Седьмая встреча - Хербьёрг Вассму

Горм отмахнулся от этих глупых сплетен.

— А почему тогда ее постоянно нет дома?

— Меня тоже постоянно нет дома.

— Но ты же работаешь!

— Турид тоже уже начала работать, — отрезал он.

— Насколько мне известно, по вечерам она не работает. Но это верно, у маленькой Сири днем нет родителей. У нее есть только я!

— Первый раз слышу, чтобы ты на это жаловалась. Раньше тебе это нравилось. И ты сама предложила, чтобы мы жили в одном доме.

Мать разрыдалась, и кончилось тем, что он попросил у нее прощения. Но он решил не рассказывать Турид об этом эпизоде.

В субботу после коньяка со стариками Горм записал в своем блокноте:

«Его мать была женщиной, которой следовало искупить неисчислимое множество грехов и которая не имела способности, необходимой, чтобы искупить их. Вместо этого она перелагала свои грехи на других. Он поймал себя на мысли, что может стать похожим на нее, и ему стало неприятно. Однако нельзя отрицать, он несколько дней злился на нее за то, что его жена танцует с другими мужчинами».

Горм первый раз употребил слово «мать» в желтом блокноте.

К нему Турид относилась по-прежнему. Но стала реже посещать контору, где она уже давно очаровала всех служащих. Когда Горм пытался искать ее близости, она часто бывала усталой или спешила проверить сочинения, пока Сири спит.

Однажды субботним вечером в сентябре, когда мать, как обычно, уехала в санаторий, Горм, вернувшись из конторы домой, застал у Сири незнакомую няню.

— А где хозяйка? — смущенно спросил он. Для него это была новость.

— Не знаю. Но она оставила мне номер телефона.

Он узнал номер и попросил няню немного задержаться. И пошёл в ресторан, где Турид собиралась встретиться с подругами, только затем, чтобы убедиться, что Турид танцует в объятиях высокого брюнета. Хорошо хоть, что это не Турстейн, подумал он и ушел.

Он вернулся домой и отпустил няню. Потом прошел к спящей Сири. Она вспотела, и светлые волосики прилипли ко лбу. Он приподнял перинку и убрал волосы со лба.

На мгновение она проснулась, пробормотала «папа» и снова заснула. Он посидел возле нее при затененном свете лампы с эльфами, которая принадлежала Эдель. Почему никто её не выбросил? Ведь абажур давно прогорел.

Его удивила ревность, вспыхнувшая в нем при виде Турид и чужого мужчины. Ему не хватало блокнота, который лежал в конторе, ему хотелось сделать признание: «Ревность инфантильна, темна и необходима. В худшем случае она превращает человека в калеку, в лучшем — очищает».

Он не совсем понимал, как именно ревность подействовала на него самого. Часы шли, Турид не возвращалась, но, как ни странно, он все-таки заснул.

С Сири на руках он стоял на лестнице, ведущей в холл, когда Турид своим ключом открыла входную дверь. Была половина восьмого утра.

Выглядела Турид великолепно. Красивая. Она старалась не встречаться с ним глазами.

— Тебе идет роль папы, — пошутила она, сбрасывая с себя пальто.

Он не ответил и вернулся наверх.

Когда она вошла в детскую, он сидел на корточках перед Сири, которая засунула пальчики в глазницы куклы. На одной руке у куклы были видны следы крохотных зубов.

— Прости, пожалуйста. Я слишком много выпила. И заснула у подруги.

— И хорошо тебе с ним спалось?

Он хотел увидеть ее глаза, но она отвернулась и бросила на пол сумочку. Потом прошла по коридору в ванную, сбрасывая на ходу туфли. Она немного косолапила, казалось ему таким трогательным. Раньше.

Однажды на имя Турид пришло письмо в коричневом конверте со штемпелем Трондхейма. Она получила место учительницы, хотя Горм даже не знал, что она претендовала на это место.

Когда Турид показала ему письмо, они не сказали другу ни одного недоброго слова. Правда, он спросил у неё, необходимо ли ей уезжать так далеко. «Да!» — сказала она, и он согласно кивнул. Конечно, раз она так считает.

Пока до этого не дошло, Турид, разумеется, часто жаловалась. На то, что он мало бывает дома, что позволяет матери распоряжаться в их доме и что обращает мало внимания на маленькую Сири.

За исключением последнего обвинения, он был во всем ней согласен. Он даже дополнял ее упреки, если она от волнения не могла найти подходящих слов. Когда Турид заявляла, что его мать властолюбива и требует слишком много внимания к себе, он добавил, что она к тому же противоречива и, сколько он ее помнит, всегда была такой.

