Когда наступает время. Книга 1. - Ольга Любарская

class="p">— Друг моего царя так недорого оценил мою молодость? — кокетливо спросило Таис.

— Я обычно не имею дело с проститутками, поэтому и не знаю, сколько они стоят, — ответил Гефестион.

Птолемей взглянул на сына Аминты налившимися красными глазами.

— Ты думаешь, что можешь купить все?!

— Помилуй, Птолемей, я просто интересуюсь, не более того.

— А сколько ты хочешь за свои услуги? — заинтересованно вступил в разговор Александр. –Слышал я, ты дорого берешь.

— Много, мой царь!

— Смотри-ка, критянин, — подтолкнул Неарха Леоннат, — торг становится интересным!

— Буцефала покупают, не иначе, — заржал Неарх, разом опрокидывая килик.

Тут не выдержал Филота.

— Утонченное мастерство стоит дорого!

— Филота! — взвился Гефестион. — А ты откуда знаешь?! Или ты…

— По случаю пришлось! — перебил фалангарх.

— Ну, раз Филота утверждает, значит, так оно и есть! — Александр подался грудью вперед. — Он известный ценитель изящного.

— Так, — Гефестион повернулся к Таис, — я правильно понял, что за назначенную цену ты, не задумываясь, пошлешь Птолемея к Аиду и ляжешь под любого?

— Я выбираю мужчин сама! — горделиво ответила гречанка. — Птолемей — мой давний и лучший любовник!

— Постойте! — Леоннат одним прыжком оказался в центре спора. — Мне кажется, мы ночью ловим голыми руками лисицу в лесу! Давайте разберемся, о какой цене идет речь.

— Правильно! — поддержал его Неарх, и все уставились на Александра.

— Ты сказала, — начал царь, — что хочешь много. Так что же ты хочешь?

— Персеполь! — ответила Таис, вздернув голову и сжав губы.

Молчание опрокинулось, словно камень, слетевший с горы. Каждый старался понять, не ослышался ли он.

— Мой царь, — голос женщины стал мягче. — Я — гречанка. Гордость за твои победы переполняет мне сердце, но горечь крепко впиталась в кровь. Горечь, что не так давно мою землю и мой народ попирали и унижали персы! Отсюда отправлялись корабли и несчетные войска! Ничто так ненавистно мне, как память об этом, и ничто так ненавистно мне, как этот город! Ты славишься великодушием и щедростью, но еще более будешь славен, коли сотрешь в наших душах горькую память о прошлом, уничтожив этот сгусток ненависти!

— Послушайте, — раздались выкрики, — что говорит эта женщина! Мы согласны с ней! Александр, уничтожь Персеполь, и Греция возликует! Слава Таис! Слава! Сожги его!

— Сжечь? — Александр косо улыбнулся. — А и, правда! Мы слышали, как содрогается Персия под нашими шеренгами! Видели, как бежит Дарий! Мы пировали в его дворцах! Посмотрим же, насколько прочны эти стены!

Александр соскочил с ложа, оступился, не удержавшись в пьяном угаре и припав на колено, но тут же взметнулся, требуя вина и огня. Шатаясь подобно легкой лодке на волнах и размахивая факелом, он отправился в тронный зал.

— Содрогайся, Персия, ибо я — твой царь! — крикнул Александр, швырнув факел на трон.

Старое дерево глухо отозвалось, занимаясь пламенем. Раж обуял толпу, и вскоре вспыхнули тяжелые пурпурные занавеси и мореные колонны. Пламя перекинулось на потолок, вылизывая резные балки. Они, словно плакали, роняя вниз огненно-кровавые слезы. Упав, те размножались, рождая новые смертоносные факелы. Толпа ревела, оглашая округу ужасающим гулом. Все живое, непричастное к адской вакханалии, словно замерло, парализованное торжествующим воем. Толпа вывалилась на улицу, продолжая орать и хохотать. Пламя рвалось из окон, уродуя тонкую резьбу ставен и покрывая копотью светлые стены. Таис попыталась докричаться до Птолемея, но он не слышал ее, охваченный всеобщим безумием. Она уже отвернулась, когда услышала за спиной оглушительный грохот и после еще более неистовые вопли толпы. Женщина обернулась. Тронного зала уже не было. Все превратилось в огромный расплывчатый костер, из которого еще возвышались огненные столбы колонн.

Александра передернуло. Он не заметил, что стоит босой на снегу.

— Вина! — орал Гефестион, отхлебывая из кубка большими глотками. Пурпур лился мимо рта, окрашивая снег алыми брызгами. — Вина!

Огонь отражался в его глазах, словно дикие вакханки кружились в неистовом танце.

