Александр II - А. Сахаров (редактор)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Берлинский конгресс заставил Россию поступиться некоторыми статьями Сан-Стефанского договора… У Болгарии урезали южную часть Черноморского побережья… Австрия вводила войска в Боснию и Герцеговину… Англия добилась права на Кипр… Встали на пути объединения армянского народа, вернув Западную Армению под власть Турции…
Горчаков не раз вспоминал разговор с царём. Как-то Александр сказал ему:
– Овладев Карсом, Баязетом, Ардаганом и иными землями, захваченными турками, мы воссоединяем обе части Армении.
На что он, российский канцлер, ответил:
– Ежели на конгрессе нам не удастся отстоять единую Армению под российским правительством, предчувствую многие страдания народа армянского, коему суждено будет оказаться в составе Оттоманской Порты…
Что и случилось…
Подписав Берлинский трактат, Горчаков заметил Шувалову и Убри:
– Султан не простит Лондону Кипра, а Вене Боснии и Герцеговины…
– Ваше сиятельство, – сказал Убри, – Бисмарк заявил корреспонденту газеты «Таймс», что дал миру сколько возможно и содействовал его сохранению.
На губах Горчакова скользнула ироническая усмешка:
– Германский рейхсканцлер такой же миротворец, как факельщик у стога сена…
В Санкт-Петербурге российскую делегацию встретили граф Игнатьев и Жомини. Настроение у Горчакова мрачное. Игнатьев обронил со вздохом:
– Могу констатировать, ваше сиятельство, Берлинский договор сделан под англо-австрийским соусом.
Канцлер остановился, посмотрел на Игнатьева, затем перевёл глаза на Жомини:
– Господа, начинается новый виток в восточном вопросе. С сожалением оставляю это дело своим преемникам.
П. Н. Краснов
ЦАРЕУБИЙЦЫ
РОМАН
Настоящее?.. Его у нас нет. Есть
только прошлое и может быть – будущее.
В прошлом будем черпать знания – чтобы
совершенствовать будущее.
АвторЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
Вера Ишимская была в том возрасте, когда девочка превращается в девушку. Платье – уже длинное, косы уложены по-девичьи, под юбкой подкинут турнюр[83] – маленький, последняя мода, и зонтик с длинной и тонкой ручкой, и дана некоторая самостоятельность ходить по городу без горничной и гувернантки. Но внутри, под платьем, всё ещё девочка. По-детски всё её трогает и волнует. Из самой же глубины душевной поднимаются неясные вопросы, сложные и неразрешимые. Душа жаждет действия. Хочется подвига, подвижничества. Что-то совершить. Вера бродит по комнатам, вдруг остановится, задумается, зажмурит глаза…
Царствовать, как Екатерина Великая – державинская «Фелица», «Богоподобная царевна киргиз-кайсацкия орды, которой мудрость несравненна»… Сгореть на костре, пред тем свершив подвиг!.. Жанна д'Арк!.. Стихи, заученные в детстве по-русски и по-французски, встают в памяти: Ломоносов, Державин, Пушкин, Виктор Гюго, Ламартин…
Пушкинская Татьяна?.. Фу!.. Татьяна – это вздор!..
Кисейная барышня!.. Любовь – пошлость!.. С такими-то запросами души – любовь?.. В мире и так довольно пошлости…
Откроет глаза – перед нею по стенам гравюры, литографии, картины, масляными красками писанные… Ладурнер, Клодт, Виллевальде. Развод караула… Знамёнщик Семёновского полка… Группа на биваке. Белые штаны, мундиры в обтяжку, широкие лосиные ремни, чёрные каски с медными орлами и высокими волосяными султанами…
Дедушкина утеха.
Вера – сирота. Она живёт у дедушки – генерал-адъютанта Афиногена Ильича Разгильдяева, старого вдовца.
Её никто и ни в чём не стесняет. Она может уходить из дому, гулять одна, зимою ходить на каток в Таврическом саду, летом гулять по Петергофскому парку. Ей верят. Она – Ишимская, она была в институте и, выйдя из третьего класса, закончила образование дома с приходящими учителями.
Вера остановится против зеркала и долго смотрит на себя. Красива? Волосы русые – поэт-романист сказал бы: пепельные! Глаза голубые. В глазах есть нечто напряжённое и смелое. Стальное! Дерзкое?! Сложена? Недурно… Кузен Афанасий говорит: «На пять с плюсом; гвардейский ремонт[84]…» Лицо овальное, как в паспортах пишут, «обыкновенное»… Полюбить, увлечься?.. Не тенором же увлечься или капельмейстером Главачем?.. Фу!.. Или полюбить такого осла, как Афанасий? Щиплет горничных, говорят – имеет любовницу, француженку из Михайловского театра – Мими. Какая гадость!..
