Нечто в воде - Кэтрин Стэдмен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пропасть между мной и Марком растет. Я понимаю, что слишком давлю на него, но не хочу, чтобы бриллианты разрушили наш брак.
– Мы вместе? – шепнул он мне в постели прошлой ночью.
Я, естественно, кивнула, а он покачал головой и сказал натянутым голосом:
– Давай тогда выбросим бриллианты. Мы успеем отказаться от сделки. Вдруг за нами уже следит полиция? А если ты права и владельцы самолета тоже идут по нашему следу? И теперь впутаешь в наши дела еще и преступный синдикат из Ист-Энда. Ты сознательно творишь глупости, Эрин, и подвергаешь нас опасности. Выполни свое обещание Эдди, я не против, а от помощи с продажей бриллиантов откажись.
В одном он прав: за нами определенно следят. На автоответчике появились еще два молчаливых телефонных сообщения, и не от Эдди. Я не знаю, с кем они связаны, с владельцами самолета или с отделом СО‑15, но кто-то за нами следит.
Отказываться от сделки с Эдди уже поздно, так не делается, и Марк потом скажет мне спасибо, я точно знаю. И вот я здесь. Выполняю свою часть договоренности.
Пока я устанавливаю штатив и камеру, дочь Эдди задумчиво отхлебывает чай. Свет падает на нее сбоку, из высоких французских окон, которые выходят на мокрый осенний сад. Чистый рассеянный свет. Мягкий, филигранный.
Лицо Лотти в линзе видоискателя выглядит спокойным, расслабленным. Она у себя дома. Это ничуть не напоминает напряженную атмосферу моих тюремных интервью.
Я включаю камеру.
– Лотти, на прошлой неделе я навестила вашего отца в Пентонвиле. Он очень тепло о вас отзывался. Вы были близки во времена вашего детства?
Я начинаю издалека. Не хочу на нее давить. В конце концов, понятия не имею, что она к нему испытывает.
Она тихо вздыхает.
Лотти знала, что я буду задавать вопросы, но только теперь поняла, что ответить на них будет непросто. Мои вопросы требуют непрерывного и утомительного возвращения к прошлому.
– Да, Эрин, довольно близки. Не могу сказать, ближе ли, чем отцы и дети в других семьях: мне не с чем сравнивать. В школе меня сторонились. Теперь понимаю почему. У меня свои дети, и я ни за что не подпущу их к людям, подобным моему отцу. А в то время я думала, что со мной что-то не так, с моей семьей. И это определенно сближало нас с папой. Знаете, как бывает: папина дочка. С мамой было… непросто. Тяжелый характер. Думаю, за это папа ее и полюбил. Отцу нравилось, когда ему бросают вызов. Он часто говорил, что чем требовательнее в обращении машина, тем больше удовольствия от езды на ней получаешь. В общем, с мамой было сложно, особенно мне. А папа называл меня своим маленьким ангелочком. Заботился обо мне, рассказывал сказки на ночь, укладывал спать. Я видела от него только хорошее. Так что да, мы были близки.
Она смотрит на меня в ожидании следующего вопроса.
– Вы знали о его делах? О том, чем он занимался, уходя из дома?
Обычно интервьюируемым требуется время, чтобы собраться с мыслями, решить, что они хотят сказать. А Лотти знает, что хочет сказать, будто давно ждала этой возможности.
Она бросает взгляд на сад и вновь поворачивается ко мне.
– Нет, до тринадцати лет я ничего не знала. Я как раз сменила школу, меня отправили в частную. Папа хорошо зарабатывал. По-моему, раньше я считала его бизнесменом. Все смотрели на отца снизу вверх, доверяли его мнению. Думала, он какой-то крупный начальник. К нам домой постоянно приходили люди. Хорошо одетые. Они встречались с папой в гостиной. У мамы и у папы были отдельные гостиные. Вот так мы жили, понимаете?
Лотти вопросительно приподнимает брови. Я киваю. Понимаю, это был сложный брак.
Пока Эдди сидел в тюрьме, ее мать вышла замуж. После суда семья распалась, каждый пошел своей дорогой.
– Когда я узнала о папе? – продолжает Лотти. – Я помню тот вечер. Как я уже говорила, мне было тринадцать лет. Я только пошла в новую школу. Это случилось на выходных. В доме, как всегда, крутились какие-то люди, большей частью мне уже знакомые, и с ними кто-то новый. Гости ушли в папину гостиную, а я смотрела телевизор в маминой. Я вышла на кухню за попкорном – у нас был большой дом, знаете, – и вдруг, проходя по коридору, услышала душераздирающий плач, очень странный, жуткий. Я решила, что гости уже ушли, и папа смотрит «Спасти рядового Райана» или что-то подобное, с громким звуком. Ему нравились военные драмы, и он любил Тома Хэнкса. Я взяла попкорн и пошла в его гостиную. Папа и трое его коллег сидели за столом. Они не смотрели телевизор. Перед папой стоял на коленях мужчина. Он стоял на полиэтиленовой пленке, и изо рта у него текла струйка крови. Он плакал. Все присутствующие уставились на меня, застывшую на пороге, а тот человек продолжал плакать, будто не мог остановиться. Увидев меня, отец словно и не удивился. Он продолжал сидеть в верхней одежде. Я это навсегда запомнила. Он не снял пальто, как если бы собирался уходить. Тут в коридор зачем-то вышла мама, заметила, что я сунулась куда не нужно, схватила меня за руку и увела наверх. Она как могла дипломатично объяснила происходящее. Сказала, что человек, которого я видела, плохой и папа его наказывает. Минут через десять отец поднялся к нам. Спросил, как я. Я обняла его, крепко-крепко. И долго не отпускала, будто пытаясь вернуть ему что-то потерянное. Или выдавить лишнее. Однако именно тогда поняла, это он – плохой, ведь хорошие люди подобными вещами не занимаются, даже с плохими. Никогда. После случившегося мое отношение к нему изменилось. Я стала его побаиваться. Может, я льщу себе, но он так ничего и не заметил. Я скрывала чувства, потому что любила папу и не хотела сделать ему больно.
Шарлотта замолкает, переключаясь с прошлого на меня.
– Погодите… я не уверена, что вы можете это использовать. Не хочу потом повесток в суд или чего-то подобного, понимаете? Я не знаю, что там действительно произошло. Просто… после этого я поняла.
Она робко улыбается.
– Не волнуйтесь, мне все равно придется согласовывать запись с адвокатами, прежде чем выйдет фильм. Я помечу для них это место. Если его нельзя
