ДАртаньян в Бастилии - Николай Харин

– Да, конечно, ведь король сделал ее фактической правительницей государства незадолго до своей гибели на улице Лаферронери, – кивнула г-жа де Кавуа. – Все знают и другое: она была подвержена влиянию Кончини и его жены, которые почти открыто замышляли убийство короля…

– За что и поплатились жизнью впоследствии, – мрачно закончил Арамис. – Так вот, я немного знаком с герцогом д'Эперноном, а также имел счастье… я хотел сказать – несчастье… Имел несчастье знать близкую родственницу герцога де Роган-Монбазон, который ехал в одной карете с королем в тот день и которого одним из ударов своего кинжала, уже обагренного кровью короля Генриха, ранил в руку Равальяк. [11]

– Если не ошибаюсь, этих господ кое-кто в народе до сих пор считает молчаливыми пособниками убийцы? – небрежно спросила г-жа де Кавуа. Но эта напускная небрежность не могла обмануть Арамиса.

– У меня действительно есть свои соображения на этот счет, и в Люксембургском дворце дорого бы дали за то, чтобы лишить меня возможности поделиться ими с кем бы то ни было.

– Вы хотите сказать, что ваши сведения представляли реальную угрозу для… нее?

– Да.

– И вы были бы готовы поделиться этими сведениями… с кем-либо из сильных мира сего?

– В обмен на его защиту.

Наступило долгое молчание. Было слышно, как листва деревьев за окном волнуется и шумит на ветру.

– Итак, вы рассчитывали на мою помощь? Вернее, моего мужа.

– Правда, ведь он – капитан гвардии кардинала.

– Увы! В настоящее время это невозможно!

– Но почему?!

– Он не может ходатайствовать о вас перед Ришелье, так как сам нуждается в подобном ходатайстве.

– Так, значит, это правда?!

– Что?

– Что ваш муж в немилости у кардинала.

– Ну конечно! Вы ведь сами слышали от госпожи де Буа-Трасси о наших напастях.

– Но не хотел этому верить.

– Теперь вы верите?

– Вам – да!

Наступило молчание.

«Сейчас он вздохнет и откланяется», – с некоторым сожалением подумала г-жа де Кавуа.

«Сейчас самое время приступить к выполнению моего плана», – решил Арамис.

В этот момент за окном послышался колокольный звон.

Это колокол на башне Собора Парижской Богоматери уронил три тяжких раскатистых удара, нарушив тишину ночи.

Париж крепко спал. Не спали только двое в верхнем этаже дома де Кавуа.

Глава тридцать седьмая

Средство Арамиса

В тот момент, когда колокол опять пробудился и с колокольни Собора Богоматери снова понеслись его звучные удары, г-жа де Кавуа потихоньку выпустила Арамиса в темноту парижских улиц. Последний, пятый удар совпал с негромким звуком открываемой двери, и темная фигура закутанного в плащ Арамиса появилась в дверном проеме. Г-жа де Кавуа сама посветила ему.

– Итак, мы снова расстаемся?

– Мы расстаемся, – эхом откликнулась дама.

– Но я уношу с собой надежду. На благополучный исход дела и на новую встречу, – прошептал Арамис.

– Пусть небо услышит вас.

– Вы запомнили все, что я вам сказал?

– Да.

– И вы последуете моему совету?

– Да.

– Тогда скоро мы снова встретимся.

– Да.

Арамис почувствовал, что дама слегка сжала его руку, затем дверь затворилась, и он остался один. Некоторое время он постоял, прислонившись к стене и мечтательно улыбаясь. Потом потряс головой, решительно надвинул шляпу на все еще поблескивающие глаза и, проверив заряжены ли оба пистолета за поясом, зашагал прочь. Скоро его шаги затихли в отдалении.

Утро встретило г-жу де Кавуа в капоте, непричесанную и с красными глазами. Дом капитана кардинальской гвардии обычно посещали многие, так как у четы де Кавуа было ровно столько друзей, сколько было приверженцев кардинала в Париже. Однако после того как г-жа д'Эгильон и маршал де Ла Мельере оповестили всех о нелестных эпитетах, которыми его высокопреосвященство соизволил наградить своего верного слугу, поток посетителей иссяк, словно обмелевшая речка, и превратился в скромный ручеек. Такова уж человеческая природа.

Но не станем рисовать все в уж слишком мрачном свете. Кое-кто из друзей все-таки заходил навестить опального капитана, который занемог от огорчения. Именно это обстоятельство и посоветовал использовать Арамис.

Посетители не могли не обратить внимания на перемену в облике г-жи де Кавуа, которая была, как уже говорилось, хороша собой и обыкновенно уделяла должное внимание своей внешности. В тот день к капитану не пустили никого.

– Бедняга де Кавуа, должно быть, совсем плох! – был единодушный приговор.

На следующие сутки разнесся слух, что г-жа де Кавуа обратилась к г-же д'Эгильон, своей близкой приятельнице, с тем, чтобы та попросила его высокопреосвященство прислать к больному своего врача.

Кардинал не мог отказать г-же д'Эгильон в подобной просьбе и, тут же пригласив к себе своего личного медика, отправил его к постели капитана, здоровье которого теперь внушало всем серьезные опасения.

– Возвратитесь и расскажите мне, в каком состоянии де Кавуа, – напутствовал его кардинал. – Да не задерживайтесь слишком. Я и сам нуждаюсь в вашей помощи.

Ришелье не лицемерил. Его здоровье, отнюдь не богатырское и в лучшие времена, уже было подорвано государственными заботами, постоянной борьбой с внешними и внутренними противниками и… подагрой. Действительно, этот недуг доставлял кардиналу все больше неприятностей, а так как его медик ничего пока не мог поделать с участившимися приступами, кардинал постоянно пребывал в раздраженном состоянии, которое никак не улучшалось после получения известий из Брюсселя и Лангедока.

Прибывший к постели больного эскулап нашел последнего в состоянии весьма плачевном. Капитан лежал на измятых простынях, весь покрытый каплями крупного пота. Лекарь пожелал подержать его за руку с тем, чтобы определить температуру и пульс пациента. Де Кавуа вынул руку из горшочка с горячей водой, который держал под одеялом, и подал ее врачевателю, и тот незамедлительно пришел к выводу, что у больного сильная лихорадка. Об этом свидетельствовали учащенное сердцебиение, обильное потоотделение и высокая температура.

– Впрочем, пациент потеет – это добрый признак! – глубокомысленно изрек лекарь. Это был тот самый эскулап, коего мы уже как-то раз встречали у постели раненого д'Артаньяна. Репутация его держалась пока благодаря изрядному знанию латыни, солидной внешности и тому счастливому обстоятельству, что кардинал до поры ничем не хворал. Стоило только здоровью его высокопреосвященства пошатнуться, дела его лекаря пошли хуже. Ришелье начал подозревать, что пригрел в своем дворце изрядного шарлатана.