Реквием для хора с оркестром - Антон Твердов

«Если я глазами только двигать могу, — думал Никита, вращая зрачками, чтобы увеличить свое поле зрения, — то что же со мной все-таки произошло? Неужели правда — паралич. Я тела своего совсем не чувствую. А есть оно, мое тело, вообще или нет? Интересно, я одетый или раздетый?»

Ход мыслей Никиты прервался на секунду, и вдруг он как бы увидел свое тело со стороны — массивное туловище с длинными руками и ногами, пучки мышц под белой кожей, едва тронутой загаром, знакомая татуировка на плече — оскаленный черный зверь, навечно замерший в хищном прыжке, ножевой шрам на груди, крохотная точка родимого пятна на шее…

Стоп.

Никита закрыл глаза и снова открыл их.

Сомнений не было.

Он видел свое тело не как бы со стороны, а на самом деле со стороны. Татуировка, шрам, родимое пятно на шее, а в нескольких сантиметрах от родимого пятна — ровный, аккуратный срез, которым тело Никиты, собственно, заканчивалось.

«А голова? — ошарашенно подумал Никита. — Где моя голова? Как же я буду думать и куда я буду есть? Так я же думаю о том, как я буду думать и куда… тьфу. Вот моя голова. Лежит в отдалении от тела. П-почему в отдалении от тела? Такая тяжкая травма, что, кроме ампутации, никакие процедуры помочь не могли? Но теперь-то как мне быть? Я думаю… Я мыслю, следовательно, я существую, как говорила Анна. Значит, я живой, если я думаю все это? Или не живой? „Существую“, кажется, не означает „живу“? Так я живой или…»

И тут Никита все вспомнил, все — от того самого злосчастного удара астролябией по голове до того самого злосчастного похода в «Публичный домъ».

Ифрит. Взмах мечом.

Никита закричал.

«А вообще, ничего страшного, — подумал он, когда первая волна ужаса схлынула, — подумаешь, голову отрубили. Мне ее уже отрубали и ничего. Потом опять с головой ходил, как все».

Никита осекся, потому что нахлынула вторая волна ужаса… Нет, тьфу, не ужаса, а самой обыкновенной воды. Холодной.

Отфыркиваясь, Никита открыл глаза и увидел перед собой седого старикашку с большими и чистыми, как у ребенка, глазами.

— Очухался? — громыхнув пустым ведром, осведомился старикашка. — Я его поливаю, поливаю…

— Зачем? — глупо спросил Никита. — Зачем поливаешь?

— А чтоб не орал, — ответил старикашка, серьезно и печально глядя на Никиту. — Орешь как резаный.

Невольно усмехнувшись, Никита скосил глаза в ту сторону, где неподвижно лежало его тело, казавшееся теперь неодушевленным, как сломанная скульптура.

— А! — понял старикашка. — Каламбурчик получился. Это еще что. Я вот одного хмыря в чувство приводил, так он…

— А ты кто вообще-то? — не дав старику договорить, спросил у него Никита.

— Я-то? — переспросил старикашка. — Я-то, вообще, Голубок.

— Кто?

— Голубок, — насупившись, повторил старикашка. — Что в этом такого? Фамилия у меня — Голубок. Ну и что — вот у одного моего знакомого латыша фамилия — Пердыш.

Несмотря на всю чудовищность положения, в которое он попал, Никита усмехнулся. Но Голубку, кажется, эта усмешка показалась очень обидной. Грохнув ведро об пол, он уперся руками в бока и смерил Никиту уничтожающим взглядом.

— И вообще, — сказал он, — те, кто знает о моей здешней профессии, никогда не усмехаются чему-либо, связанному со мной.

— А какая у тебя профессия? — поинтересовался Никита.

— Палач, — коротко ответил Голубок.

— К-как? — воскликнул Никита.

— Палач, — веско проговорил старикашка.

— Нормально, — сказал Никита и снова скосил глаза туда, где лежало его туловище. — Так, значит, это ты меня обезгла… А, нет. Это еще до тебя. Так, что же мне тебя бояться — у меня все равно голова с плеч…

— Ты чего, милок, — заулыбался вдруг Голубок. — Забыл, где находишься?

— Да, вот именно, где я нахожусь? Как очнулся, я подумал, что в больнице, но потом вспомнил…

— В больнице, — подтвердил Голубок. — В больнице Первого загробного мира. Такая травма, как у тебя, все равно что на Земле — комариный укус. Несколько стежков — и голова уже на месте. А если ты покойник свеженький, то и место сшива у тебя заживет очень скоро. И даже забудешь, что когда-то без головы щеголял. Все равно что без шапки.

— Н-да… — промычал Никита, вспомнив, как он когда-то ощутил себя в тесной клетке Смирилища, подвешенной на многокилометровой высоте. Он ведь тогда первым делом ощупал шею — ни следа не заметил, могущего доказать, что его голову снесли ифритовым ягаганом.

