Жизнь и идеи Бруно Понтекорво - Михаил Сапожников

59. Болезнь Паркинсона

В течение последних 15 лет своей жизни Бруно мучился от болезни Паркинсона[59]. Он говорил: «У нормальных людей бывают инфаркты, а вот мне досталась эта трясучка» [163]. Внешне выглядело это ужасно – у него тряслись руки, голова. Чтобы унять тремор, он во время публичных выступлений хватался за кафедру (https://t.me/bruno_pontecorvo_photo/46). Однако это только усугубляло ситуацию: кафедра начинала отчаянно дребезжать. Слушатели были в шоке. А Бруно, с трудом выговаривая слова, успокаивал:

«Не бойтесь! Я, конечно, умру. Это несомненно. Но не сейчас, прямо перед вами. Обещаю, что в следующие полчаса ничего ужасного не случится!»

В 1987 г. он три месяца лечился в Италии. Вернувшись шутил:

– После Италии мое дрожание практически прекратилось. Но как только вернулся, прочел, сколько отчетов надо написать для Академии наук, – опять затрясло!

Интересную деталь вспоминает Дж. Сальвини [32]. Оказывается, Эмилио Сегре активно помогал Бруно при лечении болезни Паркинсона. Как мы помним, именно Сегре сообщал ФБР о коммунистических наклонностях Бруно. Сальвини говорит, что хотя Сегре крайне отрицательно относился к политическим убеждениям Бруно, но помощь при болезни оказывал «come un fratello»[60]. Сальвини [32] приводит также слова Бруно:

«Из-за моей болезни многие люди на улице хотели мне помочь, поэтому благодаря Паркинсону я увидел, сколько есть добрых людей в Москве или Риме!».

Бруно перепробовал много различных методов лечения своей болезни, но с переменным успехом. Даже Джуна[61] пробовала улучшить его состояние. Согласно легенде, Бруно от нее сбежал после того, как она, делая пассы, стала приговаривать, что видит летящие из Бруно нейтрино. Этого классик, конечно, не мог стерпеть.

Говорят, одной из причин этого заболевания был сильный стресс, который Бруно пережил в связи с угрозой ликвидации сотрудничества Дубна – Турин. История эта сама по себе фантастическая. В 1980 г. Я. Б. Зельдович предложил оригинальный способ проверить, было ли антивещество в больших количествах в ранней Вселенной. Идея была основана на уникальном элементном составе нашей Вселенной, которая на 75 % состоит из водорода, на 24 % – из гелия-4, а все остальные элементы дают вклад на уровне сотых процента. Образовался такой элементный состав в ранней Вселенной, когда с момента начала Большого Взрыва прошло всего лишь порядка 3 минут. Если бы в то время во Вселенной было достаточно много антивещества, то оно могло развалить ядра 4Не с образованием дейтерия и трития. Однако больше, чем наблюдаемые концентрации дейтерия и трития, такой процесс дать не мог. Поэтому, зная вероятность образования дейтерия и трития в аннигиляции антипротонов с 4Не, можно было бы получить ограничение на количество антивещества в ранней Вселенной. Очень красивая задача.

Аспирант Зельдовича, М. Ю. Хлопов спросил С. С. Герштейна, не знает ли он экспериментальных данных по аннигиляции антипротонов с 4Не. Семен Соломонович посоветовал обратиться к Бруно, зная про опыты с гелием в диффузионной камере [44]. Зельдович написал письмо Бруно. Никаких экспериментальных данных по взаимодействию антипротонов с гелием в тот момент не было, поэтому Бруно предложил измерить сечения выхода дейтерия и трития в аннигиляции антипротонов с 4Не нашей группе в ЛЯП ОИЯИ. До этого мы занималась изучением взаимодействий π-мезонов с 4Не и 3Не. Но красивой физики за этими экспериментами не было. А тут – ограничение на антивещество во Вселенной! Надо было только найти пучок антипротонов, а детектор – гелиевая стримерная камера – у нас уже был.

