Лягушки - Владимир Орлов

Ковригин бросил клок туалетной бумаги в унитаз, хотел было отправить записку в плавание следом. Но решение это показалось ему бестактным и уж тем более — неэстетичным. И он без колебаний разжевал записку, а потом и проглотил её.

27

Так, думал Ковригин, так… "Д. А. А!" Надо понимать, — Дорогой Александр Андреевич!" Стало быть, уже и дорогой. Так… "Е. и М." Как ни крути, а получается Елена и Марина. Занимательно. Не полагает ли девушка, отказавшаяся блистать нынче в шёлковом платье британской принцессы, что её намерены заточить в Маринкиной башне?

Занимательно.

Чужие водовороты. А рассуждения Веры, Веры Алексеевны Антоновой, названной Хмелёвой опекуншей, вроде бы относившейся к нему, Коригину, доброжелательно, о здравом смысле?

Не забудем о здравом смысле.

Но и водовороты влекут. Он, Ковригин, осторожный, однако не трус.

Ладно, посмотрим, решил Ковригин.

А застолье в Рыцарском зале, пожалуй, утомилось или ожидало нового сюжетного поворота. Слух прошелестел, мол, через полчаса фейерверки с винными фонтанами. Слух этот вызвал неизбывность оживления. Оказавшийся рядом с Ковригиным Пантюгрюеша-Пантюхов с высохшими уже и взлохмаченными кудрями посчитал, что после винных фонтанов наверняка какой-нибудь вандейской бурды или хуже того — шампанского всех сморит и его тоже, а потому надо заполнять утробу не пропавшими пока со столов яствами и напитками. При этом ещё и потребовал:

— Лебедей запечённых несите!

И ведь не принесли.

Ковригин пытался обнаружить где-либо "Е. и М.", понять её состояние и даже подать ей сигнал, мол, прочитано, ощутить и её отношение к этому сигналу, но ни в одной из людских стаек Хмелёву не углядел. Это его расстроило.

То есть теперь Ковригина волновало не только присутствие вблизи него Хмелёвой, но и её отсутствие. Без неё Ковригину было скучно и одиноко. Остальные люди стали ему безразличны.

Дурь, милостивый государь, сказал себе Ковригин, именно дурь!

Служитель в коричневом сюртуке подал Ковригину конверт с номером и ключом его гостевой комнаты. Тут же рядом с Ковригиным оказались Натали Свиридова и её синежтурские почитательницы — Ярославцева и Древеснова. И Пантюхов с Сутыриным.

— Башня Северо-восточная, Часовая, — огласил Ковригин для любопытствующих, — опочивальня № 19. Бывшая комната гувернёра дофина.

— Какого ещё дофина? — удивился Сутырин.

— Надо полагать, французского…

— А моя опочивальня семнадцатая! — обрадовалась Свиридова. — Будем пробираться друг к другу со свечами! А вокруг — Монтекки и Капулетти! Да не пугайся ты, Сашенька! Я шучу!

Но Ковригину показалось, что она и не шутит.

— Мы с Парашей ярусами ниже! — сообщила Ярославцева.

Теперь, пусть и ненадолго, Ковригину удалось рассмотреть Ярославцеву. Рослая, как и Хмелёва, такие нынче детки пошли. Раньше рослых актрис судьба выталкивала в дикторши. Но в отличие от Хмелёвой — широкая в кости. Смешливая, крепкая. Кровь с молоком. С умными карими глазами. И вовсе не из простушек. Не из субреток. И скорее создана не для комедий (хотя и в них может быть хороша), а для драм. Холодцов, хоть и прохиндей, но с цепким глазом. Возможно, именно такой и представлял царевну Софью Суриков. За такой стрельцы пошли бы…

— У вас наверняка была пышная коса… — произнёс вдруг Ковригин.

— Точно! — рассмеялась Ярославцева. — Толстая, как канат. Из-за вашей "Маринкиной башни" пошла в реквизит на службу стилистам. Не жалею…

— Какой ты у нас любезный дамам, Ковригин! — заявил Пантюхов. — Жаль, что я не научился писать сонеты. Хотя о чём жалеть-то! Тебе отвели койку в Бабской башне! Значит, ты безопасный. Значит, ты не способен нарушить чьи-либо эротические интересы. Небось и справки навели. И тебе можно доверять, как евнуху. А такого удальца и охальника, как я, пожелали укротить и упрятать подальше от милых дам.

Знаток символов в архитектуре расхохотался зловеще, и тотчас же электрический свет в Рыцарском зале погас.

Милые дамы и Сутырин попытались удальца и охальника укорять, но тут же и замолчали. Вдруг темнота была вызвана вовсе не режиссёрским сценарием, а мрачной энергетикой здешних стен, шутками духов и привидений. Страшно стало…

— Сейчас нам всем и выдадут Аленькие цветки, — прошептал Пантюхов, и не было в его голосе радости.

