Седьмая встреча - Хербьёрг Вассму

Он тихо вошел в дом и поднялся в комнату Сири, увидел мысленно ее ротик с мелкими зубками. На ночном столике у кровати Турид оставила ключи. Однажды он привез ей из Копенгагена кольцо для ключей с ярко-желтым янтарным брелоком на серебряной цепочке. Взвесив на ладони связку ключей, Горм положил ее обратно на столик и погасил свет.

В комнате царила странная пустота. Она шла ниоткуда. От него самого. Луна начертила на линолеуме оконные переплеты. На полу перед Гормом лежала четкая золотая решетка.

Глава 20

Страшно ли жить одной в отеле?

Руфь ощупью нашла выключатель и испугала собственной многоголовой тени на стене. Портье сказала, ей повезло: они недавно повысили цены на номера, но получила свой номер еще по старой цене.

Какое-то время она стояла в этой роскошной приемной, чувствуя себя здесь лишней. Но потом подумала, что именно это Уве и имел в виду, описывая гостиницу как нечто «сказочное».

Распаковав и убрав свою одежду, Руфь не могла ре чем ей дальше заняться. Она поставила на тумбочку будильник, и ей стало страшно, что она все равно проспит. Или найдет дома, в котором должна состояться учительская конференция.

Наконец она поняла, что хочет есть. Кухня была уже заперта, но ведь она может выйти из гостиницы и купить себе чего-нибудь. Кажется, недалеко от гостиницы есть сосисочная? Она убедила себя, что все в порядке. Это как раз был нетрудно. Но что делать с ключом? Отдать его портье взять с собой?

Руфь подняла трубку на ближайшем из трех телефонов Кухня недавно закрылась, но бутерброды ей могут принести. Ей бы хотелось получить горячий бутерброд, если можно. И вина. Красного. Нет, неважно какой марки. Бутылку. Нет, полбутылки.

Когда она положила трубку, в комнате воцарилась так; тишина, что стало слышно, как у нее бьется сердце. Шум улицы вдруг пропал. Она села к письменному столу, включила настольную лампу и еще раз перечитала расписание конференции.

Руфь втянулась в работу Союза учителей. Сперва, когда ей предложили вступить в местное отделение Союза, она отказалась, но со временем поняла, что упускает возможность встречаться с людьми, которые на своих собраниях говорят не только о красном карандаше и набивших оскомину правилах.

Мне ведь не обязательно выступать, думала она. Всегда найдутся люди, которые захотят продемонстрировать свои знания. И тем не менее, ее грызла тревога, что она не оправдает возложенных на нее надежд.

Принесли заказ, Руфь заперла дверь и торжественно села к столу. Ей пришло в голову, что она никогда в жизни не ела в гостиничном номере. И не могла решить, нравится ли ей это.

Несколько раз она порывалась выйти на улицу. Может быть, прогуляться под большими деревьями, которые видны из окна. Но она отгоняла прочь эту мысль. Ведь она никого не знает в этом городе. Ни души.

Руфь большими глотками пила вино, чувствуя, как ей становится жарко от необъяснимой тревоги. Эта тревога не покидала ее. Ей казалось, что за ней наблюдают. Но, оглядываясь, она не видела никого, ни под кроватью, ни в шкафу.

Она поставила тарелку и бокал на поднос, вытерла стол салфеткой, что висела в ванной, погасила свет и легла. Лампу на ночном столике она гасить не стала. Но, полежав некоторое время, поняла, что нужно задернуть портьеры. Разве можно заснуть, глядя на пляску цветных неоновых огней.

Она встала и подошла к окну. На улице стояли и ходили люди. Группами или парами. Одиночек почти не было. До нее долетали смех и музыка. Пышные кроны деревьев закрывали тротуар и отбрасывали тени. Руфь приоткрыла окно, чтобы лучше видеть. И даже почувствовала себя частью того, что происходило на улице. Она долго стояла у окна. Темные деревья таили угрозу и в то же время были так красивы. Наверное, очень давно они росли тут, медленно, незаметно, и никто не обращал на них внимания, пока не приехала она.

Руфь продрогла, закрыла окно и задернула портьеры. У; в постели у нее мелькнула мысль, что хорошо бы в гостинице нашелся кто-то знакомый. Конечно, она не стала бы звонить ему так поздно и вообще досаждать. Просто знала бы, что он где-то здесь. Она вдруг почувствовала его рядом. Он укрыл их обоих периной. Ей стало тепло и спокойно.

После утреннего заседания Руфь объединилась с Биргером, учителем из соседней коммуны. Она немного знала его, слышала, как он выступал на собрании учителей фюльке[30]. Он говорил горячо, но не пытался спасать души слушающих.

