Восходящее солнце - Майкл Крайтон

«Дело не имело отношения к сексуальным домогательствам», сказал я.

«Здесь совсем другое. Дело в деньгах.»

Коннор ничего не сказал. Он просто ждал. И смотрел на меня.

«А, черт», сказал я.

И начал рассказывать.

В жизни случаются моменты, когда кажется, что понимаешь, что делаешь, а на самом-то деле нет. Потом уже оглядываешься и видишь, что действовал совсем неправильно. То есть, вляпался во что-нибудь и был совершенно не прав. Но в то время, ты думал, что все прекрасно. Когда это со мной случилось, я был влюблен. Лорен была тогда одной из тех девушек-патрицианок, худощавой, грациозной и понимающей. Казалось, что она выросла на породистой лошади. Она была моложе меня и чертовски красивой. Я всегда знал, что между нами не сложится, но все равно пытался, чтобы сложилось. Мы поженились, стали жить вместе и она сразу начала выражать недовольство. Ей не нравилась моя квартира, место, где она расположена, сколько денег у нас имеется. Все такое. Она начала полнеть и не могла остановиться. Она держала крекеры в машине, крекеры под кроватью, крекеры везде и всюду. Она выглядела такой жалкой и несчастной, что я пробовал делать ей приятные мелочи. Покупать всякую всячину. Готовить еду. Делать мелкую домашнюю работу. Вообще говоря, я так не делаю, но я был влюблен. Понемногу у меня образовалась привычка ее баловать. Я пытался ее умилостивить.

А она постоянно на меня давила. Больше того, больше этого. Больше денег. Больше и больше.

У нас также была еще одна особая проблема. Ее медицинская страховка в офисе окружного прокурора, как и моя, не включала беременность. После женитьбы нам не хватало повременной оплаты, чтобы возместить расходы на ребенка. Стоимость доходила до восьми тысяч долларов, а мы с этим даже не были вровень. Ни у кого у нас денег не было. Отец Лорен был врачом в Вирджинии, но она не хотела просить у него денег, потому что он с самого начала был против ее замужества. У моей семьи вообще не было никаких денег. Вот так. Денег не было совсем. Она работала на окружного прокурора. Я работал на департамент полиции. У нее была куча долгов на MasterCard и машина, купленная на деньги также взятые в долг. Нам следовало найти восемь тысяч долларов. Она просто висели над нашими головами. Мы думали, что как-то все само собой утрясется. Она в основном помалкивала, то есть со всем этим должен был справляться я.

И тут как-то вечером в августе пришел вызов на случай семейного насилия в Ладера-Хейтс. Латиноамериканская пара – напились и весьма крепко подрались: у нее разбита губа, у него фонарь под глазом, ребенок орал в соседней комнате, но очень скоро мы их успокоили, увидели, что никто серьезно не пострадал и собрались уходить. А жена увидела, что мы уходим и начала вопить, что муж дурит с дочерью, физически обижает дочку. Когда муж такое услышал, то выглядел весьма глупо, и я решил, что все это чепуха, жена просто хочет чем-нибудь достать его. Но жена настаивала, чтобы мы проверили девочку, поэтому я и пошел в детскую комнату, а ребенку было всего месяцев девять и он покраснел от рева. Я откинул одеяло, чтобы проверить на синяки, и вдруг увидел белый кирпич, весом в кило. Под одеялом у ребенка. Вот так.

Я не знал, та ли здесь ситуация, когда они женаты, и она, поэтому, не может свидетельствовать против мужа, и есть ли здесь вообще подсудный случай, законен ли обыск, и так далее. Если бы он заполучил хотя бы наполовину толкового адвоката, он смог бы отмазаться, ноу проблем. Поэтому я вышел из детской и попросил этого типа войти. Я понимал, что ничего не смогу сделать. Я подумал только, что если девочка ухитрится затолкать этот кирпич в рот и пожевать, это ее убьет. Я хотел просто поговорить с ним об этом. Я решил, что слегка его потрахаю. Напугаю немного. И вот мы с ним в детской, жена все еще в гостиной с моим напарником, и вдруг этот тип вытаскивает конверт в два сантиметра толщиной. Он его открыл и я увидел стодолларовые бумажки. Дюйм толщины стодолларовых банкнот. А он говорит: «Благодарю за помощь, офицер.»

Должно быть, в этом конверте было тысяч десять. Может, и больше, я не знаю. Тип вытащил конверт и глядит на меня, ждет, что я возьму. Я сказал что-то малоубедительное о том, как опасно прятать дурь в детской кроватке. И типчик сразу вытащил кирпич, бросил его на пол и ногой запихнул под кровать. Потом говорит: «Вы правы. Благодарю вас, офицер. Ужас, что если случится с моей дочерью.» И протягивает конверт. Вот так.

Сплошная суматоха. Снаружи жена вопит на моего партнера. Здесь с нами вопит ребенок. Тип протягивает конверт, улыбается и кивает. Вроде как, давай, бери, они твои. И я подумал… не знаю, что подумал… Я только помню, что я уже в гостиной и говорю, что с ребенком все в порядке, и теперь женщина начинает пьяно вопить, что это я насиловал ее ребенка – теперь уже я, а не муж – и что я в заговоре с мужем, и что мы оба поганцы. Мой партнер понял, что она в дымину пьяная, и мы ушли. И это все. Партнер говорит: «Ты побыл немного в той комнате», а я отвечаю: «Я проверял ребенка.» И это все. Если не считать, что на следующий день она явилась и сделала формальное обвинение, что я насиловал ее ребенка. Она была с перепою, у нее уже были приводы, но даже так обвинение слишком серьезное и она пошло по инстанциям вплоть до предварительного слушания, где и было отброшено, как совершенно необоснованное.

Вот и все.

Все, что случилось.

Вся история.

«А деньги?», спросил Коннор.

«На уик-энд я поехал в Вегас. И крупно выиграл. В тот год я заплатил тринадцать тысяч налога на дополнительный доход.» «Чья была идея?»

«Лорен. Она подсказала, как все уладить.»

«Так она знала, что произошло?»

«Конечно.»

«А расследование в департаменте? Совет по предварительному расследованию составил рапорт?»

«Не думаю, что зашло так далеко. Они просто все выслушали устно и все отмели. Вероятно, есть запись в журнале, но настоящего рапорта нет.» «Олл райт», сказал Коннор. «А теперь расскажи все остальное.»

И я рассказал ему о Кене Шубике, о «Таймс» и о Крысе. Коннор, нахмурившись, молча слушал. Пока я говорил, он начал посасывать воздух сквозь зубы, что у японцев является выражением несогласия. «Кохай», сказала он, когда я закончил, «ты сделал мою жизнь чрезвычайно трудной. И, конечно, ты заставил меня выглядеть глупее, чем я есть. Почему ты не рассказал мне этого раньше?»

«Потому что это не имело отношения к вам.»

«Кохай», он все кивал головой, «кохай…»

Я снова подумал о дочери. О возможности – только возможности – что я не смогу видеться с нею – что я не смогу…

«Слушай», сказал Коннор, «я ведь говорил тебе, что это может оказаться неприятным. Помяни мое слово. Может быть еще гораздо неприятнее. Это только начало. Может стать совсем гнусно. Мы должны действовать быстро и попытаться все закруглить.»