Божья кара - Виктор Пронин

– Ну что? – спросил Равиль.

– Жив. Глазками моргает, даже подмигивает. Залатали его ночью, кое-где швы наложили, крови добавили – маловато в нем крови осталось после наших процедур. Ночью его доставили в реанимацию, но утром перевели в обычную палату. Отдельную, правда. Так что к этой плите надо присмотреться, выходит, ошибочка вышла у каменных дел мастеров, которые эти цифирьки высекали.

– Еще не вечер, – невозмутимо ответил Равиль и поднялся. – Пошли, здесь нам больше делать нечего.

– Я вижу, ты огорчился, когда узнал, что маньяк жив?

– Ничуть. Понимаешь, Андрей, что происходит... За все надо платить...

– Много?

– Я не о деньгах. А потому – много. Я поймал себя на том, что уже вроде и огорчаться в полную силу мне не удается, и радость как-то не очень радует... Видимо, все эти мои кандибоберы не проходят даром... А с другой стороны – что есть, то есть. Не хочу ничего менять. Да и права такого мне не дано. Пошли... Слава прощальный обед готовит, опаздывать негоже. Поэты, они такие... Обидчивые.

И прощальный обед у Славы Ложко описывать не буду. Надоело. Был знойный полдень, маленький столик с видом на Карадаг, подернутый голубоватым маревом, жизнерадостные визги пляжников и пляжниц, коньяк «Коктебель» в граненых бутылках и закуска, на которую не поскупился гостеприимный хозяин.

Провожать московских гостей на вокзал в Феодосию отправились Амок с Наташей. К Аделаиде в гостиницу завезли мебель, и ей необходимо было при этом присутствовать, у Жоры в этот день была тренировка детской футбольной команды, он даже к коньяку не прикоснулся, у Славы обычные хлопоты, ресторанные. Оставались Амок и Наташа. Вот они-то вместе с Андреем и Равилем уселись в просторную машину Саши. Нарушив все правила приличия и предписания местных властей, он подъехал прямо к «Богдану», к литературно-музыкальному салону.

Когда дело касалось Славы Ложко, все местные законы теряли свою обязательность и незыблемость. И это было правильно. Обязательность и незыблемость всегда хрупки и ненадежны. Жизнь гибче, мягче и долговечнее любых предписаний.

Перенесемся сразу на платформу, раскаленную под полуденным солнцем, к составу, к железным вагонам, притронуться к которым было совершенно невозможно. Их обволакивал густой, вибрирующий на солнце воздух, размывая контуры и четкие очертания, и весь состав от этого казался каким-то видением, миражом, который каждую минуту мог исчезнуть под легким дуновением ветерка.

Прошли в купе, рассовали сумки, вынули две бутылки холодного алиготе, которые Слава великодушно подарил на дорогу, разлили в стаканы, которые опять же великодушно дал проводник, разрезали небольшую дыню под названием «колхозница» и славно посидели за беседой, легкой, необязательной и, простите, повторюсь, великодушной по отношению друг к другу.

Наташа дерзила, Амок отмалчивался, Равиль блистал предсказаниями, Андрей неотрывно смотрел на Наташу, она это чувствовала, и все было прекрасно.

А потом пришел Олег Иванович. Он был сдержан, тускло поздоровался, поставил на стол бутылку коньяка «Коктебель» и сел в угол, подальше от стола. Легкая атмосфера тут же улетучилась, и все молча уставились на следователя.

– Что-нибудь случилось? – спросил Равиль.

– Он умер.

Андрей быстро взглянул на Равиля и опустил голову.

– Ни фига себе, – только и пробормотал он без выражения.

– Да, да, да, – даже не сказал, а выдохнул Олег Иванович. – Не поверите... Мне его жалко. Так, наверно, бывает жалко умершего подопытного кролика...

– Как это произошло? – спросила Наташа.

– Его убили. Скальпель в сердце.

– Но ведь у скальпеля короткое лезвие, – заметил Андрей.

– Скальпели бывают разные... Но тут ты прав – лезвие было короткое. Там как получилось... Скальпель вогнали в грудь вместе с ручкой, наружу ничего не выступало. Врачи не сразу и увидели этот скальпель.

– И кто это мог сделать?

– Кто угодно. Скорее всего, кто-то из персонала больницы. Но могли и посетители... Там ведь сразу разнесся слух, кто именно лежит в отдельной палате. Но удар профессиональный – человек точно знал, где находится сердце, в самый центр угодил. А Костя был хоть и в сознании, но весь перебинтованый, сопротивления оказать не мог... Акт возмездия состоялся.

– Вот только теперь можно сказать, что эта история закончилась, – медленно проговорил Равиль.

– Ну что ж, – Олег Иванович придвинулся к столику, открыл бутылку и разлил коньяк по стаканам. – Счастливой дороги... Будете в наших краях, не проходите мимо, нам есть что вспомнить, о чем поговорить.

