Александр II - А. Сахаров (редактор)

Армия генерала Скобелева вступила в Сан-Стефано.

Под Сан-Стефано шайка кривого Селима спозаранку наскочила на походную колонну генерала Скобелева. В пешем строю шли батальоны, двигалась дружина болгар, ехал полк кубанцев. В первой сотне запевала завёл песню:

Дремлет явор над водоюК речке нахилився…

Казаки, подрёмывая в сёдлах, подхватили недружно, и песня вскоре угасла.

По низине стлался молочный туман, солдаты негромко переговаривались.

– У нас, на Вологодчине, поди, снега навалило, морозы лютуют, а тут ровно осень сырая.

– Снежок какой днём пропорошил, и тот земля забрала.

– Зима без снега и не зима! Как вспомнишь Архангельщину свою, деревню родную, тоска-кручина заедает. Из бани выскочишь, аки благ, аки наг, в сугроб нырнёшь – и сызнова на полок, парком да веничком тело тешишь. Оно красное да нежное, что у дитяти грудняка.

– А опосля того с девкой побаловаться! – озорно добавил какой-то солдатик.

Рота поручика Узунова шла в голове отряда. Всё вокруг было тихо и не предвещало появления турок. Башибузуки вынырнули из тумана, как тени. Захлопали выстрелы. Неожиданно удар в грудь толкнул Стояна. Тёплая липкая кровь растеклась под рубахой. Сделалось приторно тошно, голова закружилась, помутнело сознание. Узунов склонился к гриве коня, медленно сполз под копыта.

И уже не слышал Стоян команды полковника Кухаренко:

– Первая сотня, в до-огон!

Развернулись казаки, настигли башибузуков, рубили без жалости. Казак-запевала, румяный, длиннорукий, налетел на Селима. Зазвенела сталь, закружились кони. Привстал казак в стременах, изловчился. В удар вложил всю силу. От плеча и до седла надвое развалил кривого Селима.

Райчо Николов писал в Кавказскую армию, в Эриванский отряд, поручику графу Василию Андреевичу Узунову:

«Судьбе было угодно свести меня с вашим братом… Мы делили с ним хлеб и кров, отражали неприятеля и участвовали в наступлении. Стоян был для меня младшим братом. Я привёл его в дом Светозары, но их мечты не сбылись. Графа Узунова не стало на марше к Чаталдже. Его рота продвигалась в авангарде, когда на нас напали конные башибузуки. Они обстреляли дружинников. В той перестрелке и погиб Стоян. Как тысячи российских солдат, он отдал жизнь во имя независимости Болгарии…

Я пересылаю вам, граф Василий Андреевич, его неоконченное письмо».

«…Сегодня я воротился из Систово. Я поехал туда, получив отпуск от генерала Столетова, которого сопровождал на Лысую гору, к Хаджи-Осман-паше. Миссия парламентёра у Николая Григорьевича оказалась весьма трудной, но увенчалась успехом. В Систово я провёл пять дней… Господи, это были лучшие дни моей жизни… И знаешь, Василько, теперь, когда я снова среди своих болгарских друзей, дружинников, хочу поделиться с тобой своим сокровенным: у моей Светозары будет сын. Да, я убеждён. Мы заранее решили назвать его в честь нашего деда графа Петра Андреевича. Он, презрев злые языки, привёз невесту из Болгарии, ставшую нам с тобой и бабушкой, и матушкой.

…Знаю, ты улыбаешься, читая эти строки, и думаешь, а если дочь? Что же, тогда имя ей будет Росица…»

С 18 октября 1877 года и по 23 января 1878 года в особом присутствии правительственного Сената длился процесс 193-х. Подсудимые обвинялись в покушении на государственный строй империи. 28 были приговорены к каторге, другие к ссылке.

Поликарпа Саушкина с товарищами увозили на поселение в российскую глухомань, к Белому морю.

От стражников Поликарпу было известно, что в Петербурге и иных городах имеют место волнения среди фабричного люда.

Жандармы говорили:

– Скоро войне конец, настанет примирение, и тогда государь примется за вас…

В беспорядках винили нигилистов и не хотели замечать, что вся российская действительность вела страну к революции. Хотя царь и его министры, охранка и полицейское управление уже видели в нигилизме понятие политическое, суть коего в отрицании существующего строя.

