это же наш… кукушонок!

Они совсем обессилели от слёз и только