— Так вот я к чему, — продолжал старикашка Голубок. — Голову-то я тебе приляпаю — дело нехитрое. Но кажется мне, что совсем недолго носить тебе ее осталось.

— Это почему? — насторожился Никита.

— Потому что Аннигилятор по тебе плачет, — хихикнул старик.

Никита хотел ответить залихватским — «это мы еще посмотрим», но ничего не стал говорить, вспомнив уверения Махно о том, что ему — Никите — обязательно надо беречься во время прогулок по поверхности Первого загробного. Ведь в этом мире он преступник номер один.

— Ты у нас преступник номер один, — сказал Голубок, словно прочитав мысли Никиты. — Надо же, так недолго в Первом загробном, а уже столько напроказить успел.

— Ничего такого я не делал, — буркнул Никита.

— Как это не делал? — развел руками Голубок. — А оказал сопротивление ифритам — еще в распределителе? Это — раз!

— А что мне еще оставалось делать? — парировал Никита. — Набросились на меня трое двухголовых мужиков с кривыми ножами… Я чуть не обделался. Со страху и навставлял им…

— Удивительно, как ты еще мог ощущать себя, когда покинул пределы первой камеры, — пробормотал старикашка. — Но это бывает. Это называется — слишком много жизни в тебе было. Убили тебя нелепо, значит, и неожиданно. Ведь не умер ты своей смертью?

— Нет, — сказал Никита, вспомнив гибельный полет золотой астролябии.

— Я так и думал, — обрадовался Голубок. — Типы, подобные тебе, своей смертью редко умирают. Очень много прыти в таких… Сознание у тебя не до конца погасло, вот ты начал куролесить в распределителе. Это-то понятно. Это хоть редко, но бывает. Но скажи, как ты сумел из Смирилища убежать? Никто никогда не убегал из Смирилища! Побег оттуда просто исключен! Материал, из которого сделана клетка, не поддается никакому внешнему воздействию — хоть год прутья грызи, все равно не перегрызешь. А твоя клетка была обнаружена с напрочь снесенным полом. Объясни, как это получилось?

— Очень просто, — сказал Никита, — мне…

Тут он осекся.

«А старичок-то порядочная сволочь, — неожиданно подумал Никита. — Словоохотливым прикидывается, а сам стремится из меня побольше выпытать. Наседка, гад такой. Ну, я тебе, гнида старая, ничего не скажу».

— Очень просто, — снова проговорил Никита. — Надо волшебное слово знать.

— Какое? — немедленно осведомился Голубок.

— Пошел на хрен! — громко ответил Никита.

Голубок замолчал, почесывая обросший седой щетиной подбородок. Потом моргнул и посмотрел на Никиту своими большими печальными глазами кротко и жалостливо.

— Не понимает дурачок, куда попал, — сказал Голубок, словно обращаясь не к Никите, а к самому себе. — Тебе же прямая дорога — в Аннигилятор. И ты сам эту дорогу проложил. Самостоятельно. Ифритам в распределителе сопротивлялся — раз, — снова начал старикашка перечислять подвиги Никиты, — из Смирилища невообразимым способом удрал — два. Искалечил гражданина одного — три, несколько раз выставлял на всеобщее посмешище Городскую и Пригородную милицию — четыре. А это — четвертый пункт, кстати говоря, самое главное. Тебе менты никогда не простят того, что ты их на посмешище выставил. Уж самых что ни на есть больших начальников достала твоя деятельность… Так что — Аннигилятор и только Аннигилятор. А знаешь, что бывает с теми, кого в Аннигилятор пихают?

— Ничего, — коротко ответил Никита.

— Вот именно! — восторженно взвизгнул Голубок, выстрелил указательным пальцем в белый потолок. — Ничего! Ничегошеньки от них не остается! Вообще ничего! Ни в одном мире ни следа твоего не появится! Вот как! Полное и бесповоротное уничтожение. А? Как тебе?

— Ничего… — повторил Никита и подумал вдруг о том, что если б у него была такая возможность, он, наверное, пожал бы плечами.

Старикашка Голубок отчего-то разволновался. Он заложил руки за спину и принялся стремительно прохаживаться по комнате, то появляясь, то исчезая из довольно-таки ограниченного поля зрения Никиты.

— Вот ведь какая штука, — возбужденно заговорил Голубок. — Ты многих влиятельных людей в этом мире задел… хе-хе-хе… за живое. Крупные милицейские начальники тебя целиком сожрут, если ты им только на глаза попадешься. А уж от Аннигилятора-то тебе не отвертеться. Никак не отвертеться. Но вот ведь… Есть один человечек, который может тебе помочь. Ты спросишь — как? — Старикашка остановился и в упор посмотрел на Никиту, словно тот и в самом деле задал ему какой-то вопрос.