Чехов и Лика Мизинова - Элла Матонина

Красиво угасал сезон в Мариенбаде. Там Санины встретили Леонида Собинова с женой Ниной Ивановной и четырнадцатилетней дочерью Светлашей. Собинов приехал тоже на лечение. Но он приехал из России, новой России, которую Санин теперь знал лишь понаслышке – двенадцать лет не был в ней. Для Саниных эта встреча стала счастьем, везением, удачей: родные русские люди, родная речь и общие воспоминания – как лучшее богатство. Москва, университет, где они оба учились, Общество искусства и литературы, где всегда встречались. Собинов тогда учился петь, Санин – ставить спектакли и играть в них. Дом Станиславского, где вечера с музыкой, пением, представлениями, в которых участвовал Санин, интересными разговорами, или его дача в Любимовке, сад, река, гостиная с керосиновой лампой под абажуром, фортепьяно, и «очаровательно, молодо и свежо» молодой Собинов поет романс «В тени задумчивого сада…». Собинова всегда и все знавшие его будут любить – такое счастье подарит ему судьба. Он был красив, талантлив и щедр. Санин помнил, что в одном только 1902 году Собинов дал около пятидесяти концертов в пользу нуждающихся студентов. О Собинове будут писать, что он не был бы великим артистом, дававшим столько счастья, если бы ему не было свойственно такое благожелательство к людям. Стиль его искусства был так благороден, потому что был благороден он сам. Никакими ухищрениями артистической техники не мог бы он выработать в себе такого обаятельно-задушевного голоса, если бы этой задушевности не было у него самого. В созданного им Ленского верили, потому что он и сам был такой: беспечный, любящий, простодушный, доверчивый. Оттого-то стоило ему появиться на сцене и произнести первую музыкальную фразу, как зрители тот же час влюблялись в его игру, в его голос, но главным образом в него самого. Собинов, как и Санин, был неимоверным тружеником. Мог работать по 12 часов в сутки, доводил себя до крайней усталости. Его как-то пригласили петь в Киевской опере на украинском языке. Он, коренной ярославец, стал учиться читать и говорить по-украински. Часами сидел над спряжениями глаголов. «Я бачу, ты бачишь, вiн бачить» (видит), – аккуратно записывал он в школьную тетрадку…

– Вы, Сашенька и Леонид Витальевич, не умеете сбрасывать лишнее в трудах и проблемах – вот и говорите теперь о болезнях… – вздыхала Лидия Стахиевна и смотрела на совсем еще юную дочку Собинова, которую предстояло ему растить и поднимать.

– Лидия Евстафиевна (так Собинов звал Лидию Стахиевну, вернув ее, как говорил, к русским корням), скажите, дружочек, когда еще «силушка по жилушкам, – как говорит Саша, – разливается», как не в молодости?! Стоит ли ее экономить, ведь сама по себе исчезнет…

– Вот ты, не жалея себя, и мотался по гастролям в жутких восемнадцатом, двадцатом годах, когда я в Большом театре работал и мечтал о твоем голосе, – ворчал Санин.

На мариенбадской фотографии Санин и Собинов идут по бульвару, где фланируют или просто стоят курортники. Деревья в полной зелени, но осень, видимо, подступает – Санин в демисезонном пальто, оба в шляпах по моде. У Собинова – грудь колесом, он подчеркнуто элегантен, Санин небрежно элегантен. У него в руках кружка с лечебной водой. Лица улыбающиеся, счастливые. Кто знает, о чем они говорили до и после щелчка фотоаппарата, но «птичка вылетела» и оставила нам мгновение их жизни.

По вечерам они сидели в недорогих кафе. Санин веселил компанию, рассказывая анекдоты, истории. Они были не последней свежести. Но мимика, голос, жесты! Предстал перед всеми друг Санина Федя Шаляпин в своей первой серьезной роли на оперной сцене. Поет, делает барственный жест польского магната, потом опускается в кресло и… на сцене при публике садится мимо. Хохот, и все же 5 рублей прибавки к жалованью Федя именно за эту роль получает от антрепренера. Не за хохот, а за прекрасное пение. Потом Санин вспоминает старого актера, носившего табакерку из папье-маше с портретом Наполеона на крышке. Ее увидел император Николай I, любивший бывать за кулисами своих императорских театров.

– У тебя есть свой император. Отчего чужого носишь? – спрашивает царь актера.

– Не годится здесь быть своему.

– Почему же?..

Санин, как актер из анекдота, достает кошелек, держит его, как табакерку, и перед тем как понюхать, стучит двумя пальцами по носу Наполеона. Потом кошелек-табакерку раскрывает, нюхает, чихает и говорит: «Здравия желаю, Ваше Императорское Величество!» На внутренней крышке – портрет русского царя.

– Изобразите Каратыгина! – просят дамы.

– Ну сколько можно? – ворчит Александр Акимович.

– Пожалуйста!

Голосом сказителя Санин начинает. Во время антракта Николай I подошел к великому Каратыгину. Голосом царя: «Вот ты, Каратыгин, очень ловко можешь притворяться кем угодно. Это мне нравится». – «Могу играть и нищих и царей, ваше величество». В голосе – лукавство, в осанке – достоинство, в лице – любезность. «А вот меня, пожалуй, не сыграл бы», – вроде бы шутит император. «Если позволите, сию минуту изображу!» Это с закрытыми глазами, как прыжок в ледяную воду. «Ну, попробуй», – добродушно, но с тайной угрозой и недоверием позволяет царь.

Каратыгин-Санин становится в позу, характерную для Николая I. Обязательно полупрофиль. И царственно говорит Собинову (он – вроде бы Гедеонов, директор Императорских театров): «Послушай, Гедеонов. Распорядись завтра в 12 часов выдать Каратыгину двойной оклад». – «Гм, гм… Недурно играешь», – озадаченно поднял брови царь.

На следующий день Каратыгин, отбиваясь от изумленных товарищей по сцене, пересчитывал пачку двойного оклада.

– Но у меня этих денег нет, – под общий хохот заканчивает представление Санин.

– А знаешь, жена дорогая, почему в вашу Тверь Николай Первый никогда не ездил?

Лидия Стахиевна машет рукой:

– Ты все выдумываешь…

– Не я, а народ. И все потому, что анекдоты составляют ум для стариков и прелесть для детей. Так изящно утверждали в старину. Так вот. В тридцатые годы Николай Павлович ждал в Твери переправы через Волгу. Была непогода. Поставщик стола Государя, тверской купец-богач подал такой счет за кушанья, что в свите царя все изумились.

«Неужели в Твери все так дорого?» – «Нет, слава богу, – перекрестился богач. – Но для государя цены особые, нельзя же ему продавать как всякому прочему».

Николай I пожелал видеть купца:

«Значит, с меня надо брать как можно дороже?» – «Точно так, ваше величество. Товар и цена всегда по покупателю». – «Пожалуй, у вас в Твери жить мне было бы не по карману», – сказал царь и никогда больше не останавливался в Твери.

– Анекдот адрес перепутал, – воспротивилась Лидия Стахиевна. – Это о купце вятском, человеке хватском…

Санин, как всегда, легко с ней согласился, откинулся на спинку стула:

– Хорошо бы Лене Собинову русский романс спеть, – вздохнул и