Весенние заморозки (СИ) - Александр Хомяков

Действительно, они были в полном порядке. Просто немного изумленные, опешившие. Только что перед ними было огромное войско врагов, и вдруг все кончилось - ни зеленокожих, ни эйториев, даже Нилрух с дружинниками успели протопать мимо, в хвосте погони; остался вытоптанный луг с разноцветными пятнами трупов да вечерние сумерки. Лошади у них давно сбежали, и только стонал кто-то невдалеке, не то раненый, не то умирающий, да трещали в деревне заборы под напором бронированных всадников.

Дигбран смотрел на это, смотрел и не верил. Неужели это и была битва? Он многое видел в жизни, много воевал и крови пролил изрядно. Но такого бардака в бою на своем веку не помнил.

Лагорис слегка потряс головой, опустил секиру, посмотрел на своего соратника.

-Дигбран... знаешь, что ты забыл? Ты же Ахроя собирался в темницу упрятать. Помнишь, когда мы трактир заколачивали, ты сказал...

Он запнулся под взглядом Дигбрана. Взгляд у бывшего воеводы был малость охреневший.

-Послушай, Лагорис, - медленно проговорил он. - а это сейчас точно важно?

Лагорис, оказалось, тоже растерялся. Не выдержал первого столкновения с реальным противником.

Мальтори. Снег.

Из окна облюбованной мной комнаты на верхнем этаже донжона я видел, как уже который день продолжается обстрел замка из катапульт осадной башни.

Ущерб поначалу был невелик: здесь скол, там трещина. Где-то караульного зацепило осколком камня. В другом месте упал от сотрясения с полки и разбился стакан. Стены замка Риммор видели на своем веку всякое, по прочности они превосходили лучшие крепости Нерберии. Я был поначалу полон оптимизма, несмотря на неудачу первой моей попытки избавиться от осадной башни.

Однако уничтожить башню я не смог и со второй попытки. И с третьей. Четвертая также окончилась неудачей.

Внезапные атаки днем и тайные вылазки ночью не принесли ничего, кроме потерь. Башню постоянно охраняли и пехотинцы, и конные, причем именно в том количестве, справиться с которым в чистом поле не смог бы и весь гарнизон замка Риммор одновременно. Уже и регадцы пытались, и мои нерберийцы, и даже ардены. Эффекта не было. Были, как я уже сказал, потери, которые вызывали косые взгляды в мою сторону. Поэтому после очередной провалившейся вылазки я все эти операции свернул.

А башня - как встала тогда на краю оказавшегося бесполезным подкопа, так стояла там и по сей день. В башню каждый день подвозили камни для катапульт, под такой охраной, какая не всякому императору положена. Потом эти ядра переправляли нам в подарок. Теми из них, которые не застряли в стенах, я велел на всякий случай заложить ворота во внешней стене.

Именно 'не застряли'. Та самая древняя кладка в какой-то день достигла предела прочности, начала трескаться, крошиться и ломаться. Трещины в стенах росли на глазах.

Не знаю, на что я в те дни надеялся. На долбаную ли удачу, окончательно меня предавшую, на еще одних спасителей-эйториев или на судьбу, которая, быть может, имела для меня в запасе иную участь, нежели бесславно погибнуть от руки своего же сородича-нерберийца. Я словно чего-то ждал - чуда, наверное, - и бездействовал. Устал и пал духом. Подспудно хотелось, чтобы кто-то вытащил меня из этой передряги.

Совсем не случайно я окончательно переехал в эту комнату, откуда раньше любил наблюдать за противником. Мало кто горел желанием карабкаться по ступенькам на этакую верхотуру. Те же, кто осмеливался на подобный поступок, находили в конце лестницы коменданта в мрачном расположении духа. Иногда такие визитеры даже получали приказы.

Я отстранился. Отстранил сам себя - от командования, от замка с его защитниками, даже Тирвали я велел не появляться чаще, чем нужно. Я не мог теперь быть племяннику примером для подражания, не хотел видеть и осуждающие взгляды подчиненных. Из доходивших до меня редких слухов я понял, что никто в замке не претендует уже на мое комендантство - у всех было слишком много своих забот, чтобы пытаться взвалить на свои плечи еще и чужие. В этом был свой суровый резон. Власть в таких условиях налагала слишком много обязанностей, честь же быть комендантом не столь уж велика. Подчинения я ни от кого не требовал, и все лизоблюды и кухуты-пухуты с арварихами творили, что хотели. К счастью, то были в большинстве своем толковые воеводы.

Нельзя сказать, что я бездельничал. Время мое и силы отнимали мысли, размышления, выводы, тщательный анализ происходящего. А также опускание рук, умывание оных, посыпание головы пеплом, разрывание на себе одежд и прочее слабоволие в непотребных количествах. И еще еда, вино, сон и прочие потребности организма. Все это, не считая вина, можно было с успехом найти в тюремной камере, и совершенно не стоило ради этого выполнять всю ту уймищу работы, которую я переделал, будучи комендантом. Конечно, в тюрьму тоже так просто не сажают. Я сам заточил себя в темницу, таким образом приравняв верхний этаж донжона к его подземельям, традиционно используемым как темница.

Еще я наблюдал за происходящим на стенах замка и снаружи. Этого нельзя делать в темнице - кстати, явное упущение тюремщиков, очевидный недосмотр; неужели не понятно, что наблюдать в бессилии куда менее приятно, чем пребывать в неведении? Неведение можно заполнить надеждой и фантазией. Очевидное отрицать сложно.

Стук в дверь застал меня врасплох. Обычно я слышал шаги визитеров за три этажа.

-Дядя Мальтори! Это я, Тирвали!

Я не смог сдержать вздоха облегчения. В той ситуации, которая разворачивалась перед моими глазами за окном, я скорее ожидал появления Арвариха: с бумагой о моей отставке, бумагой, обвиняющей меня во всем, что произошло со дня смерти Мара Валендинга, и палачом.

-Входи, Тирвали.

Дверь, издав глухой скрип, нерешительно отворилась. Племянник посмотрел на меня, стоящего у окна, но входить в комнату не спешил.

Я безучастно отвернулся. Мне было все равно.

-Говори, чего уж там.

-Дядя Мальтори... это... стену проломили.

-Совсем? - поинтересовался я.

-Э... ну да.

Парнишка запинался впервые на моей памяти. За всю осаду Тирвали ни разу не терял присутствия духа: и на военных советах выступал, и допрос, учиненный мной парламентеру Алагли, перенес не моргнув глазом. Но только сейчас слова с очевидным трудом срывались с его языка. И виноват в этом был я.

А мне вдобавок было плевать на крушение его идеала.

-Так значит, теперь у нас в стене имеется пролом?

Тирвали моргнул пару раз, взмахивая ресницами, и кивнул. Ресницы у него были густые, каштановые - достались от матери. У меня были такие же.