Юное личико складывается в презрительную гримасу. Вера поворачивается на каблуках и идёт по залу. Высокие каблуки постукивают по гладкому, натёртому паркету – «ток!.. ток!.. ток!»… Гренадеры, егеря, стрелки, кирасиры уланы с гравюр и картин глядят на неё. Любуются. На колонне жёлтого мрамора с розовыми жилками стоит белый бюст императора Николая I – кумира деда Веры.
Вера дерзко проходит мимо. Щёлкают каблучки – «ток!.. ток!.. ток!..»
– А ты полюбил бы?..
«Ток!.. ток!.. ток!..»
– Император?!
Вызывающе, дерзко смотрит на холодный мрамор бюста.
– Не боюсь!..
«Ток!.. ток!.. ток!..»
7 июля – канун «Казанской»[85] – графиня Лиля потащила Веру в Казанский собор ко всенощной.
Толпа народа. Всё стеснилось в левой стороне собора, где на возвышении, в золоте драгоценного оклада, в блистании множества самоцветных, пёстрых камней, отражавших бесчисленные огни свечек, стоял прекрасный образ.
Шёл долгий акафист[86]. Вокруг Веры – белые кителя и сверкающие погоны офицеров; солдаты, мужики, бабы; длинные сюртуки купцов, поддёвки дворников и лавочных сидельцев, платки женщин, старых и молодых. Было душно, от ладана сладко кружилась голова, пахло духами, розовым маслом, дыханием толпы, потом, сапогами, деревянным маслом. Веру толкали, хлопали по плечу свечками, шептали на ухо: «Владычице!..» – «Казанской!..» – «Празднику!..» Отравляли Веру смрадом дыхания.
Напряжённые лица, страстно верующие глаза, люди усталые, потные и счастливые… Прекрасно, вдохновенно пели митрополичьи певчие. Изумительно шло богослужение. В самую душу вливались слова тропаря[87], запоминались навсегда.
«…Заступнице усердная, Мати Господа Вышняго!.. За всех молиши Сына Твоего Христа Бога нашего и всем твориши спастися, в державный Твой покров прибегающим…»
«Вот, вот оно где – настоящее», – думала Вера, опускаясь на колени рядом с графиней Лилей.
И у Веры лицо принимало то же умилённое выражение, какое было у графини Лили, какое было у всех молящихся вокруг образа.
От долгого стояния, от духоты, от толпы во всём теле появилась сладкая истома. Сердце преисполнилось восторга, и хотелось донести этот восторг до дому, как в детстве доносила Вера зажжённую свечку от «Двенадцати Евангелий», от «Плащаницы», от «Светлого Воскресения»…
II
Эти летние дни в Петергофе, на даче деда, Вера была под обаянием глубокой веры. Зажжённый огонёк любви и веры она донесла до дачи на Заячьем Ремизе и продолжала нести, не гася, и дальше.
Она избегала на прогулках Нижнего сада, где много бывало народа, гуляла по тихим дорогам Английского парка, любовалась отражениями в прудах кустов и деревьев и белых стен павильонов на Царицыном и Ольгином островах.
С графиней Лилей она предпринимала далёкие прогулки на высоты деревни Бабий Гон, к бельведеру и мельнице, к сельскому Никольскому домику.
Там солдат-инвалид отворял двери и показывал в шкафу за стеклом длинный чёрный сюртук с медалью за турецкую войну и Анненской звездой и два девичьих сарафана.
– Сюртук этот солдатский, инвалидный, – тихим, сдержанным голосом рассказывал солдат-сторож, – государь император Николай Павлович изволили надевать на себя, когда поднесли домик государыне императрице Александре Феодоровне. Её величество изволили часто совершать сюда прогулки, очень здесь распрекрасный вид, и как уставали они – то и повелели государь Николай Павлович, чтобы отдохновение иметь её величеству, построить избушку. Все работы делались тайно. Когда домик был готов, государь сказали государыне, будто пойдёт он с детьми в кадетский лагерь, а государыню просили обождать их в Большом дворце. И вот, значит, посылает его величество флигель-адъютанта с приказом провести государыню на это место. И тут вдруг видит государыня: на пустом раньше месте стоит красивая изба, и из неё выходит отставной солдат в сюртуке Измайловского полка, вот в этом самом, с золотым галуном[88] на воротнике и шевронами[89] на левом рукаве, – хлеб-соль у него в руках, и просит тот солдат государыню отдохнуть в его избушке. И солдат тот был сам государь император. Входит умилённая и растроганная до слёз государыня в избу, а там выстроены во фронт её дети.
