Колесница Джагарнаута - Михаил Иванович Шевердин

своей бандой без разрешения через границу, грабил мирное население Советского государства, колхозы, кооперативы, государственные конторы в Дехканабаде, Гузаре, Чаршангу, Карлюке, захватывал со своими басмачами лошадей, отбивал и резал баранов, не заплатив ни копейки ни за что, стрелял в милиционеров, ранил одного пулей, ранил конюха-табунщика, стрелял в красноармейский отряд, а под конец ограбил кишлак Алгуй и при возвращении на переправе у Келифа в перестрелке потерял из своей банды двух басмачей убитыми. За беззакония и беспорядки приказываю немедля взять Шоды Исмаила Угры и отправить вместе с людьми из его шайки для поселения на южной границе государства».

Сын караул-беги захрипел:

— Несправедливость! Никто не посмеет нас тронуть. Наше дело не касается Кабула.

Тут уж и начальник уезда вышел из себя. Гневно крутя ус, он сказал:

— Это почему не касается? Сейчас заберем и отправим связанных. Лучше слушайте, что вам говорят.

— Вы ничего не смеете сделать нам, — ничуть не расстраиваясь, сказал курбаши. — Вот. — Он порылся за пазухой и завертел перед глазами начальника уезда небольшой коричневой книжечкой: — Вот! — С торжеством он обвел взглядом напрягшиеся от любопытства лица. — Мы — турецкий подданный. И наша личность неприкосновенна. И наших братьев. И наших людей.

Он жестом позвал своих, и они тесной кучкой обступили его, сжимая кулаки.

— Сам кроит, сам шьет, — удивился начальник. Видимо, он не слишком разбирался в хитросплетениях дипломатической практики и тупо разглядывал турецкий паспорт.

— Тем лучше, — ничуть не растерявшись, сказал Мансуров, и в обычно мрачных его глазах заискрилось лукавство. — Турецкая республика состоит в самых добрососедских отношениях с СССР. И Анкара не потерпит разбойничьих действий своих граждан на советской территории. Все это и следовало выяснить. Итак, ваше высокоблагородие господин начальник уезда, я, как официальное лицо, заявляю вам официальный протест против бандитских налетов на нашу территорию бандитов, прикрывающихся турецкими паспортами. Уверен, что вы немедля примете соответствующие меры.

С красным от напряжения лицом начальник уезда вскочил с места.

— Высокое наше государство имеет с Москвой договор о дружбе! — прокричал он. — Вы арестованы. Отберите у них оружие!

Что-что, а такие вещи делались быстро. Свирепые, крепкорукие солдаты-пуштуны в минуту скрутили сына караул-беги и его братьев и поволокли прочь.

— В зиндан их! — распорядился начальник уезда. Он все не мог успокоиться.

— Высокий господин, — тихо заговорил седобородый, широколицый старик, сидевший на почетном месте и молчавший до сих пор. Алексей Иванович давно уже приметил, что и сам начальник, и все присутствующие относятся к нему с почтением. Мансуров принял седобородого за представителя мейменинского духовенства. — Слава аллаху при всех обстоятельствах, — продолжал тихо старик. — Позволю выразить скромную мысль, что сыновьям почтенного караул-беги не причинят излишних притеснений. Господин мюршид будет крайне огорчен, если что-либо случится.

Шейх! Проклятый шейх! Опять он невидимо присутствует здесь. Во всем его следы: и в нерешительности начальника уезда, и в налетах басмачей на советскую территорию, и в операциях контрабандистов. Всюду рука мюршида Абдул-ар-Раззака. Мансуров весь напрягся. Именно появление мюршида в северных провинциях, по заключению Алексея Ивановича, привело к ожесточению на границе, вызвало массу столкновений, нарушений. В последние годы граница постепенно затихала, положение нормализовалось. Правительство Кабула приняло крутые меры: выслало наиболее воинственных эмигрантов и басмаческих курбашей в глубь страны, обуздало наиболее отчаянных контрабандистов, создало более или менее нормальную обстановку для пограничной торговли.

