Божья кара - Виктор Пронин

– Заберу, – повторил следователь.

– Ну, что ж делать... Такая у вас работа, при исполнении опять же...

– Значит, не возражаешь?

– Хочешь, я скажу тебе кое-что, Олег Иванович... Я рад, что ты встретил нас... Камень с души снял.

– И долго вы собирались вот так катать его по горным дорогам?

– А пока петля веревочная не освободилась бы от падали.

– До утра, значит?

– Да нет, за полчаса бы управились.

– Значит, так... Ты обрезаешь веревку и едешь прямо, вниз. В Коктебель. По слухам, у вас там уже стол накрыт?

– Узнал?! – восхитился Слава.

– Работаем... А я подбираю его и срочно в Феодосию, авось успею спасти.

– Если глазками моргает, успеешь. – Слава протянул руку. – Рад встрече.

– Да ладно тебе.

– Олег Иванович... Я в самом деле рад, что ты встретился нам в эту ночь.

– Разберемся... – Олег Иванович вынул руку из кармана, и Слава увидел блеснувшее лезвие ножа. – Возьми, обрежь веревку. И сматывайся отсюда. Пока он кровью не истек. А то я еще и виноватым окажусь. Знаешь, по-разному такие истории заканчиваются, не тебе рассказывать.

Слава снова сел за руль и, уже миновав первые дома Коктебеля, остановил машину, включил свет в салоне, обернулся назад к Равилю и долго смотрел ему в глаза. Потом повернулся к ветровому стеклу и опять замолчал.

– Не знаю, человек ли ты, Равиль, – наконец проговорил он. – Но хорошо хотя бы, что ты с нами. Ты ведь с нами?

– Да, – ответил Равиль.

– Тогда вперед. Аделаида ждет. Стол накрыт, котлеты на сковородке, в бутылках мерцают золотистые огоньки, распространяя вокруг себя волны тепла и справедливости.

– Слава! – изумленно воскликнул Жора. – Да ты ведь и в самом деле поэт!

– Ты только сейчас это понял? – прорычал Слава. – За такие слова тебя полагалось бы высадить из машины, но поскольку ты тоже немного посидел за рулем в ответственный момент... Прощаю. Живи.

– Ха! – ухмыльнулся Андрей. – Ну и поэты пошли!

Единственный, кто не произнес ни единого слова, был Амок, и сказал я о нем, чтобы ни у кого не возникло сомнений – был он со всеми в этот вечер, который мог оказаться и кровавым, и безжалостным, не дрогнул, не слинял.

Не буду описывать застолье у Аделаиды. Достаточно было застолий на предыдущих страницах, и каждый может во всех подробностях представить, как отдохнули ребята, как успешно и навсегда залили коньяком печальные впечатления этого вечера. Скажу об одном только – главный тост был за Олега Ивановича, феодосийского следователя, который избавил всех от слишком уж тягостных воспоминаний и позволил отдать должное гостеприимству и кулинарным способностям Аделаиды, в девичестве Авдотьи.

Ну вот, собственно, и все.

У внимательного читателя могли остаться несколько вопросов, а то и недоумение, которое я сейчас постараюсь развеять.

Наступило утро.

Июльское коктебельское утро...

Хотите верьте, хотите нет – вот написал я эти три слова, и слезы навернулись на глаза. Повторяю – июльское коктебельское утро. Прохладное, но обещающее дневной зной солнце медленно поднимается из-за покатого хребта Хамелеона. Прозрачная, как слеза младенца, волна, почти невидимая, неслышимая и как бы даже несуществующая, набегает на берег – приглашая, обещая, любя. Тебя любя, дорогой товарищ, за то лишь, что в этот ранний час пришел ты на берег и увидел прозрачность утренней волны, и ласковость ее, и преданность тебе. И все это – несмотря на жестокое похмелье, в котором ты пребываешь и которое она снимет с тебя, едва ты только коснешься ее и войдешь в нее, как в любимую женщину...

Рискованно, конечно, сказано, но понимаю – правильно, и знаю – выстрадано.

А Карадаг в утренней дымке!

А парус на горизонте!

А чайка, тяжело, вперевалку, шагающая по пустынному берегу, а холодная галька, поскрипывающая под ее розовыми лапками!

А обезьянья мордочка Нади, выглядывающая из окошечка! Даже глубокой ночью, даже на рассвете она готова утешить всем, что понравится тебе на витрине ее киоска!

А неприкаянный Муха у своих железных ворот, которые он открывает каждому, кто того пожелает, исстрадавшийся Муха у своих железных ворот в ожидании первого, кто с легким сердцем отдаст ему десятку, чтобы он тут же отнес ее Наде!

А неуверенно бредущие по набережной утомленные ночью красавицы – истерзанные, нечесаные, виноватые, но готовые улыбнуться и откликнуться на самую простенькую шутку!

О, коктебельское утро!