Тщетно пытались бороться с революционным движением. В ответ на применение к политическим заключённым экзекуций народники ответили террором. 24 января 1878 года на Гороховой в Санкт-Петербурге Вера Засулич стреляла в петербургского генерал-губернатора генерала Трепова…

Этот выстрел всколыхнул революционную Россию, но в международной печати он остался мелким эпизодом. Взоры политиков и журналистов были обращены к Сан-Стефано. Нежданно маленький городок Оттоманской Порты под Стамбулом стал предметом больших обсуждений. За ходом переговоров в Сан-Стефано следили пристально. И хотя переговоры шли при закрытых дверях, многое просачивалось, давая пищу журналистской братии.

Канцлер Горчаков, листая по утрам газеты, брюзжал:

– Пашквилянты, умней бы чего напридумали.

А накануне депешировал в Константинополь послу Игнатьеву, дабы тот в Сан-Стефано не поступился ни одним пунктом договора.

Но граф Игнатьев и без указаний давил на Саффет-пашу, диктуя нелёгкие для Порты условия мира.

Убедившись, что Англия дальше угроз не пойдёт, Турция согласилась на Сан-Стефанский мирный договор, отвечающий интересам России, Болгарии, Сербии и Черногории. Подписав условия, Саффет-паша горько изрёк: «Европа покинула нас, после того как побуждала к войне с Россией…»

Европа не ожидала подобного мирного договора.

Бисмарк сказал брюзжа:

– Я думал, России нужно несколько бунчуков[79] пашей да победная пальба в Москве, но Александр и Горчаков заставляют нас проглотить горькую пилюлю.

Сан-Стефано прозвучал как взрыв бомбы, вызвавший замешательство в правительственных кругах европейских государств, после чего разразилась дипломатическая буря, заставившая российское правительство согласиться на созыв Берлинского конгресса[80]. Но прежде Горчаков побывал в Вене…

Австро-Венгрия усмотрела в Сан-Стефанском договоре нарушение Рейхштадтской и Будапештской конвенций, заявив, что границы Болгарии по перемирию значительно шире предусмотренных по этим соглашениям.

Кабинет Биконсфилда лихорадило. Лорды гневно обрушились на Россию, обвиняя в посягательстве на Парижский договор: она-де посягает на целостность Турции. И тут же раздавались голоса, призывающие взять у Порты Кипр и Египет, якобы для того, чтобы предупредить расширение российской экспансии на район Суэцкого канала.

От приезда Горчакова в Вену Андраши многого не ожидал. Россия не откажется от создания на Балканах славянского государства, а он, Дьюла Андраши, если встала так остро речь о Болгарии, согласен видеть её разделённой на две автономные области: одну под протекторатом Оттоманской Порты, другую под протекторатом австро-венгерской монархии.

Однако российский канцлер и слышать о том не хотел, заявив в Шенбрунне:

– Наша внешняя политика зиждется на постоянстве, и, как было обусловлено прежде, Вена получит протекторат над Боснией и Герцеговиной, и не более.

От такой категоричности Андраши даже растерялся. Мягкий тон он сменил скрытыми угрозами:

– Ваша внешняя политика, князь, вызывает неудовольствие не только нашего кабинета.

Губы Горчакова тронула лёгкая усмешка:

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду английский кабинет.

– Разве лорд Биконсфилд уполномочил вас говорить от имени его кабинета?

Андраши смутился:

– Вы неправильно меня истолковали.

– Весьма возможно. Но вы упомянули Британию.

– На сегодня, князь, во внешней политике Австро-Венгрии и Англии больше точек соприкосновения, чем с Россией, к сожалению. Лично я бы этого не желал.

– Мы тем более. Наш император питает к вашему глубокую симпатию, а для истории взаимоотношений России и Австро-Венгрии характерны скорее добрые отношения, нежели недоброжелательные.

– Создание независимой Болгарии, в своей политике ориентирующейся на Россию, нас беспокоит.

– Отчего же? Если Болгария будет создана на правах независимой, то и её внешняя политика должна ориентироваться только на интересы своего государства и своего народа. И потом, к чему столь могучему государству, как Австро-Венгрия, опасаться Болгарии? Думаю, Стамбул для Вены грознее. Тем более когда во дворце султана англичане чувствуют себя хозяевами. Считаю, это опасно и для нас, и для вас.

– Австро-Венгрия не относится к черноморским державам.

– Это ещё не означает, что ей безразлично, чьи корабли бороздят Чёрное море и поднимают дунайскую волну…

Венские встречи между Андраши и Горчаковым не привели к установлению единства взглядов России и Австро-Венгрии. Российский канцлер покинул Вену с твёрдым убеждением: на предстоящем конгрессе столкновения неизбежны.