Империя. Роман об имперском Риме - Сейлор Стивен

Вителлий откровенно уставился на Спора. В отличие от Азиатика – без вожделения. В его взгляде присутствовало любопытство, но не похоть. И даже отвращение от увиденного, судя по тому, как он скривил губы.

– Значит, ты расстался с яйцами в угоду Нерону? Да и ладно, многие мальчишки лишились их по меньшему поводу. – Вителлий медленно обошел Спора, поглаживая меч. – Потом появился Отон. Он тоже проникся к тебе чувствами. Видимо, смотрел на тебя и думал: какое выгодное приобретение, дело сделано до меня! Как жилище, уже обустроенное предыдущим владельцем.

Император закончил осмотр и остановился перед евнухом, нависнув угрожающей глыбой. Спор поначалу выдерживала его взгляд, затем потупилась.

– Ох уж этот Отон! – Вителлий цокнул языком. – Никогда его не понимал. Такой покладистый! Любой ценой старался избегнуть ссоры. Его считали лучшим другом Нерона, но когда тот возжелал Поппею, Отон уступил ее без боя. Я вот точно не отдал бы жену лишь потому, что о ней попросил друг. Милая моя, ты согласна?

Императрица Галерия, разлегшаяся рядом с сыном, ласково улыбнулась. Вторая жена Вителлия, она была намного моложе мужа. Сегодня она надела платье Поппеи – великолепное одеяние из красного и пурпурного шелка, щедро украшенное серебряной вышивкой и нитями жемчуга. Императорский наследник безучастно рассматривал Спора. Германик был крупным для своих лет. Луций отметил его сходство с отцом: пухлые щеки, мясистые руки и ноги. Одновременно Пинарий с содроганием осознал, что Германик, пожалуй, находится в том же возрасте, что и Вителлий, его отец, в те времена, когда Тиберий вовлек его в каприйский разврат. Говорили, будто мальчик так заикается, что почти не в состоянии вымолвить слово.

– Пока Нерон царствовал, Отона как будто вполне удовлетворяла жизнь в изгнании, – продолжил Вителлий, наглаживая меч и глядя на Спора. – Он никогда не участвовал в заговорах против человека, укравшего у него жену, даже после того, как Нерон забил несчастную Поппею до смерти. – Вителлий оглянулся на Галерию. – Если бы кто-нибудь забил тебя, моя дорогая, я обязательно принял бы меры к отмщению.

Галерия тихо рассмеялась. Германик издал звук, похожий на крик осла.

– Видимо, Отон просто выгадывал время и ждал своего часа, – сказал Вителлий. – Похоже, он собирался посмеяться последним – по крайней мере, хоть недолгое время; в конечном счете он обосновался здесь, в Золотом доме Нерона, сношая новую Неронову Поппею. Поппею с пенисом, если угодно! – Он еще ближе подступил к Спору. – Но вот появился я и – вжик! Отон угас, как свеча на ветру. В тавернах о нем распевают: «Отдал жизнь, отдал жену, не отомстил никому». Такого человека я уважать никак не в силах. Интересно, каков он был в постели. Мог соперничать с Нероном? Поппея сказала бы, но Поппея мертва. Может быть, евнух, нас просветишь ты? Но не сейчас. Пора репетировать пьесу! – Император хлопнул в ладоши.

Луция и Эпафродита проводили к ложам, подали им еду и вино. Эпиктет встал позади хозяина. Кушанья отличались изысканностью, но Луций не мог расслабиться в присутствии преторианцев, стоявших у каждой стены. Маленький Германик ел весьма шумно – пачкаясь, чавкая и сопя.

Вителлий взял Спора за руку и возвел на подиум. Он указал мечом на статую Нерона:

– Одна из тех, что после смерти Нерона снесли, а при Отоне восстановили. Если присмотришься, увидишь линию стыка, где приставили голову. Скульптуре здесь самое место, потому что завтрашний пир будет дан в честь Нерона. Сначала у его усыпальницы на Садовом холме состоится жертвоприношение, за которым последуют гладиаторские бои и пир для горожан. Сюда же пригласят только избранных.

Луций подумал, что в ответ на поход, которым двинулись на город сторонники Веспасиана, Вителлий решил призвать дух Нерона и задобрить население Рима очередным праздником. Иначе он править и не умел: чем серьезнее кризис, тем пышнее торжества.

