Королева - Карен Харпер

Седалищем я ударялась о его колени, но не жаловалась — просто ухватилась покрепче, и мы, покачиваясь в седле, сумели даже поцеловать друг друга, пока Джон не остановил коня. Я просто не замечала никого вокруг, но тут стал возмущаться наш Попик (как мы звали его за глаза):

— О вашем приезде, сударь, нас никто не известил!

— Добро пожаловать домой! Вы привезли новости, милорд Эшли? — зазвенел колокольчиком чистый голосок Елизаветы.

Не обращая внимания на кипящего гневом Поупа, она взялась за стремя Джона.

— Главная новость: я вернулся, чтобы снова служить вашему высочеству и снова быть мужем своей жене! — Джон помог мне соскользнуть с седла, потом спрыгнул на землю сам и преклонил колено у ног Елизаветы. — Я тайно возвратился несколько дней назад, жил у Сесила в Уимблдоне, — сообщил он. — Но я не мог и дальше откладывать встречу с вашим высочеством… и с этой упрямой женщиной, которая служит вам столько лет.

Принцесса протянула Джону кисть, он поцеловал ее. Я сжимала руки от переполнявшей меня радости. Елизавета хотела заставить Джона подняться, но он остался коленопреклоненным.

— Есть еще новости, — проговорил он. — Ее величество, ваша сестра, тяжело больна — упокой, Господи, ее душу, несмотря ни на что.

— Я не потерплю подобных разговоров, лорд Эшли! — снова вмешался Поуп. — Это ведь измена — говорить, что королева умирает. Всем пора возвращаться в дом, а вы, сударь мой, пожалуйте за мной.

— Джон Эшли — мой слуга и добрый друг, — резко обратилась к Поупу Елизавета. — Он останется со мной и с миссис Эшли. А о том, что наша королева покинула нас, мы узнаем, когда мне доставят от нее коронационный перстень. Так она мне сказала в нашу последнюю встречу.

Эти слова охладили и Томаса Поупа, и меня. Почему моя девочка раньше мне об этом не сообщила? Хотя если Джон прав, если Мария и вправду покинет наш мир, тогда Елизавета Тюдор больше не моя девочка — она королева Англии.

Припоминаю, что в тот день она настояла на своем и Джон остался вместе с нами. Даже Попик, изводивший всех нас на протяжении почти трех лет, отступил и склонился перед ее волей. Вообще за последнее время все, кроме меня, стали относиться к Елизавете по-новому. В воздухе витали надежды на большие перемены. Прошлое уносилось вдаль, подобно осенним листьям под порывистым ветром. Мы пошли к дому, шагая рядом: Джон одной рукой обнимал меня за талию, а другой вел в поводу своего коня; Елизавета взяла меня под руку и стала засыпать Джона вопросами о том, что он узнал нового в университете.

Но тут я снова услышала стук копыт — на этот раз нескольких лошадей — и обернулась, глядя на подъездную аллею.

— Всадники, — сообщила я. — Целая кавалькада.

— Джон, — сказала тогда Елизавета, — помогите мне сесть на вашего коня. Если пришло мое время, я хочу встретить их вон там, под самым могучим из дубов.

У меня все внутри переворачивалось от нахлынувших мыслей. Всадники в таком количестве, спешащие прямо в Хэтфилд-хаус… это могло означать только одно. Неужели останутся позади долгие годы страха и нестерпимого ожидания?

Мне думалось, что Елизавета могла бы поехать навстречу всадникам, но она поступила так, как решила. Она проскакала по поляне и спешилась у могучего дуба, под сенью которого мы столько всего говорили друг другу и где я передала ей материнский перстень. Мы с Джоном поспешили присоединиться к ней. Подошли и остальные, но я поначалу не смотрела ни на кого, кроме Елизаветы Английской.

С непокрытой головой, в развевающемся под порывами ветра плаще с меховой опушкой, раскрасневшаяся от холода и волнения, она стояла и ждала, пока приехавшие спешатся. Одиннадцать человек, быстро сосчитала я. И среди них Сесил! Создавалось впечатление, что он был главным. Я узнала нескольких членов Тайного совета королевы Марии — и тех, кто симпатизировал Елизавете, и тех, кто не очень-то любил ее. А вот высокий молодой человек с гордым взором, спешившийся подчеркнуто не спеша, чертовски красивый, — Боже правый, да ведь это же Робин Дадли! Мы уже слышали, что его выпустили из Тауэра и отправили во Францию, воевать за короля Филиппа (это Филипп добился, чтобы Мария помиловала Дадли), но мы не знали, что с ним, и где он теперь.