А за моим окном – подмосковная осень, дождь, а в нем, в дожде, как первая седина в волосах, робкие, неуверенные снежинки... Да, впереди долгая, долгая зима, и декабрь впереди...

Декабрь? Впереди?

А между тем... А между тем...

Чего не бывает, ребята, чего в жизни только не бывает...

Ладно, остановимся. Хватит об этом.

Возвращаемся в коктебельское утро. Андрей с Равилем поднялись рано – в этот день они уезжали в Москву. Поезд из Феодосии отходил часа в четыре дня, время еще было, чтобы обойти ставшие близкими места, с кем-то поздороваться, с кем-то попрощаться...

Андрей хотел было свернуть к воротам Мухи, к ресторану Славы, но Равиль предложил пройти дальше по улице Ленина.

– А куда там? – удивился Андрей.

– Пошли... Тут одно местечко... Надо навестить.

– Здесь есть местечко, которое мы еще не навестили?!

– Кладбище.

– А что там? – спросил Андрей.

– Могилы, – пожал плечами Равиль. – Кресты, плиты, оградки...

– И мы все это должны осмотреть?

– Хочу показать тебе одну плиту... Не знаю, правда, что под ней, хотя не отказался бы заглянуть... Но, чувствую, нельзя.

– Олег Иванович поможет! Проведем вскрытие!

– Я же говорю – нельзя. Моим ребятам не понравится. И это... На кладбище ты все поймешь.

Они прошли с километр по улице Ленина, свернули влево к Золотой балке и через полчаса были на месте. Равиль шел уверенно, из чего Андрей заключил, что друг его здесь уже побывал. «Когда же он успел? – подумал Андрей. – Вроде все время вместе...»

– Присядем, – сказал Равиль, остановившись у старой плиты, наполовину вросшей в землю. Он смахнул рукой сухую листву, нападавшую с соседних акаций, сел сам и похлопал ладонью по плите, приглашая присесть Андрея.

– Вопросы уместны? – спросил Андрей.

– Валяй.

– Откуда ты знал, что вчера наш маньяк останется жив?

– К тому времени я уже здесь побывал.

– Ну, побывал! И что?

Равиль смахнул с плиты остатки листвы, и в косых лучах утреннего солнца явственно проступила надпись, выбитая на камне.

– Читай... Вот дата рождения...

– Ну?

– Читай дату смерти.

Андрей присел возле плиты, всмотрелся в старую надпись, в буквы, успевшие от возраста кое-где уже сгладиться, потерять четкость, но надпись прочитывалась легко.

– Прочитал, ознакомился. – Андрей с недоумением посмотрел на Равиля.

– Дата тебе ни о чем не говорит?

– Дата как дата...

– Там указан сегодняшний день, – сказал Равиль, глядя в пространство коктебельского утра.

– Что?! – Андрей снова впился в надпись. – Мать твою... Точно. И как понимать?

– Ты прочитал, кто лежит... Или скажем иначе... Кто должен лежать под этим камнем?

– Михаил... Михаил Николаевич Гуляев.

– Тебе знаком этот человек?

– Михаил Гуляев? Впервые слышу.

– А имя Костя ты слышал раньше?

– Да мало ли их...

– Вчера мы собирались его казнить, – невозмутимо произнес Равиль.

– Ни фига себе, – Андрей снова сел на плиту. – А с чего ты взял, что именно он имеется в виду?

– Вспомни дату. Он умрет сегодня.

– Ты хочешь сказать, что... Михаил и Костя – одно лицо? Хотя постой, кто-то мне уже говорил об этом...

– Настоящее его имя, по паспорту – Михаил. А Костей он назвался на всякий случай, чтоб не сразу догадались.

– А с чего ты взял, что у нашего маньяка фамилия Гуляев?

– Олег Иванович сказал. Я спросил – он ответил. Хозяйка квартиры паспорт ему отдала. Паспорт она у себя хранила. Обычно так все поступают, чтобы клиент не сбежал, не заплатив. В паспорте, кстати, указана и дата его рождения... Вот она, выбита на этом камне.

Андрей долго молчал, глядя на громаду Карадага – здесь она была совсем рядом, временами казалось даже, что она нависает над головой. Солнце поднималось все выше, утренняя дымка рассеялась, подул легкий ветерок, значит, на море пошла волна, и вода у самого берега уже не выглядела столь целомудренно прозрачной.

– Хорошо, – сказал Андрей. – Продолжим наши игры. – Он вынул из кармана мобильник и набрал номер. – Олег Иванович? Андрей вас приветствует в это прекрасное утро! Мы с Равилем сегодня уезжаем. Да, московским поездом. Подходите к одиннадцатому вагону... Обнимемся, облобызаемся, по глоточку пропустим за наши будущие встречи! Здесь и Равиль рядом, кланяется вам, тоже жаждет повидаться на прощание... Спасибо, передам. Да! А как поживает наш клиент?

Андрей долго молчал, слушая следователя, кивал, склонял голову то к одному плечу, то к другому и, наконец, попрощался.