– Гвоздем пиршества будет блюдо моего собственного изобретения, – сообщил Вителлий. – Я называю его «Щитом Минервы». Если в ближайшую тысячу лет обо мне не вспомнят ничего другого, хотя бы кушанье, надеюсь, останется в народной памяти. Для него не нашлось подходящей посуды, и я приказал отлить из серебра гигантский щит. Его внесет целая куча рабов. Щучья печенка, мозги фазана и павлина, язычки фламинго, и все это переложено миногами и приправлено мятой. Общая стоимость превысит миллион сестерциев. Мои гости в жизни такого не видывали и не едали. Но трапеза скучна без развлечений. Я написал по случаю небольшую пьесу о Лукреции. Когда начали искать актера на главную роль, Азиатик предложил тебя, Спор. Клянусь, этот малый годами не скажет ничего умного, а потом раз – и подаст гениальную мысль! Кто почтит память Нерона лучше его вдовы в роли Лукреции? Готова ли ты показать, на что способна?

– Я сделаю все, чтобы угодить тебе, Цезарь, – кивнула Спор.

– О да, ты угодишь мне, сомнений нет, – улыбнулся Вителлий. – Все декорации будут воображаемыми, кроме прялки, веретена и постели Лукреции. В положенное время их принесут. И с каждой переменой сцены, а также в самые драматические моменты зазвучит свирель.

Император сошел с возвышения и улегся на ложе.

Репетиция началась. Сначала на сцену с прологом вышел хор из трех актеров. Затем он превратился в свиту Секста Тарквиния, которого играл Азиатик; Секст вступил в пререкания с исполнителем роли мужа Лукреции о том, чья жена добродетельнее. Чтобы разрешить вопрос, мужья задумали неожиданно нагрянуть к своим женам. Хор преобразился в служанок Секстовой жены, которую застали за болтовней и пьянством с рабынями. Затем хор обернулся рабынями Лукреции; когда вдруг явились мужья, та пряла пряжу и произносила монолог об обязанностях жены. Как показалось Луцию, Спор начала не вполне ровно, но по ходу дела обрела уверенность.

Хор скрылся. Супруг Лукреции, полный злорадства, пропел похвальное слово жене. Раздосадованный Секст отослал его с военной миссией из города и произнес яростную речь против выставившего его глупцом человека, после чего заявил о намерении погубить добродетель Лукреции.

Секст прибыл к ней. Час был поздний. Все рабы погрузились в сон. Лукреция, прявшая при свече, встрепенулась от неожиданного звука.

– Кто там у двери? – вскричала Спор, убедительно задрожав.

– Это я, Секст Тарквиний, друг твоего мужа и царский сын, – прогудел Азиатик.

Стоявший за хозяином Эпиктет тихо фыркнул, стараясь не расхохотаться. Прикусил язык и Луций. Азиатик был никудышным актером, хотя внешне годился для роли. Что перед ними – комедия или трагедия? Судить трудно. И как отреагируют завтрашние зрители, опьяненные вином и объевшиеся яств со «Щита Минервы»? Императорские гости будут думать в равной мере о пьесе и об актерах, возбужденные предстоящим соитием Вителлиевого жеребца и Неронова евнуха.

Репетиция продолжалась: Секст решительно ворвался в опочивальню Лукреции. Отшвырнул пинком ее прялку. Повалил Лукрецию на постель. Над ними нависала статуя Нерона.

Луций вспомнил примечания к постановке: «Он разрывает на ней одежды и совокупляется с нею, она сопротивляется и плачет».

Возможно, Спор и Азиатик просто играли роли, но Луцию показалось, что притворное изнасилование вдруг перешло в настоящее, и чем дальше, тем серьезнее становилось дело. Спор боролась вполне искренне; Азиатик не менее убедительно одерживал верх, обращался с нею крайне грубо и даже съездил по лицу. Спор издала крик, в котором не было фальши.

Эпиктет напрягся. Эпафродит, услышав, как раб втянул воздух, и уловив его возбуждение, предостерегающе качнул головой и поднял руку. Но Эпиктет не устоял. Он начал двигаться к сцене. Эпафродит схватил его за кисть.

Вителлия зрелище тоже взбудоражило. Как и Германика, который повизгивал и бил в ладоши при виде насилия. Отец и сын сели на ложах и подались вперед. Нервно поигрывая мечом Божественного Юлия, Вителлий начал руководить действием:

– Давай же, Азиатик, ты можешь лучше! Разорви на ней одежды, как написано! Не просто делай вид – я хочу услышать, как рвется ткань. Да, вот так. И еще раз! Но не усердствуй: нельзя показать, что евнух без грудей. Зрители должны затрепетать от одного звука! А теперь врежь ей еще по лицу. Схвати за волосы, запрокинь голову и отвесь хорошую оплеуху. Ох, да сильнее! Ты же насилуешь Лукрецию, стерву, которая выставила тебя на посмешище, щеголяя своей добродетельностью. Это та самая спесивая и первая патрицианка, что отказала тебе! Ты презираешь ее лицемерие, ты хочешь видеть ее обесчещенной, растоптанной, полностью униженной! Пусть она визжит как свинья, Азиатик. Вот так уже лучше. Громче! И музыка тоже должна звучать неистовее и громче!