Божий Дом - Сэмуэль Шэм

Я согласно закивал. Пинкус был прав.

— Послушай, Джо, — продолжал Пинкус, — он ушел в нормальном синусном ритме, ушел со стилем. Да, он ушел, как принято в Божьем Доме.

Я вспомнил ЗАКОН: «ПАЦИЕНТ — ТОТ, КТО БОЛЕЕТ». Это было его сердце, не мое. Я был привит от ответственности и волнений. Моим миром был бег, правильное питание и спокойствие. Я оставил Джо пытаться это понять и отправился осматривать других пациентов БИТа. Позже я попрощался, пожелал Джо удачи и заполнил свой разум Богом и Пинкусом на время четырехмильной пробежки до дома. Я сделал все, что мог, но доктор Бински умер. Если тревожиться из-за этого, грызть свою душу, это увеличит мой фактор риска — стресс. Тип личности А, сердечная бомба замедленного действия. Нет уж, спасибо.

После ужина Бэрри и я прогуливались до дома. Она дивилась моей энергичности, учитывая, что в среднем я спал часа три за день со дня начала работы в БИТе.

— Пинкус говорит, что это нормально, что усталость идет от ума, не от тела. Дежурство через ночь — неплохо. Мне даже нравится.

— Нравится?! Я думала, что ты ненавидишь Дом ночью.

— Вне БИТа ненавидел. Но внутри мне нравится. Я могу даже сказать, что люблю это. Как говорят хирурги: «Проблема с дежурством через ночь — получаешь лишь половину пациентов.» Так я себя и чувствую. Может быть, я стану кардиологом.

Бэрри остановилася, схватила меня за плечи и заставила посмотреть на себя. Она казалась отрешенной, говоря:

— Рой, да что с тобой?! Месяцами ты говоришь мне о том, как интернатура рушит твою жизнь, творческое начало, гуманизм, страсть. Что там происходит в твоем блоке в конце-то концов?

— Не знаю. Много смертей. Джо сломалась. Плакала. Высокий уровень тревоги. Тип личности А. Даже при наличии эстрогена — плохие новости.

— Джо сломалась, а как эти смерти влияют на тебя?

— Смерти, ну и что?

— Ну и что?! — спросила Бэрри тоном, полным презрения и жалости, — я скажу тебе, что! С каждой смертью в тебе остается все меньше человечности.

— Не волнуйся. Как говорит Пинкус: «Тревога убивает.»

Ночью, в постели, когда я повернулся и обнял ее за плечи, я почувствовал, как она напряжена. Она сбросила мою руку и сказала:

— Рой, я беспокоюсь. Я могу понять, почему ты закрываешь себя от горя смерти Потса, но это уже слишком. Ты изолируешься. Ты больше не видишься с друзьями, ты даже больше не упоминаешь Толстяка, Чака и полицейских.

— Да, я думаю, что они остались в прошлом.

— Послушай меня: ты не любишь БИТ, это лишь защита. Ты не любишь Пинкуса, это тоже защита. Ты — гипоманик, подчиняющийся агрессору, идолизирующий Пинкуса, чтобы спасти себя от распада. Это может сработать в Доме, но не сработает со мной. Для меня, сегодня ты мертв. В тебе нет искры жизни.

— Ого, Бэрри, я не знаю. Я чувствую себя живым и здоровым.— Думая о Хале, компьютере в «Одиссее 2001», я сказал: — Дела обстоят великолепно.

— Сколько еще продлится твоя работа в БИТе?

— Десять дней, — ответил я, поглаживая ее волосы и спокойно раздумывая о лучшем естественном упражнении — сексе. Она отдернулась, и я спросил, почему.

— Я не могу заниматься любовью, когда ты так далеко!

— Ты думаешь, я думаю о другой женщине? Это не так!

— Нет, это из-за тебя! С меня хватит попыток пробиться к тебе. Я начинаю думать о себе. Я дам тебе шанс, позволю закончить БИТ и посмотрю, сможешь ли ты измениться. Иначе все кончено. После всего, через что мы прошли. Пользуясь твоей терминологией, это Отношения на Костях, Рой, ОНК!

Как будто издалека, я услышал себя:

— Лучше ОНК, чем тревога, Бэрри. Это лучше, чем тип А.

— Будь ты проклят, Рой! — заорала она в слезах. — Ты — скотина! Ты что, не понимаешь, что с тобой происходит?! Отвечай мне!

— В данную секунду, — сказал я, стараясь оставаться спокойным перед бурей эмоций и стресса, — это все, что я мог сказать.

Бэрри зашипела, словно локомотив, подъезжающий к станции, и сказала:

— Ты не скотина, Рой. Знаешь, кто ты? Бездушная машина.

— Машина?

— Машина!

— И что?!

21

Она ошибалась. Я не был машиной. Я не умер. Я был жив. Все было превосходно. Моя жизнь была полна. Стук моих шагов по велосипедной дорожке у реки помогал утвердиться этим мыслям. Мой разум был чист, как здоровая коронарная артерия, как стройная женщина в дизайнерском купальнике, вылезшая из тропического моря.