Но после того как решение было принято, Турид уже ни о чем не упрекала его. Они сходились за обеденным столом, объединенными силами отвечали на откровенные укоры матери и делали вид, что не слышат ее упреков в том, что они плохие родители и супруги. Случалось, Горм возражал ей, но чаще молчал.

Пока недели складывались в месяцы, он часто спрашивал себя, почему с самого начала ни разу не сказал матери, что они с Турид безупречно подходят друг другу. Уж не потому ли, что в глубине души ждал, что в один прекрасный день говорить это будет уже бессмысленно?

Как-то вечером после работы он записал в желтом блокноте:

«Он никогда не выбирал ее. Это она по своему неразумию выбрала „вольво“».

И все-таки в груди у него возникла пустота, когда он увидел, что она упаковала свои вещи в три больших чемодана.

Он заказал контейнер и помог ей погрузить в него детскую кроватку, письменный стол и кое-какую мебель, без которой Турид, по его мнению, не могла обойтись.

В последний вечер он пришел к ней в комнату. Пока они одетые лежали на застеленной кровати, он придумал, что нужно сказать:

— Я думаю, ты приняла правильное решение. Ты смелая. Не знаю, что ты нашла во мне с самого начала, но теперь ты увидела, что ошиблась, и приняла правильное решение.

— Ты живешь в другом мире, Горм. Мне трудно понять тебя. Ты никогда не подпускал меня близко к себе. Из-за этого я чувствовала себя глупой, и мне было одиноко.

Он привстал и посмотрел на нее.

— Ты как солнечный лучик, Турид. И как только ты могла жить с таким, как я, ведь ты теплый солнечный лучик!

Она заплакала и обняла его за шею. Это немного отодвинуло пустоту. Он погладил ее по спине, чтобы хоть как-то ответить на ее порыв. Но так или иначе важная связь между ними уже порвалась.

Утром небо над молом было лиловым. Горм довез их до пристани и помог подняться на борт теплохода. Они с Турид простились, как добрые знакомые.

Он взял на руки сонную Сири и прижал ее к себе, прежде чем положить на койку. Ей было три года, и она не знала, что уезжает от него.

Когда он по лестнице поднимался в контору, он вдруг подумал, что скоро осень. Раньше он этого не замечал.

Придя на работу, фрекен Ингебриктсен подала Горму кофе и свежие газеты. Так было каждое утро. Он получил ее в наследство, как и все остальное. Она уже собиралась уйти, как он сказал отцовским голосом:

— Вы довольны работой у нас, фрекен Ингебриктсен?

Она обернулась и испуганно поглядела на него.

— Довольна! А у вас были основания думать иначе?

— Нет. Просто я вдруг подумал об этом.

Ее недоверчивость сменилась дружеским раздражением:

— Могу я забрать почту или господин Гранде сперва просмотрит газеты?

Он продолжал, не двигаясь, глядеть на нее.

— Сегодня утром от меня уехала жена, — миролюбиво сказал он.

Фрекен Ингебриктсен раскрыла рот. Ее круглые глаза светились липким ужасом. Горм висками ощущал этот ее ужас.

— Вы меня напугали, и мне очень жаль, — вялыми губами пробормотала она. Почему-то он раньше не замечал, что у нее такие вялые губы.

— Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы об этом стало известно нашим служащим. Всем! На всех уровнях! — сказал он.

Липкость стала явственней.

— Ни за что! — сказала она и через мгновение скрылась за дверью.

Вечером, когда все уже разошлись по домам, Горм записал в своем блокноте:

«Что-то, должно быть, не то с человеком, который не вспомнил о лете, пока не заметил, что уже наступила осень. И у которого среди всех его подчиненных нет ни одного, кто был бы способен передать важное человеческое сообщение».

После конторы он пошел в кино. Показывали фильм о любви. Банальные ситуации, понять которые Горм был не в силах. Но в кинозале было темно и уютно.

Потом он немного выпил в том ресторане, в котором Турид танцевала с высоким брюнетом. Встретил там нескольких знакомых. Один из них был учитель.

Все уже знали новость. Маленький плоский город с прямыми улицами. Слухам не потребовалось много времени. Очевидно, люди узнали все раньше его самого. Ну что ж, теперь это уже неважно.

Бредя по пустым улицам, Горм часто видел перед собой отца. Серьезного. Всегда спешащего. Но обменяться взглядами они успевали. Иногда. Вот и сейчас он явственно увидел своего отца в витрине магазина. Отец кивнул. Горм вдруг понял, что отец, наверное, находил жизнь невыносимой.