Птолемей проснулся от головной боли. Несколько мгновений он беспорядочно вращал глазами, стараясь понять, где он и кто. Запах гари и перебродившего вина куполом висел над кроватью. Было тихо и холодно. Птолемей пытался встать, но что-то тяжелое не позволяло. Приподняв голову, он увидел обмякшее тело, лежащее поперек него. Отчего-то болели ноги, и саднило плечо. Ужасно хотелось пить. Еще хотелось окунуться в бассейн. Потом еще что-то, но он не мог точно понять, что именно. В голове проносились какие-то обрывки воспоминаний вчерашнего дня, но они имели весьма расплывчатые очертания. Их даже сложно назвать обрывками. Так, мелкие клочки, беспорядочно разметанные по всей голове. Таис спала, неудобно свесив голову и неестественно раскинув руки. Птолемей выбрался из-под нее, но она даже не проснулась, лишь что-то пролепетав во сне.

— Боги, — едва шевеля языком, произнес македонец, — кто-то переломал мне все кости, потом хотел сжечь, но, видно, отказался от этой затеи. Еще одно такое веселье, и Мойры (7) оборвут мою жизнь.

Птолемей потеребил Таис за плечо.

— Вставай. Если мне не изменяет память, а она мне, кажется, изменяет… Короче, сдается мне, ты — виновница вчерашней вакханалии.

— Отстань, — отмахнулась гречанка. — Я хочу спать.

— После всего, что ты натворила, ты еще можешь так безмятежно спать?

— Могу, хочу и буду! — огрызнулась Таис, переворачиваясь на другой бок.

— Исчерпывающий ответ, — обреченно заключил Лагид, слезая с кровати. — Эврилох!

Никто не явился на зов.

— Проклятый мальчишка! Вечно его где-то носит! Уберу с глаз долой!

Не успел Птолемей произнести последний звук, как дверь распахнулась, и в зал вбежал паж с тяжелой, наполненной углями жаровней.

— Ну, вот. Опять не удалось избавиться от тебя. Хитрая пройдоха, вечно вывернешься в последний момент.

— Я бы вывернулся раньше, Птолемей, но костровничий едва успел распалить угли.

— А чего такая тишина?

— Так никого. Только охрана, и те едва на месте удерживаются, словно по нужде их распирает. Все уже сбегали посмотреть на кострище. Знатно горело, до сих пор дым столбом стоит.

— Да-а-а. Видать Дионис над нами поглумился.

— А женщина-то теперь знаменита. Только о ней разговоры и идут.

Птолемей скрытно улыбнулся в усы.

— Царь уже встал?

— Он теперь хорошо, если к вечеру отойдет. К нему полночи консилиум лекарей ходил. Говорят, он в безумие впал. Рвался дворец тушить. Его к утру едва успокоили.

— Ладно, уговорил, — мягко произнес Птолемей.

— Оставишь меня?

— Ох, лисица! Клянусь собственной шкурой, вернемся домой, сдам тебя в ученики к ритору. Из тебя точно толк будет.

Занимался вечер. Птолемей различил вдалеке фигуру царя. Александр быстро шел своей знаменитой пружинящей походкой. Как бы там ни было, но он воспримет увиденное с достоинством. Пожалеет? Да. Но ведь никто из его подданных не увидит, что произойдет в его душе. Лишь однажды, спустя много времени, он случайно с сожалением скажет об этом. Потом. Не сейчас. А сейчас все видят его, закутанного в белый меховой плащ, царственного и спокойного. Головную боль, Персеполь он спрячет подальше, поглубже, в недосягаемых глубинах своего сердца. Быть царем трудно, но он может.

Морозная свежесть приправлена запахом гари. Снег на многие стадии вокруг лежит грязным покровом. Издалека Александр увидел одиноко торчащие каменные колонны. Вчера еще они величественно поддерживали свод тронного зала, а теперь высятся голые, словно не понимая, для чего остались стоять. Двое совершенно пьяных пехотинцев испражнялись у всех на глазах, радуясь, словно дети, когда струи мочи шипели, закипая на раскаленных углях. «Толпа. Чернь, — подумал Александр. — Они так и остались пастухами».

Видя своего монарха, люди с приветственными криками начали собираться вокруг него. Они выкрикивали его имя, рукоплескали. Чему? Александр подумал о себе. «Можешь все?!» — его мысли сгустками крови ударили в виски, отражаясь ответом: «Царь царей! Варвар!»

Александр отправился к другу. Страж проводил его в незнакомые покои и распахнул дверь. Гефестион лежал на кровати с полотенцем на лбу. Завидев царя, он метнулся, желая встать, но Александр жестом остановил его. Опустившись возле кровати и положив голову на колени другу, он замер, а после спросил почти шепотом:

— Скажи, Гефестион, кто я теперь? Варвар? Тиран?

— Ты — царь. Величайший из всех. Ты можешь все, никогда не позволяя лишь одного.

— Чего, Гефестион?

— Сомневаться.

(1) Имеется ввиду сводный брат Александра Арридей. После смерти Александра из политических соображений трон был отдан слабоумному Арридею.

(2) Священный