Весенние заморозки (СИ) - Александр Хомяков

Ополченцы нерешительно опустились на траву. После еще нескольких пояснительных окриков до них наконец дошло, что надо именно лежать, причем обязательно лицом в землю, и копье при этом положить справа, держа руку на древке...

Малыш-Нилрух с двумя десятками дружинников уже успел скрыться в роще. Дигбран и Лагорис, завершив приведение ополчения в лежачее положение, отъехали вперед, по направлению к лесу. Обернулись, пытаясь определить, насколько хорошо спрятались ополченцы.

-Не видать, - решил Дигбран, оглядывая луг. - кочки заслоняют. Ну и добро.

Лагорис для порядка обернулся назад.

-Какая разница?

-Небольшая, - вздохнул Дигбран. - все равно их перережут, как овец. И я буду в этом виноват.

-Будешь. Перед ними. Перед их родственниками. Перед собой. Тебе не кажется, что этого слишком много?

Бывший воевода тяжело уставился в стальные глаза эйтория. Сталь осуждала. Сталь была отражением тех мыслей Дигбрана, которых он последние дни старался бежать.

-А что мне было делать? Сидеть в замке и смотреть, как они жгут наши деревни?

-Но ведь тебе было все равно, Дигбран. Погибнут люди или нет, в бою или в горящем доме, идет ли за тобой войско на эту битву или там толпится легион призраков вместо солдат. Ты хотел быть воеводой. Ты стал воеводой. Ты хотел воевать. Скоро и это твое желание будет исполнено. Любой доступной ценой.

Его разули и раздели. Перед Лагорисом Дигбран был голым новорожденным младенцем. Старший видел его насквозь, видел даже там, где Дигбран сам себя не понимал.

-Да. Мне плевать. Я просто, наверное, хочу жить.

Эйторий промолчал.

-Это так плохо, Лагорис?

-Нет.

-Значит, хорошо?

Легкая улыбка, слегка искривленная шрамом в уголке рта, коснулась губ эйтория.

-Не уверен. Дигбран, мой старый друг, я просто хочу, чтобы ты был честен с самим собой. Не стоит обманывать себя, если всей этой возней с ополчением ты просто хотел вернуть прошлое.

-Не только...

-Не только, но больше, чем просто защитить округу от нашествия. Смотри правде в глаза, Дигбран. Если тебе очень надо принять бой, прими его сначала сам с собой.

-Что я могу сделать... я действительно хочу жить. Мне немного осталось.

-Мне тоже, - сказал на это эйторий. - я тоже стар. И судьба сильнее твоих и моих желаний.

-Я знаю, - Дигбран вдруг почувствовал, что очень устал. - только до сих пор поверить не могу.

Не бросать камни. Бросится в воду, уйти с головой и забыть про круги на поверхности. Нырнуть глубоко, до боли в ушах, замереть и вдохнуть глубоко, впустить в легкие темную речную воду. И не ломать больше чужие судьбы, не пытаться заставить весь мир принять удобную ему форму. Уйти, как говорят ардены. Уйти самому. Зачем обязательно тащить за собой других?

-Кто поднимал голову?

Нет ответа. Не признаются, сукины дети. Даже тут, в толпе крестьян, что второй день вместе - полная круговая порука. Никто не предаст прилюдно. А предаст - лучше бы ему и не родиться.

-Смотрите мне. Я вас, детки, ругаю. Враг же будет убивать, и без долгих разговоров.

Опять молчанка. Знать бы - поняли или нет? Прониклись или просто его боятся? Этого ни один наставник никогда заранее не знает.

-Слушай команду: по моему приказу все встают, хватают копья и бегут вперед. Врагов я обеспечу.

Двое всадников молчали в чистом поле.

Уже вернулись разведчики: вдвоем, показались на опушке, вопросительно замерли. Дигбран указал рукой на рощу, где прятался Нилрух о двух десятках. Охотники резво убрались туда же, под деревья.

Дигбран и Лагорис молчали. Они сказали, что считали нужным. Переживания каждый оставил себе, не стал делить на двоих.

Бывший воевода пытался примириться с собой. Понимал, что глупо, что невовремя. Что так обычно к смерти готовятся, покой ищут. Нет, он отнюдь не собирался закончить на этом лугу свою жизнь, хотя и не рассчитывал победить столь многочисленного противника. Но не давало покоя недавно промелькнувшее желание утопиться, и звучали еще в ушах обидные, беспощадные и ужасно правдивые слова Лагориса. Эйторий судил его и осудил. Осудил на сомнения. На правду. На то обстоятельство жизни Дигбрана, что немощь, проклятая болезнь, лишившая его законных радостей жизни, не является оправданием всему. Мужчина, настоящий мужчина - совсем не тот, кто, вопреки всем болезням и прочим преградам, совершает... Думать надо, что совершаешь. И не тащить с собой на эшафот всех тех, кто тебе дорог. Потому что жизнь в мире не закончится после того, как закроются в последний раз твои глаза.

И потому, что те, кто тебе дорог, на самом деле не хотят, чтобы ты героически угробился в лютой сече.

Какие мысли не делил на двоих Лагорис - про то одному Лагорису было и ведомо. Сложна душа у Старших, пусть они и оказались такими же людьми, как Младшие. Кроме обычных, всем понятных, и другие у них бывают беды. Все, кажется, от долгой жизни да сложных отношений с судьбой. Требовательна к Старшим судьба.

Деревенские, одно время высыпавшие на околицу подивиться на воинство, попрятались, после того как узнали о приближающемся враге. Шутки шутками, а можно и погибнуть. Убежищами стали погреба, чердаки и подвалы. Убеждать их бежать в лес у Дигбрана времени уже не было.

Луг устилали глухо ворчащие ополченцы. Рытье грязи рылом в их понимании слабо соответствовало образу героического воина. Солнце клонилось к закату.

Два застывших всадника торчали посреди луга. Непонятная непонятность. Один - это, конечно, герой-самоубийца. Трое и больше - либо отряд, либо войско могучее. Двое - загадка. Человек же любопытен, равно Старший и Младший, и даже тот, у кого зеленая кожа.

Любопытные всегда подходят поближе.

Ближе. И еще ближе.

Неясное мелькание среди деревьев, и вот на опушке появились первые воины. Затем их стало больше, они прибывали и прибывали. Дигбран, воочию наблюдая появление обещанных двух тысяч, мгновенно забыл все свое самокопание.

Странные они были. В отливающей бурым и зеленью толпе глаз с трудом выделял отдельных воинов. Дигбран даже с такого расстояния отметил общую низкорослость и щуплость. Сложением дикари напоминали двенадцатилетних подростков. Черные волосы были собраны на затылках в конские хвосты. Кожа... неверный свет вечера не давал понять, какая она, ясно было одно - темнее, чем у северных и западных народов.

Одеты они были в безрукавки и короткие штаны; обуви, судя по повальной босоногости, не признавали. Каждый сжимал в правой руке короткий дротик, еще два держал в левой. Кривые мечи у поясов отливали бронзой.

Словно толпа деревенских парней, шумная и беззаботная, они толпились на опушке, галдели и тыкали пальцами в сторону Дигбрана и Лагориса. О строе они понятия не имели, дисциплина в рядах зеленокожих тоже не отличалась строгостью. Вот так, толпой, они и повалили по направлению к всадникам. Впереди гордо вышагивал вождь: выше и мощнее остальных, с широкими бронзовыми браслетами на руках, он громко горланил на своем режущем слух наречии. Остальные тоже рта не закрывали, чем сходство с деревенской толпой только усиливалось. Однако шли они резво.