Империя. Роман об имперском Риме - Сейлор Стивен

Нерон с разинутым ртом таращился на сенатора. На миг показалось, что он всерьез обдумывает услышанное. Он медленно кивнул, но затем содрогнулся и попятился, тряся головой и размахивая перед собой руками.

– Безумие! Твои слова безумны, Пинарий! – Нерон вдруг застыл, взглянул на свою правую руку и схватился за нее левой. – Где он? – пронзительно крикнул император.

– Что, Цезарь? – спросил Эпафродит.

– Мой браслет! Где золотой браслет, который дала мне мать, счастливый амулет со змеиной шкуркой?

– Ты не помнишь? – отозвался Эпафродит. – Цезарь давно его выбросил. Цезарь заявил, что после смерти матери он ненавистен ему.

Нерон в смятении уставился на Эпафродита, затем вздрогнул. С пыльного двора донесся топот копыт.

Беглецы выглянули из окна – вооруженные конные преторианцы.

– Должно быть, они последовали за Эпиктетом, – прошептал Феон. Он принялся баррикадировать дверь стульями и обломками, оставшимися после разрушения стены.

Преторианцы быстро спешились. Некоторые из них схватили Эпиктета, когда тот захромал прочь. Один секунду рассматривал здание, затем обнажил меч и направился к входу.

Спор с воем вцепился себе в шевелюру. У Тита вздыбились на шее волоски от пронзительных воплей евнуха. Пинарий обратил взгляд к Нерону и внезапно увидел не бога и не гения, а простого смертного, жалкого и испуганного.

Нерон подбежал к Эпафродиту:

– Дай мне кинжал! Скорее!

Эпафродит протянул ему нож.

Нерон приставил острие к груди, но замешкался. Он посмотрел на присутствующих:

– Кто из вас убьет себя первым и придаст мне отваги?

Спор продолжал выть. Остальные приросли к месту. Из прихожей донеслись удары: преторианец стучал в дверь рукоятью меча.

– Юпитер, какой актер погибает во мне! – вскричал Нерон. Он вонзил кинжал себе в живот, но не сумел протолкнуть лезвие на всю длину. Пачкая кровью грубую тунику, он повалился наземь и начал корчиться в агонии.

– Помогите! – стенал он.

Эпафродит опустился подле него на колени. Глаза секретаря блестели от слез, но руки действовали уверенно. Он перевернул Нерона на спину и выдернул из живота кинжал. Затем приставил острие к сердцу Нерона, собрался с силами и глубоко погрузил клинок в плоть.

По телу императора прошла судорога. Изо рта и ноздрей хлынула кровь.

Преторианец распахнул дверь, разбросав нагроможденные стулья. Он задержался в прихожей, давая глазам привыкнуть к полумраку, после чего устремился внутрь. Тит узнал молодого гонца, которого они встретили на мосту. Потрясение, написанное у него на лице, выглядело почти детским. Преторианец сорвал плащ и прикрыл кровоточащие раны Нерона, после чего опустился на колени возле императора.

– Поздно! – выдохнул Нерон, взяв солдата за руку. – Поздно, мой верный воин!

Император выгнулся, снова харкнул кровью, сжал зубы и вдруг замер. Остекленевшие глаза широко раскрылись. Окровавленный рот застыл в столь жуткой гримасе, что содрогнулся даже преторианец, а все остальные отвернулись – все, кроме Тита, который зачарованно смотрел на искаженное лицо Нерона.

Ужас случившегося оказался невыносимым для Пинария. Даже Сенека, известный кровавыми сюжетами, не создал ни одной сцены, способной соперничать с нынешней. Конец Нерона был невыразимо дешев и жалок. Наблюдая за ним, Тит испытал предельные ужас и жалость. Даже умирая, император играл роль и превратил лицо в маску, при виде которой лишился бы чувств и крепкий мужчина.

Нерон был прав, а Тит ошибался. Публичная казнь в древнем духе переросла бы в безвкусное помпезное зрелище и стала бы позорным расточением талантов Нерона перед недостойной его гения публикой. Вместо того смерть императора явилась частным спектаклем, разыгранным перед несколькими приви легированными зрителями. Тит испытал безмерную гордость оттого, что засвидетельствовал последнюю роль величайшего актера в истории.

