Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции - Юрий Николаевич Жуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К этому же дню были установлены добрососедские отношения с Финляндией, Эстонией, Латвией, Литвой, Польшей. В Лондоне начались переговоры о восстановлении торговых отношений делегации РСФСР, что означало ее признание де-факто со стороны Великобритании.
Но на том успехи кончались. «Военный коммунизм», несмотря на робкие попытки ЦК на ноябрьском и декабрьском пленумах решить положительно судьбу профсоюзов, торжествовал. Милитаризация труда с 1 декабря распространилась на металлургическую промышленность, с 5 января 1921 года — на электротехническую.
Кризис, усугубленный недородом 1920 года, переживало сельское хозяйство. Накануне мировой войны в стране засеяли 102 млн десятин, из них половину, 52 млн, — пшеницей и рожью, собрав с них 4 600 млн пудов зерна. В 1919 и 1920 годах засевали не более 70 млн десятин (приблизительно 7–8 млн страна потеряла с получением независимости окраинных государств), дававших в среднем по 2 800 млн пудов. Из них по разверстке удалось взять лишь по 236 млн пудов: 138 млн хлеба, 14 млн — круп, 84 млн — овса и ячменя, чего явно было недостаточно.
Заводы и фабрики из-за нехватки сырья, топлива, рабочей силы постепенно останавливались. В 1913 году в России произвели чугуна 256 837 тысяч пудов, стали — 259 268 тысяч, проката — 214 220 тысяч, а в 1920-м — соответственно 7 024, 9 874 и 11 814 тысяч пудов. При этом почти весь металл шел на производство орудий, пулеметов, винтовок, снарядов и патронов, а еще — на восстановление паровозов.
ЦК оставалось лишь одно: искать выход из неимоверно тяжелого экономического положения. Выход, но пока только политический, удовлетворивший бы всю партию. И делать это следовало как можно быстрее, ведь гражданская война, которой только и объясняли все трудности, завершилась.
Поначалу такие поиски поручили одному Зиновьеву.
1.
Уже 18 ноября Зиновьев приехал в Харьков, тогдашнюю столицу УССР, а на следующий день выступил на 5-й конференции компартии Украины. Прежде всего, Григорий Евсеевич попытался прозондировать настроения, создавшиеся в этой, второй по величине парторганизации. Намекнуть на возможность близких важных перемен во внутренней политике. То есть продолжил то, о чем говорил на профсоюзной конференции. И говорил предельно осторожно. Как бы еще размышляя, призывая к тому же и делегатов. Потому-то и начал с самого главного.
«Многие товарищи, — произнес он, — говорили о кризисе, переживаемом нашей партией. Действительно, если посмотреть на некоторые явления последнего времени — на отдельные конфликты в рабочих организациях, иногда довольно острые конфликты, на дискуссию, хотя и глухую, придушенную военной диктатурой (выделено мной — Ю. Ж. ), не зависящую от нас, на дискуссию, которую мы замечаем, если обратить внимание на то, что создалось целое течение, которое называет себя рабочей оппозицией, приходится придти к тому выводу, что действительно есть какие-то жгучие вопросы, которые еще не получили своего разрешения. Которые, как бы сказать, просятся наружу и которые до сих пор общей обстановкой загонялись внутрь партии, не давая возможности поставить эти вопросы ребром».
Явная доверительность Зиновьева позволила ему перейти на главное для ЦК. «Есть ли кризис нашей партии?» — озвучил он напрашивавшееся и постарался разрешить сомнения: «Я думаю, что было бы слишком преувеличенным говорить о какой бы то ни было тяжелой болезни или кризисе в нашей партии. Есть, как мне довелось выразиться, серьезная болезнь». Тут же пояснил: «Я не хочу сказать, что это болезнь очень легкая, нет. Она довольно тяжелая и она может быть изнурительной. Не какой-нибудь действительный кризис, который надо рассечь чем-то, а это есть болезнь времени».
Высказав такое оправдание, Зиновьев поспешил к объяснению, на деле оказавшемуся защитой партии.
«До Октябрьской революции, — говорил он, — наша партия была, в основном, партией пропаганды и агитации. Наше дело, можно сказать, было маленьким… Мы были партией крайне революционной, наше дело было не строить, а разрушать… После Октября перед нами встали совершенно другие задачи. Мы должны были стать государственной партией… которая, с одной стороны, отбивала нападения врагов, а с другой стороны налаживала хозяйство». И заключил: «Если искать все основы нашего недовольства, наших неурядиц, то основное заключается именно в этом».
Затем неожиданно вернулся несколько назад и охарактеризовал внутрипартийных оппонентов — рабочую оппозицию. «Мы внимательно относимся к ним, — пояснил Григорий Евсеевич. — Но это не означает, что когда они говорят неправильно, мы их оставляем без ответа. Нет, мы будем возражать, и будем резко возражать, но мы не ставим дело так, что если оппозиция — то ату ее, это еретики…
Мы знаем, что в ее числе есть много старых работников, лучших старых работников, которые ничего, кроме блага, партии не желают. А если они ошибаются, то ошибаются искренне».
И снова в речи Зиновьева смысловой резкий поворот. Теперь — к проблемам Советов. «Мы пережили три года, — сказал он, — жесточайшей диктатуры. И не раз некоторые ловили себя на мысли, что мы стали идею Советов искажать. Давно указывали, что у нас не власть Советов, а власть исполкомов. А по совести надо сказать, что у нас не власть исполкомов, а власть верхушки исполкомов, власть президиумов, власть совсем маленькая по числу людей.
Смешно было бы это отрицать… Весь вопрос в том, вытекало ли это из злой воли, из недостатков механизма партийного, или вытекало совершенно неизбежно из логики диктатуры, той жесткой формы диктатуры, которую мы имели. Я думаю, что каждому человеку ясно, что это вытекало из последних основных проблем».
Итак, Зиновьев сделал то, что до него не делал никто. Не решался. Открыто признал и «болезнь» партии, и повсеместную подмену Советов крохотными группками. Признал: все это — результат трехлетней жесткой диктатуры, порожденной гражданской войной. Но ведь она завершилась. Так что же делать дальше?
«20 декабря, — как бы ответил Зиновьев на незаданный, но витавший в воздухе вопрос, — предстоит 8-й Всероссийский съезд Советов. Мы в ЦК партии обсуждали, что скажем этому съезду. Если дело пойдет так, что военная обстановка полегчает, то основное слово, которое мы должны сказать, — это напомнить то, что мы говорили в 1917 году о Советах». Тут же отметил: Советы — это не только совмещение законодательной и исполнительной власти. «Советы — самая лучшая и ценная форма управления людьми, самоуправления людей, она дает живой приток свежих сил, дает возможность, как говорил товарищ Ленин, каждой кухарке участвовать в работе».
Вслед за тем подчеркнул: «Все это теперь целиком остается в силе. Это мы теперь