Спасателей здесь было много и без него. Мужчины ее возраста в шерстяных вязаных свитерах, клетчатых рубашках с расстегнутым воротом. В джинсах или вельветовых брюках.

У Биргера было добродушное лицо, светлая борода и горящие глаза. Когда они обедали, он спросил о ее планах на вечер.

— Я никогда не была на Осенней выставке художников. Но чтобы попасть туда, придется прогулять вечернее заседание, а то выставка закроется.

— Значит, прогуляем! — Он широко улыбнулся.

— Тебе тоже интересно посмотреть выставку? — радостно спросила Руфь.

— Если могу, я каждую осень бываю на ней. Привычка, сохранившаяся со студенческих времен.

Пока они шли по шуршащей листве Дворцового парка, Биргер рассказал, что в течение двух лет каждый год ходил через этот парк. Признался, что тоскует по студенческой жизни. Маленькое селение в Нурланде, жена, двое детей и пост учителя — все это, конечно, прекрасно, но студенческая жизнь в Осло — это была сама свобода.

— Люди почему-то всегда не довольны тем, как у них сложилась жизнь, — сказал он.

Руфь с ним согласилась.

На выставке он решительно втиснулся в очередь и купил билеты. Это растрогало Руфь, и она, сама не зная почему, дважды поблагодарила его.

Они купили себе по каталогу, но продолжали ходить вместе. Руфи было так спокойно от того, что Биргер был рядом, хотя они почти не разговаривали. Иногда он показывал ей на какую-нибудь картину и улыбался или качал головой. Но не болтал.

У лестницы на второй этаж им встретилась рыжеволосая женщина. Она обрадовалась при виде Биргера, но проигнорировала присутствие Руфи. Биргер явно смутился. В конце концов он кивнул рыжей, сказал, что рад встрече, и пожелал ей успеха.

После этого Руфь смотрела на него уже другими глазами. Большой, ладный медведь, который любит искусство. Когда они поднялись по лестнице, он наконец объяснил ей:

— Это знакомая из студенческой жизни. Я встречался с ней иногда, когда приезжал в город. Наверное, надо было представить вас друг другу? А то получилось невежливо.

Руфь насмешливо глянула на него:

— А я решила, что тебе хотелось, чтобы она подумала, будто я твоя жена, и таким образом отделаться от нее.

Он захохотал так громко, что на них стали оглядываться, это обрадовало Руфь, они с Биргером как будто еще больше сблизились.

В кафе они взяли по бокалу вина и заговорили о картинах. На Биргера выставка произвела меньшее впечатление, чем на Руфь.

— В последние годы мастерство куда-то ушло. Слишком много мазни. Многие художники просто идут по легкому пути. Пустая халтура.

Она попросила его назвать такие картины, и когда он назвал большую картину на втором этаже, которая ей понравилась, она возразила ему:

— Мастерство, безусловно, важно. Но для меня важнее, когда картина задевает меня так сильно, что я уношу ее с собой.

Он слушал и приводил свои доводы. Но это не возводило между ними стену. Не так, как бывало, когда она в чем-нибудь не соглашалась с Уве. Руфь призналась Биргеру, что занимается живописью:

— Правда, я нигде не училась. Просто внутренняя потребность, — застенчиво прибавила она.

За разговором она вдруг поняла, что беседует с человеком, который понимает все, что она говорит. С человеком, который думает примерно так же и не стесняется говорить об этом.

Чувствуя на себе его взгляд, Руфь неожиданно для самой себя придумала сюжет картины: незнакомая рыжеволосая женщина спускается по лестнице и выражает радость при виде Биргера. Их глаза, прикованные друг к другу. То, что когда-то было между ними. Ее ревность. Материальность ее кожи, когда она быстро обнимает Биргера за шею. Нерешительное прикосновение при всей его безнадежности. И она сама, Руфь, стоящая на заднем плане, завершала этот треугольник.

Мысленно она заполнила весь холст и уточнила сюжет. Темные штрихи должны были подчеркнуть призрачную сердечность этой встречи. Каким-то образом взгляд Биргера, бегущий от женщины, стал центром картины. Самым важным в сюжете.

— Ты уезжаешь в субботу после закрытия конференции? — неуверенно спросил он.

— Да, а ты?

— Я останусь еще на денек, на воскресенье. Хочется увидеть и другие выставки, раз уж я оказался в городе.

— Это замечательно!

— Оставайся и ты!

— Вряд ли я смогу, — неуверенно ответила она.

В стеклах большого окна, выходящего на улицу, отражался свет фонарей. Ее охватило чувство безнадежности, и она рассердилась.