Колесница Джагарнаута - Михаил Иванович Шевердин

— Сыновья караул-беги сопровождали путешественника аллемани по имени Мамед Ахунд в кочевье Гульджан. Сыновья караул-беги сказали — мы фашисты. И давали тому аллемани Мамед Ахунду своих коней и сами охраняли его, чтобы у него не отняли хурджин с рупиями. Приехав в аул, Мамед Ахунд встречался со старыми контрабандистами. Всем объявил, что, если они станут фашистами, никто не посмеет их обижать, потому что у Германии и Советов теперь мирный договор. А главарю контрабандистов Кельхану Худайберды привез и вручил орден, крест из железа. Так называется.

— Орден? Ого! — усмехнулся Мансуров. — Вон до чего дошло, господин начальник, у вас в уезде!

Теперь мирные, безвредные любители путешествий, ученые аллемани представали в своем подлинном обличье.

Лицо пуштуна приобрело оттенок испеченного бурака, но не заметно было, что почтенный администратор очень уж сконфузился. Он отлично знал, что и как.

Перебравшись на тысячу километров на запад в Хорасан, этот жилистый, рыжебородый христианский миссионер Генстрем вдруг предстал перед всеми в образе мусульманского духовного лица Мамеда Ахунда, наставника в делах религии ислама. Он только что сидел здесь и слушал внимательно, но ни разу не открыл рта… Своим черным загаром, своей одеждой он ничем не отличался от прочих мейменинцев. Он держался тихо, незаметно.

Еще в первую встречу Мансуров обратил внимание на то, что путешественники-немцы весьма придирчивы к себе и в одежде, и в поведении, и в разговорах. В них не было заметно нарочитой маскировки под кашгарлыков, хотя «под чужой крышей любой голову пригибает». Вполне естественно, что немцам в беспокойной стране среди беспокойных племен не хотелось слишком бросаться в глаза. Тогда Генстрем приоткрывал свою маску только в присутствии Мансурова и подчеркивал все время, что делает это исключительно из чувства доверия европейца к европейцу. «Двадцать три года среди туземцев, — говорил он. — Увы, я хотел обратить их в лоно самого гуманного вероучения, но они, не поймите меня превратно, дикари, люди низшей расы, неандертальцы. Я вижу, вы мрачнеете. Я понимаю. Ваша супруга. Обольстительная, очаровательная дама — я видел ее в Мазар-и-Шерифе. Помните, на приеме у мазаришерифского хакима? Позже я встретил ее в Балхе, когда она ехала верхом в сопровождении того… отвратительного перса, поистине „атакэ“. И сынок ваш совсем не азиат. Это находит объяснение. Ваша супруга из джемшидов, а джемшиды этнографами почитаются за чистокровных арийцев. Да, семья, семья. Сколько заложено смысла в этом слове».

С проповеднической назойливостью патер Генстрем, словно невзначай лез в душу. Неприятно, что он, липкий, нудный моралист, пронюхал о беде Мансурова. Тогда еще Алексею Ивановичу показалось, что кашгарский проповедник все время прячет глаза за стеклами очков и старается увести в сторону.

Нечаянно Генстрем проговорился, что его спутник и друг «военизированный геолог» или, вернее, «геологизированный полковник» путешественник Бемм нашел признаки нефти в Гератской провинции, и притом весьма обнадеживающие признаки. Мансуров заинтересовался и попытался расспросить Бемма об этой нефти. Но тот, туманно ссылаясь на давнее газетное сообщение о поисках, предпринятых в Афганистане компанией «Стандарт ойл», отрицал свою причастность к разведке нефти. И Генстрем, опомнившись, пытался увести своего слушателя в область воспоминаний: «Тяжела жизнь миссионера. Темная худжра в вонючем караван-сарае фанатика мусульманина. Из имущества — рваная кошма, суковатая дорожная палка. Принудительный аскетизм, умерщвление, хэ-хэ, плоти, то есть мелкий гнусненький разврат. Немыслимые отчаянные искушения здорового физически человека, вынужденного изображать ревнителя нравственности. Молитвенные бдения с биением лбом о глиняный пол, с бичеванием тела. Окружение шумное, развратное, из постоянных обитательниц, каравансарайных шлюх и на все готовых женщин, с которыми приезжие купцы заключают временные браки на срок от трех дней до года и больше, пока не закончат свои коммерческие дела в Кашгаре. Полное разрушение моральных и нравственных норм. Полное разочарование, хотя среди них много настоящих яркендских красавиц. Ибо азиатка — машина похоти. Она ничем не отличает одного мужчину от другого. Безумное желание иметь детей, семью. Но я не Раскольников, чтобы возыметь высокую любовь к проститутке. И — как это ни стыдно признать — я, пресвитерианский проповедник, доктор философии, проповедник, превратился в „хашиши“, наркомана, курильщика гашиша, чтобы не погибнуть от холода и зноя или не сойти с ума. Скажите, а во мне вы не подмечаете ненормальностей?» — «Что вы имеете в виду?» — спросил Мансуров. «Ну, психопатологического характера. Я, правда, сумел получить отпуск и ездил в Тегеран показаться специалисту, но там психиатр просто шарлатан. Ну, а в Германию я не попал. Не правда ли, во мне есть отклонения?»

Он говорил и говорил. И тогда, во время совместного путешествия, и позже, во время редких встреч, — а попадался Мансурову путешественник на его путях во время странствований по северным провинциям не один раз — создалось впечатление: или пастор действительно от разврата и курения гашиша «скорбен главой», или он просто пытается уверить слушателя в своей безвредности и простоте.

Теперь, когда Генстрем оказался Мамедом Ахундом, догадки переходили в уверенность. Жилистый, рыжебородый швед ничуть не похожий на туркмена, Мамед Ахунд, посыльный Джунаидхана, перевозивший письма фашистов.

Откуда? Из фашистского посольства в Тегеране? Из итальянского? Это не столь важно. Отлично было известно, что реакционные круги Ирана вошли в орбиту германского фашистского рейха и делают все, чтобы превратить советско-иранскую границу в пылающий вулкан.

За ужином Бемм, изрядно выпив, расхохотался прямо в лицо начальнику уезда.

— Вы здесь, в Меймене, — «хайрат уль мульк», властитель государства. Что же вы нас, немецких путешественников, не приказываете арестовать, связать? Бедных страдальцев сыновей караул-беги за что приказали схватить? Хватайте! Тащите в Кабул. Приятная прогулка для нас — неприятности для вас. А вы, — обратился он к Мансурову, — коллега по путешествиям, господин большевик, видите, что ничего с нами не можете сделать. Вы же здесь в хаосе, в Дантовом аду, окруженные сонмом горестных душ, всех этих обиженных и притесненных эмигрантов, воинов исламской армии. Они жаждут очиститься от груза ненависти, то есть попросту отомстить. И вы, господин уполномоченный, отличный объект для мести. Судя по разговорам, вашу кавалерийскую саблю многие помнят по ее острому лезвию.

— Разговор по меньшей мере кислый, — заметил в ответ Мансуров. — Даже странный, если не сказать — похожий на шантаж.

— Поверьте, готт мит унс, — воскликнул набожно проповедник, — неужели вы считаете нас неблагодарными свиньями? Неужели мы забудем, что вы, господин большевик, нас с герром Беммом вырвали в пустыне из костлявых объятий госпожи смерти, шведы добра не забывают…

Начальник уезда сидел как на углях, но в конце концов превосходный коньяк позволил ему расслабиться, и он принялся тушить