Фрейд и психоанализ - Юнг Карл Густав

Д-р Юнг сообщил, что готов меня анализировать. Однако тут возникла проблема: разделяющее нас расстояние. В результате многие вопросы, которых мы касались в ходе аналитических бесед и не успевали обсудить подробно, решались путем переписки.

Когда переписка достигла своих нынешних масштабов, я подумал: а не воодушевит ли она других коллег так, как воодушевила меня: например, начинающих психоаналитиков, нуждающихся в некоем ориентире, дабы не запутаться в обилии психоаналитической литературы, или практикующих врачей, знакомых с психоанализом разве что по жестоким нападкам, которым он подвергается с завидным постоянством (часто со стороны совершенно некомпетентных и неопытных лиц). На этот вопрос я мог ответить только утвердительно. Я попросил доктора Юнга дать разрешение на публикацию корреспонденции, и он охотно согласился.

Не сомневаюсь, что читатель, как и я, будет ему чрезвычайно благодарен, ибо более сжатого и доступного описания психоаналитического метода и некоторых связанных с ним проблем, насколько мне известно, пока не существует.

Д-р Р. Лой

Санаторий «L’Abri», Монтрё-Террите,

14 декабря 1913 г.

I

От д-ра Лоя

12 января 1913 г.

[576] То, что вы сказали во время нашей последней беседы, произвело на меня глубочайшее впечатление. Я ожидал, что вы прольете свет на толкование моих собственных сновидений и сновидений моих пациентов с точки зрения фрейдовской интерпретации. Вместо этого вы предлагаете совершенно новую концепцию: сновидение как выработанное подсознанием средство восстановления нравственного равновесия. Это, безусловно, плодотворная мысль. Но еще более плодотворной мне представляется другая ваша идея. Вы полагаете, что задачи психоанализа гораздо глубже, нежели я мог предполагать: речь идет уже не о простом избавлении от гнетущих патологических симптомов и тревог, а о том, чтобы анализанд полностью познал себя и на основании этого знания заново выстроил свою жизнь. При этом он сам должен быть строителем; аналитик лишь снабжает его необходимыми инструментами.

[577] Для начала я хотел бы разобраться, насколько обоснована первоначальная техника Брейера и Фрейда, теперь полностью отвергнутая как самим Фрейдом, так и вами, но практикуемая, например, Франком в качестве единственного метода: «абреакция подавленных аффектов под легким гипнозом». Почему вы отказались от катартического метода? Пожалуйста, объясните. В частности, отличается ли легкий гипноз при психокатарсисе от внушения во время сна, давно практикуемого в суггестивной терапии? Я хочу сказать, имеет ли внушение только то значение, которое ему приписывает или утверждает, что приписывает, врач, то значение, которым наделяет его вера пациента? Другими словами, эквивалентно ли внушение в бодрствующем состоянии внушению в гипноидном состоянии, как утверждает теперь Бернхейм, применявший гипнотическое внушение многие годы? Вы скажете, что мы должны говорить о психоанализе, а не о внушении. На самом деле я имею в виду следующее: не является ли внушение, что психокатарсис в гипнотическом состоянии произведет терапевтический эффект, главным фактором успеха психокатартического метода (с поправками, естественно, на возраст пациента и т. д.)? В своей работе «Аффективные расстройства» Франк пишет: «Что касается содержания воспроизводимых представлений, то эти односторонние установки, внушаемость и внушение, при психокатарсисе в состоянии легкого сна практически не используются»[135]. Это правда? Франк добавляет: «Как может пережевывание мечтаний юности само по себе привести к разрядке накопленной тревоги, будь то в гипнотическом состоянии или в любом другом? Не следует ли нам скорее предположить, что оно приведет лишь к усугублению тревожных состояний?» (Я и сам это замечал, причем чаще, чем мне бы хотелось.) Конечно, пациентам говорят: «Сначала мы должны посеять смуту, а потом наступит успокоение». И оно наступает. Но разве оно не наступает вопреки этому процессу активизации, ибо постепенно, посредством частых бесед, не говоря уже о легком гипнозе, пациент приобретает такое доверие к аналитику, что становится восприимчивым к прямому внушению, а потому искренне верит в улучшение и выздоровление? Я иду дальше: не является ли вера в метод, вкупе с возрастающим доверием к аналитику, главной причиной излечения при анализе в бодрствующем состоянии? Более того, разве не вера и доверие к врачу суть главный фактор успеха любого систематически применяемого терапевтического метода? Не скажу, что это единственный фактор, ибо нельзя отрицать, что, помимо эффектов косвенного внушения, немаловажный вклад в излечение вносят физические, диетические и химические процедуры, если, конечно, они правильно подобраны.