– И вы не забывайте нас, Москва всегда вас ждет, посидим, поокаем.

– Спасибо... Бог даст, увидимся. – Олег Иванович чокнулся со всеми. – Жалко...

– Маньяка? – спросил Равиль.

– Жалко, что все так получилось. Видимо, Бог над ним сжалился. Ничего хорошего впереди его не ожидало. Сексуальным маньякам, особенно которые на детишках попались... в тюрьме тяжело, к ним особое отношение, вы понимаете, о чем я говорю... А дальше что? Дальше пожизненное. – Олег Иванович молча закусил дыней, посмотрел каждому в глаза, как-то вымученно улыбнулся. – Все, ребята. Пойду я... Там у нас сейчас такая суматоха... Настоящий кошкин дом. Счастливой дороги. – Он пожал руки Андрею и Равилю. – А с вами я не прощаюсь, – повернулся он к Наташе и Амоку. – Может, сегодня увидимся у Славы. Подъеду я к нему, побазарить надо, как выражаются мои клиенты.

И следователь, махнув на прощание рукой, вышел из купе.

Наташа расцеловала Андрея и Равиля, пожал им руки Амок, и они тоже ушли. Постояли у окна, помахали руками, помаялись несколько минут и, похоже, даже обрадовались, когда поезд медленно тронулся с места.

– Проводи ты меня до Джанкоя, до Запорожья меня проводи, не хочу расставаться с тобою, может, что-то у нас впереди... – медленно проговорил Андрей, глядя на проплывающий мимо окон вагона феодосийский пляж.

– Что-то ты стихами заговорил, – усмехнулся Равиль.

– Наши друзья снабдили нас стихами на все случаи жизни. Этими строчками я когда-то с кем-то уже прощался...

– Даже так... Что я могу тебе сказать с высоты моей колокольни, – проговорил Равиль. – Уж если все случилось так, а не иначе, значит, иначе случиться и не могло.

– Могло. Я-то знаю, что могло.

– Это если посмотреть с твоей колокольни.

– Каждый смотрит со своей... А Света сейчас смотрит со своей, там, в потустороннем мире...

Равиль усмехнулся, посидел молча, глядя в окно на яркую, солнечную, визжащую жизнь феодосийского пляжа, повернулся к Андрею.

– Я сейчас скажу одну вещь, только ты не удивляйся... Нет никакого параллельного, потустороннего, соседнего мира.

– Это как? – отшатнулся Андрей на стенку купе.

– Нет его, – повторил Равиль.

– Но я там был! Ты сам меня туда отправлял! Я там видел Свету, видел Лену.

– Не был ты там, потому что этого мира нет.

– А где же я был?

– В себя заглянул чуть поглубже.

– Но ведь Лена дала мне наводку на маньяка, сказала, где его портрет искать! Света рассказала, как убивал ее этот маньяк!

Равиль печально покачал головой:

– Все в человеке, Андрей, все в человеке. Ни Лена, ни Света не сказали тебе ничего такого, чего не знал бы ты сам. Я не отправляю человека в другой мир, мне удается иногда приблизить человека к его собственному подсознанию. Вот и все. Вот вы называете меня маг, экстрасенс, колдун... Не возражаю. Называйте. Поскольку вы сами верите, что я такой, мне легче с вами работать. Я говорю человеку – хочешь пообщаться со своей мамой, которая умерла десять лет назад? Хочу, говорит он. Пожалуйста! – и он видит свою маму. А совесть-то начеку! И он, зная и помня о своих грехах, слышит от мамы те слова, которая она произносила когда-то, пытаясь уберечь его от пьянства, разврата, наркотиков, воровства... Прошли годы, он давно забыл об этих ее словах, может быть, она их и вовсе не произносила, а проговаривал он их себе сам, но в подсознании эти слова в целости и сохранности, вплоть до самой неприметной интонации, до выражения лица, до слезинки матери, до слезинки, которую когда-то он и не заметил.

– Лена сказала мне, что есть портрет маньяка и он в квартире! – отчеканил Андрей.

– Ты знал об этом портрете, – терпеливо сказал Равиль. – Ты держал в руках папку, в которой хранились рисунки Лены. И ладошку с укороченным мизинцем ты видел раньше. Ты просто не обратил на нее внимания, не насторожился, не сделал никакого вывода. И когда я позволил тебе заглянуть в собственное подсознание, эти твои знания выплыли наружу. А я только художественно оформил твои воспоминания – пустынная дорога, голубая река, берега в цветах, поющие птицы, Лена в каком-то балахоне, который скрывал ее истерзанное тело... Я всего лишь помог разыграться этому твоему воображению.

– Хорошо! – Андрей выскочил в коридор вагона, тут же вернулся и сел напротив Равиля. – Хорошо. А спичечный коробок? Как ты догадался, что цепочки там?