А наш друг Уильям Сесил чуть ли не кубарем скатился с седла и сразу преклонил колено. Робин и остальные поспешили обнажить головы и тоже опустились на колени. Мы с Джоном также встали на колени рядом с Елизаветой, а супруги Поуп — немного дальше от нас. Лучи неожиданно выглянувшего из-за туч солнышка заиграли на золотисто-рыжих волосах Елизаветы, а она стояла и ждала, что скажут прибывшие, ждала, когда изменится ее судьба.

— Ваше высочество… Ваше величество, — произнес Сесил, с трудом переводя дух. И протянул ей руку. На его ладони лежал украшенный ониксом коронационный перстень, с которым монарх расстается только после смерти. Несколько мгновений Елизавета смотрела на него, широко открыв глаза, застыв неподвижно, — наверное, просто не могла поверить.

— Ваша царственная сестра… я соболезную вам, — произнес Сесил, поднимая голову и кусая губы, чтобы сдержать улыбку, искрившуюся в его глазах. — К моему прискорбию, она покинула сей мир, оставив вам трон Тюдоров и королевство Англии, Шотландии и Ирландии[72].

Сморгнув подступившие слезы, Елизавета взяла перстень и надела его на безымянный палец правой руки. Перстень был ей великоват, но я не сомневалась — великие задачи, стоящие перед ней, всегда будут по плечу моей девочке, моей королеве.

— Это, — произнесла она своим чистым красивым голосом, — от Господа, и есть дивно в очах наших[73].

Я понимала, что она цитирует Писание, но не могла не задуматься о слове «наших». Конечно, монарх может говорить о себе во множественном числе, это его право, но мне показалось — после всего, что выстрадали ради нее мы с Джоном, — это слово подразумевало и нас тоже.

Не прошло и нескольких часов, как искатели милостей и чинов из Лондона и простые англичане из окрестных графств толпами повалили к воротам Хэтфилд-хауса: одни — чтобы взглянуть на новую королеву, другие — чтобы подать прощение. Сама Елизавета в это время собрала в большом зале заседание только что назначенного ею Тайного совета, хотя пока и в неполном составе. Я слышала, как она сказала своим придворным, что здесь ее «самое любимое место, ибо именно тут мои царственные родители проводили свои счастливые дни». На ее пальце, рядом с коронационным перстнем, я увидела материнский подарок.

Прежде всего, Елизавета объявила трехдневный траур по своей сестре, которая скончалась, как говорили, от опухоли в животе и лихорадки, каковые поразили ее после очередной ложной беременности. Во-вторых, новая королева вывела из состава совета тех лордов, которые оставались верными прежней королеве и католицизму. B-третьих, Елизавета назначила сэра Уильяма Сесила своим главным секретарем и первым советником, пожелав, чтобы он всегда давал ей советы честно, сколь бы трудно это ни было. Я с гордостью записала ее мудрые слова:

«Вот как я сужу о вас, Сесил. Вы не прельститесь никакими дарами и всегда будете верны интересам государства. И, невзирая на мои личные суждения, станете давать мне такие советы, какие почитаете наилучшими. А если узнаете нечто такое, что надлежит поведать мне в тайне, то и сообщите это лишь мне одной, и будьте уверены, я сама не стану такое дело разглашать».

Эти слова я приняла и как руководство для себя: давать королеве советы, которые я считаю лучшими, невзирая на ее личные суждения. Откуда мне было знать, что Елизавета, хотя и назвала меня своей матерью, может отныне не принимать во внимание моего мнения?

Ведь она сразу же отвергла мой первый совет и назначила Роберта Дадли, своего Робина, шталмейстером, на каковом посту он всегда должен был находиться при ней. Этот пост приносил доход в полторы тысячи фунтов ежегодно, не считая всевозможных привилегий — а они, к моему сожалению, включали в себя и апартаменты в королевском дворце. Роберт Дадли получал в свое распоряжение слуг и право наряжаться в столь желанную бело-зеленую ливрею — тюдоровских фамильных цветов. Кое-кто перешептывался о том, что он сын изменника, но я не могла не признать, что он умелый, великолепный наездник, как и мой Джон.

Я надеялась лишь на то, что Роберт не замедлит привезти ко двору свою деревенскую женушку Эми.

Елизавета, не пригласив ни меня, ни Джона сопровождать ее, поехала кататься по хэгфилдскому парку вдвоем с Робином, прежде чем мы все отправились в Лондон. «Ах, да что там, — уговаривала я себя. — У них так много общего, и пережить им обоим довелось немало. В конце концов, дружба так и останется дружбой. Несомненно, Елизавета хорошо усвоила урок о том, чем могут обернуться отношения с женатым мужчиной — вон как ей (а заодно и мне) пришлось мучиться из-за Тома Сеймура».