Мансуров еще не установил прямой связи между мюршидом Абдул-ар-Раззаком и немецкими путешественниками, недавно появившимися здесь. Но смутные подозрения все более подтверждались. Немцы ничем сейчас не проявили своей враждебности, но почему-то арест сыновей курбаши вызвал у них растерянность и беспокойство. Они явно нервничали.

— Господин Утан Бек, — обратился к старику начальник уезда, и Мансуров невольно вздрогнул. Так вот кто это! Знаменитый Утан Бек! Один из самых свирепых эмирских чиновников и опаснейший из курбаши, свирепствовавший с 1920-го по 1933 год, вдохновитель и участник вторжений басмачей в советские пределы. Опасная, в высшей степени опасная личность. Так вот ты какой, Утан Бек! Теснейшим образом связан с руководителем туркменской эмиграции Ишаном Хальфа. Уж не сидит ли тут же и ишан?

Сам Утан Бек еще в декабре тридцать третьего года во всеуслышание объявил об отказе от басмачества, разоружил своих аскеров и сдал оружие Ишану Хальфа, оставив себе маузер.

«В отличную компанию я попал». Мансуров усмехнулся. Усмешка была замечена и вызвала нечто вроде замешательства среди собравшихся. Слава о безумной храбрости воина со следами сабель на лице носилась по всем провинциям, городам, селениям и аулам, но чтобы этот безумец полез в самое пекло, в басмаческое эмигрантское логово! Это более чем храбрость. Это безрассудство.

Все, в том числе и начальник уезда, с интересом и тревогой следили за происходящим. Очень многое — пожалуй, все — зависело от того, что скажет или, вернее, что прикажет Утан Бек. Начальник уезда мог разыгрывать важную персону, могущественного администратора, владыку степей и гор, но он был лишь игрушкой в руках местных эмигрантских вождей племен, таких, как Утан Бек.

Начальник и не скрывал, что он зависимый человек. Он окинул взором ветхие, с обсыпавшейся штукатуркой, с торчащей из щелей травой стены своего «дворца» и с напускной бодростью, бархатным голосом повторил свое обращение:

— Господин достоуважаемый Утан Бек, позвольте вам напомнить, что вы сами соизволили заявить об окончании джихада против большевиков. Вы сами помогали переселять отсюда любителей «джанджала», таких, кто в дом всевышнего лезет зажмурив глаза. Напомню вам ваше мудрое приказание схватывать и связывать вытаращивших глаза и пускающих слюну бешенства. И отправлять таких подальше. Вы сами, господин, садились в седло, и от вашей сабли смутьяны, не желавшие признавать приказ Кабула, разбегались, как муравьи от раскаленного железа. Вы сами заставляли осмелившихся сопротивляться афганским солдатам, платить «дииё» за пролитую афганскую кровь, а тех, кто не соглашался, собственноручно предавали властям на месть и расправу. Ваша мудрость сказалась в том, что вы благословили тех туркмен из бедняков и малозажиточных, кто пожелал вернуться в советские пределы. Господин Утан Бек, взываю к вашей мудрости и благоразумию.

Совсем разошелся начальник. Его глаза горели в возбуждении, смоляные усы топорщились, кулаки сжимались и разжимались. Он то и дело поглядывал на Мансурова, явно желая произвести впечатление.

— Брошены в зиндан достойные люди! — заговорил напряженно Утан Бек. — Достойные сыновья караул-беги бухарского, доверенные люди и сподвижники эмира бухарского, халифа правоверных Сеид Алимхана схвачены. Над ними свершено насилие, их позорно обвязали веревками. Плохо.

По комнате прошел ропот. Но Утан Бек поднял голову, выставил вперед свою седую бороду и проговорил:

— Господин начальник уезда, прикажите отпустить сыновей караул-беги.

Все ахнули.

Но начальник