Эта ночь была моим шедевром. Мы с медсестрой должны были провести сложную и бесполезную процедуру. Молодая мать двоих детей зависла на пороге смерти на многие месяцы. С неизлечимой болезнью печени, она готовилась умереть от сердечной недостаточности, инфекции, почечной недостаточности, отека мозга и легких. Ее отправили в БИТ и нам сказали дренировать инфицированный выпот из ее живота и перелить ей кровь и жидкости. Так как жидкость из ее сосудов в связи с пониженным уровнем белка вскоре вновь окажется в ее животе, эта процедура была бесполезна и не приведет ни к чему хорошему. Ну и что? Давно уже я отказался от мысли, что то, что я делаю с этими телами имеет какое-то отношение к пользе. Я сделаю это на высшем уровне. Почему я должен быть искуплением провалов медицины по-божьедомски?

Я поставил большие вены, начал контроль за всеми параметрами, и мы с медсестрой приготовились начинать. Это будет моя высадка на луне, моя техно-Лиза, моя атомная бомба. Склонившись над пожелтевшим животом, мы унеслись в эротической синхронизации откачивания жидкости, введения ее обратно, контролируя параметры, меняя настройки, купаясь в неземном свете БИТа, напевая под Музыку. Притихшие от восхищения доктора и медсестры столпились вокруг, наблюдая. Время превратилось в бесконечность. Муж, переживший все ее лечение и смирившийся со смертью, в которой ей отказывали умники Дома, сказал, что требует, чтобы мы прекратили. Зная, что процедура бесполезна и ее необходимость продиктована нашей импотенцией и нежеланием сдаваться, я упросил его разрешить нам продолжать, убеждая его ложью о том, что ее страдания не будут продлены.Слишком разозленный, чтобы плакать, он ушел. Я смотрел, как он уходил, обнимая своих детей, мальчика и девочку. В их глазах сквозило непонимание.

Около полуночи в пятой палате, где находилась несчастная женщина с поврежденнием мозга, прозвучал сигнал остановки сердца, и, как подтверждение случившегося, Олли выплюнул кардиограмму с прямой линией. Я вошел в ее палату. Ее муж сидел, успокоенный работой вентилятора, надувающего и сдувающего труп, бывший его женой. Я попросил его выйти и дать мне ее осмотреть. Я проводил его и налил ему кофе. Медсестра спросила, что делать, и я попросил ее отключить вентилятор.

— Я не выключаю вентиляторы, — сказала она.

Я удивился. Почему нет? Она мертва. Я молча смотрел на медсестру, пытаясь понять.. Я зашел в палату с телом. Я смотрел на нее, женщина, превратившаяся в восковую куклу, без дыхания и сердцебиения, с мертвым мозгом и черепом, полным тромбов, легкими, разрываемыми машиной. Я зарылся в переплетение проводов за койкой, пытаясь нащупать провод вентилятора. Я замер. Истинная смерть. Портной Сол промелькнул в моих мыслях. Это было несложно. Я сделал это. Время вновь обратилось бесконечностью.

Успокаивающая симметрия форм этой ночи продолжалась и следующим днем, днем Марафона. Все было очень хорошо. Я радовался за Пинкуса и собирался освободиться пораньше, чтобы посмотреть, как он побежит на самый тяжелый подъем, Скромнягу. В овремя утреннего обхода все шло плавно, как Музыка. Несчастья, случившееся с женщиной из пятой палаты заставило меня чувствовать себя не слишком хорошо всего на пару минут. Проведя большую часть ночи за сложнейшей процедурой, эквивалентной медицинской прогулке по луне, около полудня мы с той же медсестрой, которая работала двойную смену из сочувствия к несчастной, «излечимой» женщине, подверглись атаке мужа, который с покрасневшим лицом кричал, что «вы были слишком черствыми, не давая моей жене умереть.» Медсестра зарыдала, а я, втайне согласный с ним, молчал. Мы с медсестрой стояли в палате с умирающей женщиной, от которой несло антисептиком и инфекцией, желчью и мочевиной, пока муж не излил всю свою ярость и не ушел. На несколько секунд я почувствовал себя на краю пропасти, знакомой по какому-то из кошмаров. Но это прошло, и я вновь почувствовал спокойствие.

С полудня я должен был работать в своей амбулатории. С некоторым неудовольствием я вышел из БИТа и вернулся в безнадежно неэффективный мир остального Дома. Направляясь к своему кабинету, я столкнулся с Чаком, идущим в свой. Он выглядел даже хуже обычного.

— Плохо дело старик, — сказал он. — Меня вычислили.

— Вычислили? По поводу чего?

— Ну, ты заметил, что мне всегда везло с этими старушками, которые никогда не являлись ко мне на прием, хотя им и было назначено.

— Да, это было удивительно.