Сократ - Йозеф Томан

Ферамен:

- Ну... прежде всего - что скажешь ты?..

Критий:

- Я знаю мой долг, а того, кто мне мешает, следует устранить...

Ферамен:

- Но, великий Зевс, счет идет уже на тысячи!

Критий:

- Будешь продолжать в том же духе - я и тебя причислю к нашим противникам.

Ферамен:

- Но ведь ты и для того еще убиваешь богачей, чтоб захватить их имущество!

Критий:

- Как можешь ты смешивать две такие разные вещи? Да, богачей - которые против нас. Что касается имущества... А ты не знаешь, как выглядит наша казна? Мы вынуждены быть безжалостными, конфисковать имущество, увеличивать налоги, проводить реквизиции...

Ферамен:

- Но, Критий, мне волей-неволей приходится общаться с людьми - я ведь один из "тридцати извергов", как нас называет народ, - так вот, на кого я ни взгляну, все от меня отворачиваются! И ночью, во сне, приходят ко мне мертвецы, с которыми я пировал еще вчера...

Критий:

- Дрянь ты, Ферамен, и плевать мне на твои жалкие чувства. Спартанцы приказывают...

Ферамен взорвался:

- Спартанцы не приказывают убивать, хотя они и рады видеть, как мы истребляем своих же!

Критий с яростью:

- Много себе позволяешь, Ферамен! Я не могу не убивать. Это в высших интересах, не в моих личных! Или ждать, когда начнут убивать нас?

Ферамен:

- Когда во главе Афин стоял Алкивиад, он никого не обижал, устраивал пиры даже для бедняков - весело было у подножия Акрополя...

Критий:

- Что?! Уже и ты хочешь посадить Алкивиада на мое место?

Ферамен уклонился:

- Как ты, поэт, можешь устраивать такие гекатомбы? Или не был ты учеником Сократа?

Критий:

- Дойдет очередь и до Сократа!

Ферамен:

- Ну, этого ты не сделаешь!

Критий:

- Довольно. Ты - один против двадцати девяти. Завтра явишься в совет и заявишь при всех, что берешь назад все, что когда-либо говорил против меня и против спартанцев!

Ферамен:

- А если не возьму назад?

Критий вышел, не ответив.

После заката в сумраке тюремной камеры мигает тусклый огонек светильника. У осужденного немеет тело, оцепенение поднимается от ног к сердцу.

Отравитель философствует:

- Н-да, мой милый, живем среди обломков. А кто их делает, обломки-то? Кабы только спартанцы! Так нет, и наши туда же; сами-то они обломки крушения, да и мы с тобой тоже. - Он кивает на человека, умирающего так медленно.

Но вдруг он спохватывается, принимает почтительный вид - входит Критий, закутанный в длинный плащ.

Не поздоровавшись, без всякого обращения, Критий спрашивает:

- Как дела?

Отравитель нерешительно:

- Работы много... Не поспеваю за тобой, господин.

- Что за дерзость? За мной? Ты хочешь сказать - за нами?

- Оговорился я, - оправдывается палач.

Но Критий не удовлетворен; отступив на шаг, крикнул:

- Как это не поспеваете? Нарочно?

- Нет, господин. Мы-то стараемся. Но наше дело требует времени - а когда цикуты мало, тем более. Все ночи не спим.

- Скольких можете обработать за ночь?

- Раз на раз не приходится, - уклончиво объясняет палач. - И не от нас зависит. Некоторые - ну, вы понимаете кто - бывают уже полумертвые от страха, когда их приносят, в других, - он взглянул на лежащего, - словно девять жизней, одной чаши им мало.

Критий перевел взгляд туда же, куда смотрел отравитель, и процедил сквозь зубы:

- Другого способа не знаешь?

Отравитель промолчал.

Критий двинулся к выходу. Поняв, что это означает для него, отравитель быстро выговорил:

- Душить...

Перед тюрьмой - толпа. Страшные длинные ящики, в них всегда тишина, наводящая ужас: у тех, кого привозят сюда, во рту кляп; тем же, кого отсюда увозят, кляп уже не нужен. Страшный караван носильщиков смерти проходит через шеренги стражей.

Голоса:

- Послушали б Алкивиада, победили бы мы у Эгос-Потамов!

- Был бы Алкивиад в Афинах - такая бойня была бы невозможна!

- Вместо слез текло бы вино!

Алкивиад! Таинственным эхом отдается это имя по всему городу.

Помощник отравителя принимает у носильщиков очередную жертву.

Отравитель разглядывает человека - как всех до него. Видимо, осужденный защищался. Он весь в крови. И все же палач узнает его, и у него вырывается:

- О всемогущий Зевс! Ты ли это, господин?! Ферамен?

Ферамен не отвечает. У него кляп во рту.

Но отравитель продолжает, обращаясь к нему:

- Ужасно! Вы уже и друг друга отправляете к Аиду! А впрочем, что я говорю! Что тут ужасного?

Помощник шепчет палачу:

- Ты сказал - теперь моя очередь душить, но этого я не могу, этого ты сам...