II

От д-ра Юнга

28 января 1913 г.

[578] Что касается вашего вопроса о применимости катартической процедуры, то я придерживаюсь следующей точки зрения: все методы хороши, если они помогают. Посему я признаю все методы внушения, включая христианскую науку, ментальное исцеление и т. д. «Истина есть истина, когда она работает». Другой вопрос, пристало ли врачу, получившему научное образование, продавать пузырьки с лурдской водой[136], ибо и это внушение иногда весьма полезно. Даже так называемая научная суггестивная терапия использует те же средства, что знахари и шаманы-экзорцисты. А почему нет? Публика не сильно изменилась и продолжает ожидать от врача чудесных исцелений. В самом деле, следует признать мудрыми – в светском смысле – тех врачей, которые умеют окружить себя аурой знахаря. Они не только могут похвастаться самой обширной практикой, но и добиваются лучших результатов. Это происходит потому, что, помимо неврозов, бесчисленные физические болезни осложнены психическим материалом. Медик-экзорцист всем своим поведением показывает, что понимает этот психический компонент, предоставляя пациенту возможность проникнуться верой в таинственную личность врача. Таким образом, он завоевывает разум больного, а он помогает ему оздоровить тело. Лучше всего, если сам врач верит в собственные формулы; в противном случае его могут охватить научные сомнения, и он утратит надлежащий убедительный тон. Я сам некоторое время с энтузиазмом практиковал гипнотическую суггестивную терапию. Но потом произошли три сомнительных инцидента, на которые я хотел бы обратить ваше внимание.

[579] Однажды ко мне пришла иссохшая невротичная крестьянка лет 56, дабы подвергнуться гипнозу. Загипнотизировать ее было нелегко; она была очень беспокойна и все время открывала глаза, но в конце концов мне удалось ее усыпить. Когда я разбудил ее примерно через полчаса, она схватила мою руку и принялась меня благодарить. Я сказал ей: «Вы еще не вылечились, так что приберегите слова благодарности до конца лечения». «Я благодарю вас не за это, – прошептала она, краснея, – а за то, что вы такой порядочный». Она взглянула на меня с каким-то нежным восхищением и ушла. Я долго смотрел на то место, где она только что стояла. Порядочный? Я был ошеломлен – боже мой, неужели она вообразила?.. Это впервые натолкнуло меня на мысль, что эта старая греховодница, благодаря чудовищной прямоте своего женского (в то время я называл его «животным») инстинкта, вероятно, понимала сущность гипноза лучше, чем я со всеми моими научными знаниями и учебниками. Вся моя невинность словно испарилась.

[580] Следующей была хорошенькая, кокетливая семнадцатилетняя девушка с весьма измотанной и задерганной мамой. С раннего детства девушка страдала enuresis nocturna[137] (который, среди прочего, мешал отдать ее в итальянский пансион для благородных девиц). Я сразу же вспомнил о старухе. Я попытался загипнотизировать девушку; она зашлась в приступе смеха и в течение 20 минут не поддавалась гипнозу. Я подумал: я знаю, почему вы смеетесь, вы уже влюбились в меня, но я докажу вам свою порядочность в награду за то, что вы тратите мое время на глупый смех. Наконец я ее усыпил. Эффект был мгновенным. Энурез прекратился, и я сообщил молодой леди, что вместо среды жду ее снова только в следующую субботу. В субботу она приехала сердитая и угрюмая. Энурез возобновился. Я вспомнил о своей мудрой старухе и спросил: «Когда он начался?» Она (ничего не подозревая) ответила: «В среду вечером». Я подумал про себя: все ясно, она хочет доказать мне, что я непременно должен принимать ее и по средам; не видеть меня целую неделю – это слишком долго для нежного любящего сердца. Однако я не собирался потворствовать этому досадному роману. «Было бы совершенно неправильно продолжать лечение при таких обстоятельствах, – сказал я. – Мы должны прервать его на три недели; возможно, энурез прекратится сам собой. Тогда приходите снова». В глубине своего злобного сердца я знал, что в это время буду в отпуске. Вернувшись на работу, я узнал от своего locum tenens[138], что молодая леди приходила с известием, что энуреза больше нет, но была страшно разочарована моим отсутствием. «Старуха была права», – подумал я.