Он оглядел остальных. Эпафродит, Феон и Спор, простые вольноотпущенники, придворные средней руки, могли надеяться избежать казни. Но Тит был сенатором, а в качестве авгура одобрял от имени богов все действия императора. Нерона не стало, и Тит не сомневался, что его самого подвергнут пыткам и казнят. Семью лишат наследства, покроют позором и выдворят из Рима. Жена, сын и дочери получат шанс избежать возмездия только в том случае, если Тит падет от собственной руки.

Он вцепился в запястье Эпафродита:

– Дай мне клятву, Эпафродит! Поклянись тенью Нерона! Обещай, что если переживешь этот день, то сделаешь все возможное, чтобы позаботиться о моем сыне Луции.

Обуреваемый чувствами и неспособный вымолвить слово, секретарь смог только кивнуть.

В конурку вбежали новые преторианцы с мечами наголо. Не дав им до себя добраться, Тит выхватил кинжал и поразил себя в грудь.

Часть III. Луций. Искатель

69 год от Р. Х.

Луций Пинарий вздохнул:

– Вот бы Отон был жив и до сих пор оставался императором! Ты вертела бы им, обходясь одним пальчиком.

Спор, одетый в элегантное шелковое платье, только невнятно буркнул. Она – ибо Луций всегда считал Спора «ею», и тот предпочитал, чтобы к нему обращались в женском роде, – с девичьей грацией вытянулась на ложе рядом с Луцием. Лежа бок о бок, друзья рассматривали замысловатую потолочную фреску, яркие краски которой смягчались косыми лучами зимнего солнца. Сюжетом служило похищение Ганимеда Юпитером; обнаженный красавец-юноша сжимал в одной руке игрушечный обруч, а в другой – петушка, дань ухаживания Юпитера, тогда как царь богов раскинул мускулистые руки, готовый превратиться в орла и унести предмет своего вожделения на Олимп.

– Есть ли в Золотом доме лучший зал? – произнесла Спор. – Обожаю эти покои, а ты?

– Я любил бы их больше, будь я обычным гостем, и Эпафродит позволил бы мне вернуться домой к родным, – ответил Луций.

– Он желает тебе добра. Он обещал отцу присмотреть за тобой, я присутствовала при его клятве. Если Эпафродит говорит, что здесь надежнее, то радуйся, что он еще обладает этими покоями, несмотря на все перемены, а еще больше – тому, что у него нашлось место для тебя. Да и мне было бы ужасно одиноко без тебя, Луций.

Луций улыбнулся:

– Полтора года назад мы вообще не были знакомы.

– Полтора года назад многое было иначе. Тогда правил Нерон. Представь себе мир столь огромный, чтобы его вместить! Однако Нерон оказался слишком велик для нашего мира. А Гальба – слишком мал.

– Гальба остался бы императором, рассчитайся он с преторианцами по долгам.

– Гальба был занудой! – вспылила Спор. – Занудой и скрягой! Его правление вылилось в семь месяцев нужды для всех, включая его самого. Солдаты правильно сделали, что убили старого дурака. И что заменили его Отоном. Казалось, будто Нерон к нам вернулся! – вздохнула Спор. – Когда-то, знаешь ли, в прежние золотые деньки, Отон с Нероном были закадычными друзьями. Об их приемах и попойках слагали легенды. Нерон говорил мне, что Отон ему вместо старшего брата, – хоть и льстил себе, если надеялся на внешнее сходство. Отон был на удивление хорош собой. А его стан! Яблоком раздора явилась Поппея. Отон был женат на ней, Нерон возжелал ее себе. Несчастному Отону пришлось развестись и удалиться в Испанию.

– А когда легионеры избавились от Гальбы, то сами и выбрали Отона взамен.

– Люди-то уже стосковались по Нерону, а более близкой к нему фигуры, чем Отон, найти не смогли. Ему было всего тридцать семь, еще править и править. Он взял себе имя Нерона. Восстановил его статуи, которые успели снести. Объявил о намерении достроить Золотой дом и сделать его еще грандиознее, чем задумывал Нерон.

– Римские каменщики и ремесленники несказанно обрадовались! – усмехнулся Луций.

– Отон во всех смыслах надеялся править по примеру Нерона.

– И любить, как любил Нерон.

Спор со вздохом кивнула:

– Да. Милый Отон! Конечно, все дело в том, что я похожа на Поппею. Помню, как он впервые меня увидел. Именно здесь. Он пришел к Эпафродиту с каким-то вопросом насчет слуг. А потом взглянул на меня через зал. Отона как громом поразило, он чуть не упал. Я видела: у него затряслись колени.