Отравитель засмеялся:

- Успокойся - ни один из нас к нему не притронется. Он получит питье, сколько бы времени это ни заняло...

5

Ранними утрами Сократ прогуливался по берегу Илисса - там, где юношей ходил на встречи с Анаксагором и на свидания с Коринной.

Возвращаясь, останавливался в тени пиний неподалеку от домика, в котором жил с семьей внук великого государственного мужа Аристида, прозванного Справедливейшим из людей.

Внук Аристида выходил из дому только по утрам - продать свои изделия. Во времена такой дороговизны трудно было прокормить себя, жену, детей да еще сестру Мирто плетением лыковых корзин и кошелок.

Мирто ела скудную пищу, выслушивая грубости брата и язвительные замечания невестки. По утрам, когда брат с женой отправлялись на рынок с товаром, Мирто выходила в неогороженный садик, брала кифару и пела песни - и всем известные, и свои, сочиняя слова и мелодию. Она знала - под пиниями стоит Сократ. Стоял он там и сегодня.

Но сегодня он подошел к ней и заговорил:

- Ты внучка Аристида?

- Да, Сократ. Я Мирто.

- Часто слушаю твое пение.

- Я всегда пою для тебя, когда ты стоишь под пиниями.

- Мне приятно слушать тебя, смотреть на тебя. - Он легонько приподнял ей голову. - Ты плачешь?

Она рассказала ему о своей печальной доле. Сократ задумался. По его просьбе Критон, конечно, возьмет Мирто в свой богатый дом. Но тут же в нем взыграла ревность - с какой стати этому прелестному созданию жить вблизи от Критона! Удивился своему чувству, попытался прогнать его - не получилось. Громко засмеялся.

- Могу я узнать, чему ты смеешься, Сократ?

- Себе и другим я внушаю: познай самого себя! А все еще сам себя не узнал. Более того, в себе, в своей душе нахожу такие уголки, которые клянусь псом! - вовсе и не мои! - Он погладил девушку по желтым волосам. Такая красавица - и не замужем?

- Нет у меня приданого. Ни обола. Да и мне не всякий подходит...

- Из-за нескольких драхм отнята у тебя часть жизни! Да это беда всеобщая наша беда...

- Тяжело мне. В доме брата каждый кусок становится поперек горла, как подумаю, что объедаю его детей... И ту же мысль читаю в глазах брата и его жены...

- Попробую, Мирто, что-нибудь сделать для тебя.

В последнее время Ксантиппе нездоровилось. Она обрадовалась тому, что Мирто сможет помогать ей по дому, даже заменить ее. И Ксантиппа сама отправилась к Мирто и предложила ей прибежище у себя.

- Только знай - ты переходишь из нужды в нужду. Мы бедны...

- Зато ласковы и приветливы. А это больше чем богатство.

Мирто перешла не только из нужды в нужду, но и из безопасного места туда, где грозит опасность.

Он сидит на бортике бассейна, окруженный юношами и взрослыми.

Людям так нужен светлый взгляд на жизнь - и они собираются вокруг Сократа, слова которого хоть немного рассеивают мрак этих времен убийств и грабежей.

- Ты учишь молодежь вопреки запрету Тридцати лучших? Нарушаешь закон, Сократ? - раздается голос Анофелеса, который незаметно затесался в кружок друзей.

- О нет, милый Анофелес, я не нарушаю закон. Ты только хорошенько прочти его текст, вывешенный на пританее. Там написано, что я не имею права обучать юношество искусству риторики, но ни словом не сказано, что мне запрещают с кем-либо беседовать, а этим я сейчас и занимаюсь. Я ведь никого из вас не учу, друзья мои. Вот вы собрались тут все, с кем я часто беседую. Скажите: взял ли я с кого-нибудь из вас плату, как подобает учителю? Хоть обол? Нет. Видишь, милый друг! А рот мне закон не зашил.

Смех, рукоплескания.

Ученики уводят своего наставника в дальний уголок палестры, надеясь, что будут там с ним без посторонних. Это приятное местечко, здесь пахнет тимьяном и тихонько журчит ручей, облизывая выступающие из воды камни. Над ручьем носятся стрекозы.

- Когда-то я говорил вам, каким должен быть хороший правитель, - начал Сократ. - Тогда со мною были Алкивиад и Критий - правда, Критон? Но Ксенофонта, Аполлодора, Анита и тебя, Платон, тогда еще не было с нами. Сегодня я расскажу и вам.

- Ты хочешь говорить об этом здесь? - спросил, озираясь, Критон.

- Об этом я хочу говорить везде, - спокойно ответил Сократ.

И он стал рассказывать, отлично заметив, что в ручей соскользнул Анофелес - видно, тоже хотел поучиться.

- Я упомянул Алкивиада и Крития. Да, с ними обоими беседовал я о том, сколь почетна и благородна задача - править своей страной. Искусство правителя - самое сложное из всех человеческих занятий. Человек, поставленный на первое место в общине, обязан многое знать, уметь, быть рассудительным и отважным, и надо, чтобы в разуме его и в сердце была гармония добра и красоты.