Ближайший пучок антипротонов был на ускорителе ИФВЭ в Серпухове, и наш начальник быстро подал предложение для эксперимента в Серпухове. Но надо же так совпало, что в это время в ЦЕРН (Женева) ввели в действие уникальный накопитель антипротонов LEAR (Low Energy Antiproton Ring), который давал возможность проводить эксперименты на совершенно фантастическом пучке антипротонов, который был в сто раз интенсивнее серпуховского и не содержал никаких примесей вторичных частиц.

Мы рассказали идею Зельдовича профессору Гвидо Пираджино, с которым наша группа сотрудничала в течение многих лет. Сейчас международное сотрудничество физиков – стандартная вещь, а в 70-х годах Пираджино был одним из первых организаторов совместной работы западных физиков с советскими учеными. В нашей коллаборации он был единственным москвичом. Гвидо Ренатович был рожден в Москве в семье украинской девушки и итальянского инженера, который приехал от концерна «Фиат» поднимать автомобильную промышленность СССР. Он хорошо говорил по-русски. Пираджино попросил нашего разрешения и представил идею Зельдовича в виде проекта эксперимента на LEAR. На успех особо никто не надеялся, однако идея была настолько прозрачна и красива, что ЦЕРН одобрил выполнение эксперимента без каких-либо замечаний.

Сложилась несколько странная ситуация – один и тот же эксперимент был одобрен и в Серпухове, и в ЦЕРН. Но поскольку технические условия в ЦЕРН были несравненно лучше, то нам наивно казалось, что никаких вопросов нет – надо делать эксперимент в ЦЕРН. Однако наш начальник думал иначе. Он стал настаивать, что эксперимент должен быть сделан в Серпухове. У нас состоялось несколько оживленных обсуждений. Смысл всех аргументов сейчас уже мной забыт, тогда я был молодым ученым и больше думал о конкретных научных проблемах, нежели о научной политике. Однако хорошо помню, как на одном из обсуждений сотрудник нашей группы в сердцах сказал начальнику: «Перестаньте нас заставлять, а то мы будем жаловаться Сахарову!» Было это в пору разгара диссидентской деятельности академика Сахарова, когда его повсюду активно разоблачали и уличали. Наш начальник ухватился за эти слова и сделал неожиданный ход. Он написал на нас докладную в КГБ. Дескать, не хотят ставить эксперимент в Советском Союзе. Хотят загнивать около Женевского озера. Такой был специфически советский способ решения проблем.

Факт подачи докладной нам сразу же стал известен. Как сейчас помню лихорадку, захватившую сектор. Мы собирались, обсуждали возможные варианты развития событий. Придумали: надо говорить, что с Сахаровым начальник перепутал, что мы всего лишь хотели обсудить проблемы эксперимента с начальником выведенных пучков ускорителя в Протвино Васей Сахаровым. И, действительно, на наше счастье, был такой реальный человек.

И вот вызывает нас Венедикт Петрович Джелепов – директор Лаборатории ядерных проблем ОИЯИ. Это заседание я помню хорошо, были приглашены все его заместители, представители партбюро. Строгим голосом просят разъяснить ситуацию. Объясняем, почему эксперимент по аннигиляции антипротонов надо проводить в ЦЕРН. Рассказываем версию про Васю Сахарова. Впечатление – очень гнетущее, хотя обсуждение проходило довольно корректно. Однако время (1980 г.) было такое, что последствия могли быть самые разные. Кончилось тем, что потребовали всем написать объяснительные. Только мы начали их писать, как старшие товарищи разъяснили – ни в коем случае нельзя ничего писать. Если нас хотят «закрыть», никакие объяснительные не помогут, а если все кончится хорошо, то объяснительные останутся в наших личных делах навеки.

И тут приходит ошеломляющая новость – наш начальник так насолил кагэбэшникам, что