А Ковригина кто-то поцеловал в губы. Не чмокнул, а поцеловал. То есть поцеловала.

Ковригин растерялся. Пытался вспомнить запах женщины, ему, несомненно, знакомый. Но, пока вспоминал, пламя факелов осветило Рыцарский зал.

Факелов было не меньше пятидесяти. Своды зала подчинились колебаниям огней ручных и настенных светильников. Факелы крепились в кольцах, вбитых в камни стен, держались в пазах металлических доспехов, вздымали их и руки необученных пока Ланцелотов и шотладских стрелков. Из тьмы, из камней выступила юная дева, облачённая в костюм оруженосца: чёрный пурпуэн, стеганый ватник, надеваемый под латы, длинные шоссы — облегающие ноги штаны-чулки, чёрно-серый шерстяной капюшон с "хвостом" (описание костюма Ковригин позже выудил из всё того же презента ресторана "Лягушки" с рассказом об упоительной жизни в замках Луары). От героической Жанны Д'Арк явившаяся дева с жезлом в руке отличалась причёской и цветом волос. У Орлеанской девственницы чёрные волосы были пострижены в кружок. У Журинской девы светло-русые с рыжими прядями локоны спадали на плечи. И хотя она была вооружена кинжалом, больше походила на церемониймейстера, готового объявить о переменах в ночном действе.

Гостей призывали в парадный двор замка к площади у подъёмного моста.

Естественно, оруженосцем-церемонимейстером была Хмелёва.

Значит, во тьме вовсе не Хмелёва целовала Ковригина в губы.

Хотя мало ли что могло происходить в замке с привидениями.

И ещё одно соображение посетило Ковригина.

Марина Мнишек! Жанна Д' Арк. Кто следующая?

И ещё. На самом ли деле Хмелёва дерзила, отказываясь надевать платье британской принцессы, или же способствовала чьему-то простодушному либо, напротив, изощрённому развлечению?

Впрочем, ему-то, Ковригину, какое до всего до этого было дело?

Фейерверк его отчасти разочаровал. Впрочем, при нынешних-то регулярных чудесах на артиллерийских складах в Малороссии громыхания и видения в небесах мало кого могли удивить. Да и простое дружелюбное кормление лицедеев и лиц, к их трудам и грехам причастных, не стоило канонад и пожаров. Ко всему прочему китайские пиротехнические ширпотребы избаловали публику, в Москве теперь за каждым забором и по поводу прибавления в кроличьих семействах что-то шипит, свистит и разлетается под детские восторги в цветные клочья над берёзами, после чего эффекты, некогда заставлявшие ахать и вытягивать шеи, кажутся лишь непременной добавкой к шашлыкам и барбекю из кур.

Словом, постояли на гранитных плитах, задрав головы, попытались разгадать суть иных узоров, вензелей (наверняка связанных с эмблематикой рода Турищевых), фигур, возникавших в небе и тут же опадавших звёздной пылью, и чуть ли не принялись зевать. Ковригину якобы увиделись в небе водяные потоки и в них — тритоны, нимфы, возможно, земноводные, лягушки в их числе, прочие существа из мифологических построений графа Турищева. Но подумал об этом как-то вяло, будто задрёмывая, зрелище показалось ему манерно-старомодным, и смыслы или подсказки выискивать в нём, на его взгляд, было бы делом излишним.

Впрочем, фиолетовый туман, окутавший замок, несколько встревожил его. Отчего он фиолетовый? И ведь кто-то предупреждал его именно о фиолетовом тумане от Реки. Вера. Вера Алексеевна Антонова. Опекунша шальной девицы Хмелёвой. Она и предупреждала.

Однако не на всех подействовал фиолетовый туман, не всех ещё клонило ко сну и покою. Особо крепкие организмы продолжали требовать удовольствий и баловства у винных фонтанов. Пантюхов продегустировал их букетные и крепостные свойства и пришёл к выводу, что наиболее красив и целесообразен фонтан настойки морошки на коньяке. При этой оценке совместились патриотические устремления Пантюхова с уважением к исторической традиции франкомана графа Турищева. А генерала Люфтваффе Головачёва видели у фонтана с туренским вином.

— Ну что, Ковригин, — загоготал Пантюхов, — помни о привидениях! Залетит к тебе Головачёв, в окно вампиром биться будет. Или прирежет тебя Синяя Борода типа Блинова. Или проберётся к тебе сквозь стены за сонетами Свиридова Наталья Борисовна!

"Нет, надо завтра же убираться в Москву! — пообещал себе Ковригин, — И не в Москву даже, а в Аягуз. Или в Соль-Илецк, там урожай арбузов…"

А на него призывно глядели Натали Свиридова с приставшими к ней Ярославцевой и Древесновой.

Оруженосца же церемониймейстера с жезлом в руке нигде видно не было.